Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Максим Рыльский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1969

Виртуозная техника и мелодичность стиха, разнообразие жанров, широкий тематический диапазон и философская окраска лирики отличают творчество прославленного мастера украинской советской поэзии Максима Рыльского (1895–1964). В книгу избранных произведений поэта вошло все самое значительное из его обширного стихотворного наследия. Многие стихотворения Рыльского, включенные в это издание, на русском языке звучат впервые.

---

ГЛАВА ВОСЬМАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

1

Как листьев караван, подхваченный теченьем,
Дни юности моей уплыли чередой,
Хотя отнюдь не весь я мог бы с одобреньем
Их свиток развернуть, хотя за них порой
Случалось мне платить и грустным размышленьем
И тайно пролитой горячею слезой, —
Но и печальных строк, хоть плачу, не смываю
И, милая земля, тебя благословляю![170]

2

Благословенна будь! Ты, юная всегда,
Жизнь подарила мне — мир предо мной раскрыла,
И в предрассветный час, когда не спит вода,
Ты крыльями меня цветными наградила,
Чтоб, из родимого я вылетев гнезда,
Взмыл в небо свежее, где облака — ветрила.
Ты, мне наставницу в искусстве замени,
Стихотворения писала за меня.

3

В томленье чернозем. Фиалка молодая
Сквозь листья старые встает в весенний срок,
Дубравы ждут грозы, к ней руки простирая.
И свой наладил свист чирёнок-свистунок,
И кони где-то ржут, и, ярче слез сверкая,
Березовый течет, за каплей капля, сок,
И юность на мосту кленовом смотрит в воды,
И снится ей любовь и смелые походы.

4

Не сказанным еще я говорю словам:
«Вы стали для меня моей блаженной мукой!
Быть может, расточил я вас по пустякам
И не польетесь вы симфонией стозвукой,
А впрочем, может быть, утрачен вкус к стихам
Самой поэзией — богиней сребролукой, —
Так прежде я б назвал ее на древний лад…»
Вот и по-новому мои стихи звучат!

5

Здесь обнажение я применил приема
Случайно, но себе поставил я на вид:
Когда строка твоя сто раз уже знакома,
Ни в чьей душе она огня не возбудит,
И если свистунки, томленье чернозема
И аромат цветов, любезный мой пиит,
Родят в читателе какое-нибудь чувство, —
Заслуга в этом всем не твоего искусства!

6

Конец был февраля. На крышах снег чернел.
Чирикал, как дитя, воробушек несытый.
Я спал над книгою, когда ко мне влетел
Приятель мой — студент, бездельник знаменитый.
В одно мгновение он выпалить успел:
«Отрекся Николай!.. Ей-богу! Посмотри ты, —
Свершилось! Настает эпоха из эпох…»
Так и посыпались слова, что твой горох.

7

И началось тогда. И грохот отдаленной
Доподлинной грозы, и грохоток речей
Весьма сомнительных одной объединенной
Текли симфонией, друг с другом споря в ней.
Министров чехарда над грязью беспардонной
Превесело велась. Крича: «Вези скорей!»,
Коня истории седлали те артисты,
Которых правильней назвать — авантюристы.

8

Различных гетманов видали мы тогда,
Петлюр, Деникиных мы всяческих знавали…
Чтоб рыбки наловить, пока мутна вода,
Трепали языком они и убивали;
«Ура» и «караул» сливались иногда,
И шлюхи в бантиках пунцовых щеголяли,
И «рыцарь вольности», «защитник вечных прав»,
Страну распродавал, свой идеал поправ.

9

Я был полуслепым в те годы, но по мере
Того как прозревал — я многое узнал:
И ветер гнул людей, и кое-кто в партере
При виде клоуна ладоши отбивал,
И краснобай-делец, остря и лицемеря,
Святыню опошлял, и старый либерал
Себе доказывал, наивностью богатый,
Что, дескать, лошади отнюдь не виноваты.

10

А тот, кто сеял, жал и уголь добывал,
Отстраивал мосты через моря и бездны,
Кто до сих пор одним лишь правом обладал —
Смерть в плату получать за труд многополезный, —
Тот голову тогда всё выше подымал,
Хоть путь лежал пред ним холодный и железный,
Хоть шел он, падая среди крутых громад,
Но ленинский гудел в его ушах набат.

11

В тропинках путаных я жизни видел поле,
Я видел множество путей-дорог кругом.
Мой путь меня привел однажды к ветхой школе:
Я, сидя за столом, а этот стол был хром,
Смотрел, как Петрики, Маруси, Грици, Оли
Глядят во все глаза на карту над столом,
Все посетив моря и заодно приметя,
Какие звери есть забавные на свете.

12

В года позднейшие учеников моих
Случалось мне встречать — окрепших, загорелых:
Одних на тракторах, за книгами других,
Одних в родном селе, других в иных пределах.
Я семена добра старался множить в них
И счастлив потому. Теперь они меж смелых
И славных воинов страны своей родной
Собою жертвуют для матери святой.

13

Привет вам, Петрики, Маруси, Оли, Грици,
По отчеству давно вас величать пора
И полным именем, а детским не годится:
У вас уж и самих, быть может, детвора,
И воду знаний пьет из общей нам криницы,
А очень может быть, сегодня иль вчера
Солдатами уже ребятки стали эти…
Но как поверит мать, что дети — уж не дети!

