Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

• Название: Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
• Автор: Антон Макаренко
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-88010-305-8

В настоящее издание включены художественно-педагогические произведения автора, отражающие его взгляды на проблемы социума, на формирование социально зрелой личности, а также побуждающие читателей следовать социально одобряемым моделям поведения.

Произведения А. С. Макаренко неоднократно издавались с 1934 года, были переведены на многие языки народов мира.

Составителем – доктором педагогических наук С. С. Невской, которая принимала участие в издании восьмитомного собрания сочинений автора, вышедшего еще в 1985 году, – внесены дополнения в ранее опубликованные работы автора на основе архивных материалов и исследований, и в полном объеме настоящее издание выпускается впервые.

* * *

Свидетельством международного признания А. С. Макаренко стало известное решение ЮНЕСКО (1988), касающееся всего четырех педагогов, определивших способ педагогического мышления в XX веке.

Это – Джон Дьюи, Георг Кершенштейнер, Мария Монтессори и Антон Макаренко.

---

Посмотрел и Левшаков и сказал серьезно:

– Конечно, это наши лагери, вон и Марголин ходит по берегу.

Старшие засмеялись, а пацаны даже обалдели от удивления. Они воззрились на Левшакова, а он прислонил два кулака к глазам и подтвердил:

– Конечно, Сенька, я же его по глазам узнал…

Только тогда пацаны пришли в восхищение.

– Хитрый какой, за три километра и глаза увидел…

На лодки коммунары грузились первые.

– Четвертый взвод, в лодку!

Не лодка, а большая корзина голоногих пацанов, как будто на рынок их вывезли. Поплыли со своими корзинками и малым флагом. С ними и дежурный командир для порядка на берегу.

С последней лодкой оркестр и знамя. Как ни тесно в лодке, а нельзя ехать без марша. На теплоходе закричали «ура» и замахали платками.

На деревянной площадке пристани начинается длинная цепь, ребята передают на высокий берег вещи, мы давно уже привыкли в таком случае обезличивать груз – бери, что попадется. Я иду по цепи и в конце ее вдруг наталкиваюсь на Крейцера[322].

– Коммуна имени Дзержинского прибыла благополучно. В строю сто пятьдесят коммунаров, больных нет!

Ребята рады Крейцеру, как родному отцу, держат его за пояс и спрашивают:

– Вы тоже в лагерях с нами?

– Чудак, разве ты не видишь, я больной, мне лечиться нужно.

– Мы вас вылечим, вот увидите.

А вот и Сенька. Он в каких-то петлицах и с револьвером на боку.

– Ты чего это таким Александром Македонским?

Крейцер смеется:

– Да, Сеня имеет вид воинственный…

– Нельзя иначе, понимаете, тут столько бандитов…

Вещи все уже наверху, и маршрутная комиссия побежала за грузовиками.

– У коммунаров и здесь свои правила, – показывает Крейцер.

На берегу столб с надписью: «Купаться строго запрещается», а море кипит от коммунарских тел.

Через полчаса нагрузили машины и сами тронулись с развернутым знаменем. Оркестр гремит марш за маршем, почти не отдыхая. В Сочи переполох, духовая музыка, да еще какая: с фанфарами, тромбонами и целой шеренгой корнетистов. Коммунары, как завоеватели, занимают всю ширину улицы. Автомобили сзади нас кричат и просят. Пацаны в этом случае беспощадны. Сопин, дежурный командир, с которым я иду рядом в строю, говорит мне:

– В Харькове трамваев не пускали, а тут какой-то автомобиль.

На расширенной части улицы одна машина обгоняет нас, и кто-то стоя протестует, ему отвечают смехом:

– Чудак…

Навстречу нам по улице на велосипеде Панов. Он в трусиках и еле-еле достает до педалей. Слез, отдал салют знамени и снова в машину – поехал впереди в качества гида.

Наконец мы свернули в раскрытые ворота в легкой изгороди и вошли на широкую площадку, заросшую травой, обставленную лимонными деревьями и пальмами. Справа церковь, слева за оврагом школа, а прямо синеет над линией берега море. К берегу тянется в две линии лагерь. Деревянные клетки уже готовы, на них наброшены палатки. Их остается только натянуть и укрепить.

– Стой! Товарищи командиры взводов!

Вышли командиры. Панов вынырнул откуда-то с блокнотом.

– Три палатки оркестра. Палатка для инструмента, три палатки второго взвода…

– Разойдись…

И сразу же застучали молотки, завертелись коммунары в работе. Мы с Крейцером опустились на травку, хватит начальства и без нас. К нам долетают распоряжения Сопина:

– На постройку штабной палатки по два человека от каждого взвода.

– На помощь девочка от оркестра три человека.

Против нас как раз строятся девочки. У нас не хватает сил натянуть бечеву и выровнять все крылья палатки. Прибежал Редько из оркестра и с ним двое.

– Без нас пропадете!

Первый взвод уже расставил часовых по краям лагеря. На часовых наседает публика, заинтересовавшаяся лагерем завоевателей.

Начался месяц в Сочи.