14

Земля кругла, и нет ей потому конца,
Но не по кругу мы ведем свое движенье.
Похожи часто мы на бедного пловца:
На берег выбраться одно его стремленье,
Чтоб там… Но лучше я от своего лица
Вас в клуню приглашу, в Денисовы владенья.
Где яблоньки его (немного их) стоят
И называются весьма солидно — сад.

15

Лет пять тому назад, еще перед войною,
Свое родимое я посетил село.
И наше общество не очень молодое
В той клуне дружеской беседу завело.
Там были — брат Богдан, согнувшийся дугою
(Но взор его живой еще горел светло),
Я — жизнью трепанный, еще Иван Клемацкий.
Денис же возглавлял симпосион рыбацкий.

16

Иван Данилович Клемацкий был рожден
Для мирных заводей, протоков и затонов.
Стреляя кроншнепов и уток тех сторон,
Владетельный их князь, хранитель их законов,
Здесь в одиночестве спокойно плавал он,
Служил же вообще проводником вагонов
(Железные пути манили романчан),
Но только на воде — как дома был Иван.

17

Воспоминаниям мы встречу посвятили,
Явленья ж и слова на свой обычный лад,
Однако новою, не прежней, жизнью жили:
Конюшни знатные, обширнее палат,
В полуготическом колхоз построил стиле,
До леса дальнего тянулся юный сад,
А сын Денисов — Петр — ходил в костюме новом
И бригадиром был колхозным образцовым.

18

Клемацкий — музыкант, удильщик и стрелок —
Впал сразу в лирику: «Мы долго не протянем…
Где Родион? Где Гриць? Уж он отпел свой срок.
Где Рыльский наш Иван?.. И мы землею станем,
И вырастет из нас — крапива-лопушок…»
Денис не выдержал: «А ну, Фадеич, грянем!» —
Мы песню грянули, и песня та была
Такой, что смолкли все во ржи перепела.

19

Денисиха на нас смотрела и крепилась,
И — ну подтягивать и сыну помогать!
Запела детвора (вся бражка взгромоздилась
На новенький плетень — он продолжал стоять,
Ограда ж прежняя от ветерка валилась),
Запели яблоньки, — в саду их было пять.
Одно вступало в хор, другое лишь внимало…
Но было песне той земли и неба мало.

20

Нет старости для нас, и смерть нам не страшна!
Я Заньковецкую Марию вспоминаю.
Раз «Черноморцы» шли. Легко вела она
Лукавый танец свой… Как описать — не знаю —
Всю грацию ее? Казалось, лишь одна
В подлунном мире есть такая молодая;
Казалось, ни один волшебник-чародей
Вовеки не создаст таких вторых очей.

21

Я трепетал, во мне все чувства ликовали.
Я в новый мир вступал, казался дивным он
Мальцу наивному, но что творилось в зале
Среди ценителей! Партер был весь влюблен!
Но кончился спектакль, и чудеса увяли,
Я к выходу спешу и вижу: с двух сторон
Две девушки ведут старуху… «Кто такая?»
— «Кто? Заньковецкая!» — ответ я получаю.

22

А Саксаганский наш! А наш Садовский! Вот
Два славных колдуна, премудрых в самом деле,
А обучали их лишь степи да народ.
Как на глазах они пред всеми молодели,
Как убедительно годов меняли счет
Без Мефистофеля и прочей канители —
Магических кругов и хитрых пентаграмм,—
И позавидовать им мог бы Фауст сам!

23

Как погляжу с горы на мир перед собою, —
Есть и цветы у нас, и много есть тепла!
Но я хочу, чтоб жизнь была теплее вдвое,
Хочу, чтобы цветам не знали мы числа.
Пусть время трудное даровано судьбою
И рана ни одна в душе не зажила,
Пусть друг обманывал и стал немилым милый,—
Для дружбы и борьбы во мне найдутся силы.

24

В годину тяжкую рассказ я начал свой
Для самого себя (в том старость виновата:
Состарясь, мы грустим о юности былой);
Для сына мой рассказ, для нашего солдата…
И вот опять земля святая предо мной,
В которой мирно спят моих родных два брата
И милый мой Денис… И в неба вышине
Звезда победная сияет вам и мне.

25

Благословенна будь, родная, всеблагая!
Благодарю тебя за жар в душе моей!
Священные поля, где я бывал, блуждая,
Которые топтать решался лиходей,—
Я снова вижу вас, всем сердцем присягая,
Всей силой рук моих, моей надеждой всей,
Что молодость свою (я никому в угоду
Ее не расточал) я передам народу!

26

Народ! Рожден тобой добра великий друг —
Сковорода, и сам Шевченко неуемный,
И дядя мой Кузьма, и милый Каленюк,
И смелый воин наш — прославленный, но скромный,
И тот, кто воскресит поля, луга вокруг,
И тот, кто жизнь вернет вам, рудники и домны…
Так разрывай туман, сияй, как солнце, нам!
Мой честный дар кладу к твоим святым стопам.

1941–1944–1956–1960 Уфа — Москва — Киев

ПРИМЕЧАНИЯ