Жить в лагере с коммунарами – мало сказать, наслаждение. В коммунарском лагере есть какая-то особенная прелесть, не похожая ни на какую другую. Нас живет здесь сто пятьдесят шесть человек, наша жизнь вся построена на стальном скелете дисциплины, много правил, обязанностей, само собой понятных положений. Но этот скелет для нас привычен, так привычно удобен, так органично связан с нами, что мы его почти не замечаем или замечаем только тогда, когда гордимся им. Молодой радостный коллектив живет так, как не умеют жить взрослые. Наша жизнь лишена всякого трения и взаимного царапания мы здесь действительно сливаемся с природой, с морем, с пальмами, с жарким солнцем, но сливаемся легко и просто, без литературных судорог и интеллигентского анализа и не переставая помнить, что мы дзержинцы, что нас в Харькове ожидают новые напряжения и новые заботы.

Я помещаюсь в штабной палатке с Дидоренко, Колькой и Марголиным. Мне отведена четвертая часть нар. На нарах стоит пишущая машинка, ящик с печатью и бумагой, лежит портфель с деньгами и небольшая библиотечка. В первый же день Марголин и Боярчуе провели по всему лагерю электрическое освещение, шнур и лампочки предусмотрительно были привезены из Харькова. Жить можно.

Сигнал «вставать» играют в лагере в семь часов. Через пять минут после сигнала наш физкультурник Бобров уже командует:

– Становись!

Начинается зарядка. После зарядки мальчики галопом летят в море, девочки еще повозятся с купальными костюмами.

Нельзя сказать, что коммунары умеют плавать. Быть в воде для них такое же естественное состояние, как для утки. Они могут сидеть в море целый день, укладываться спать на самых далеких волнах, разговаривать, спорить, играть, смеяться, петь и не умеют, кажется, только тонуть.

В первый же день их неприятно поразила плоская доска, поставленная на якоре для обозначения границы купальной зоны. Дальше этого знака плавать нельзя – от берега метров тридцать. Пробовали не обращать внимания на эту доску, но за нею ездит на лодке дед, уполномоченный идеи спасения на водах, и возвращает хлопцев к берегу. Коммунары произвели героические усилия, чтобы переставить знак подальше. Они всем первым взводом старались выдернуть якорь, но это оказалось трудным делом, главное, не во что упереться, нет той самой знаменитой точки опоры, отсутствие которой не нравилось еще Архимеду. Провозившись несколько часов над этим пустяшным препятствием, кончили тем, что привязали к нему камень и утопили его. На душе стало легче, но на деле проиграли. Спасительная станция обозлилась за уничтожение знака и почти все свои лодки поставила против нашего берега. Началась война, которая окончилась и моральной и материальной победой коммунаров. Иначе и быть не могло.

До самого горизонта море покрыто коммунарскими головами. Раздраженный спасатель гоняется за ними и приказывает:

– Полезай в лодку!

Коммунары охотно взбираются на спасательное судно и тихонько сидят. Дед выгребает к берегу и начинает злиться:

– Что, я нанялся, возить нас? На весла, греби!

Коммунар, улыбаясь, садится на весла. Через пять минут его сосед шепчет:

– Петька, дай я погребу.

Но лодочник не может перенести такой профанации идеи спасения на водах и орет:

– Кататься вам здесь? Прыгай все в море!..

Коммунары, улыбаясь, прыгают и плывут к горизонту.

Дело кончилось тем, что спасательные деды предоставили коммунарам лодки и право заниматься спасением утопающих и просили только об одном: посторонних не пускайте в море. Посторонние – это все остальные люди, кроме дедов и коммунаров.

С этого момента коммунары разъезжали на спасательных лодках и спасали посторонних. Впрочем, посторонние не весьма стремились в запретные воды, и хлопот с ними было немного. Поэтому коммунары могли на свободе заняться усовершенствованием спасательного флота. Несколько дней Левшаков в компании с Грунским, Козырем, Землянским сидели на корточках возле разостланных на траве простынь и готовили парус. В один прекрасный день они и уехали на парусе.

Изо всех коммунаров не могли плавать только двое: Швед и Крейцер. Шведом занялась вся коммуна, а Крейцером – четвертый взвод.

Шведа скоро перестали дразнить, вероятно, он приобрел нужные знания.

Крейцера пацаны поймали, окружили плотным кольцом и потащили к морю. Крейцер уверял, что он и сам может научиться, что не считает пацанов хорошими учителями, но они показывали Крейцеру старую автомобильную камеру и уверяли, что такого хорошего приспособления он нигде не найдет. Несмотря на энергичные протесты, Крейцера ввергли в море и заставили лечь на надутую камеру.

– Теперь руками и ногами… руками и ногами…

Но Крейцер не имел времени думать о руках и ногах, потому что его внимание было сосредоточено на голове. Увлеченные добрыми намерениями пацаны, собравшиеся вокруг камеры в полном составе, действовали довольно несогласованно, поэтому голова Крейцера все время опускается в воду. Не успеет он прийти в себя, его снова окунули и напоили морской водой. Наконец, он взбеленился и потребовал, чтобы его тащили к берегу. Пацаны послушались, но потом очень жалели: