Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

• Название: Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
• Автор: Антон Макаренко
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-88010-305-8

В настоящее издание включены художественно-педагогические произведения автора, отражающие его взгляды на проблемы социума, на формирование социально зрелой личности, а также побуждающие читателей следовать социально одобряемым моделям поведения.

Произведения А. С. Макаренко неоднократно издавались с 1934 года, были переведены на многие языки народов мира.

Составителем – доктором педагогических наук С. С. Невской, которая принимала участие в издании восьмитомного собрания сочинений автора, вышедшего еще в 1985 году, – внесены дополнения в ранее опубликованные работы автора на основе архивных материалов и исследований, и в полном объеме настоящее издание выпускается впервые.

* * *

Свидетельством международного признания А. С. Макаренко стало известное решение ЮНЕСКО (1988), касающееся всего четырех педагогов, определивших способ педагогического мышления в XX веке.

Это – Джон Дьюи, Георг Кершенштейнер, Мария Монтессори и Антон Макаренко.

---

Наконец, настали последние дни. Закрыли школу. Опустошили все комнаты коммуны – попрятали все подальше, свернули лагери и отправились на вокзал.

13-го вечером расформировали отряды и ночевали уже в походном порядке – по взводам, а 14-го уже и делать нечего. Пацаны что-то заканчивают к постановке, хозкомиссия раздала последний багаж по взводам. Командир четвертого отряда Клюшнев один оказался в маленьком прорыве:

– Как я сдам знамя? Кисти такие старые, одни кулачки остались. Сколько раз говорил Степану Акимовичу…

В четыре часа дня послали кого-то в город за кистями.

За обедом прочитали приказ:

«Коммуне имени Дзержинского с 14-го числа считаться в походе. Заведование коммуной на месте передается товарищу Левенсону. В пять часов вечера всем построиться в парадных костюмах для марша в клуб ГПУ. После вечера в клубе всем переодеться в походные костюмы и строиться для марша на вокзал. Обоз все время при колонне».

В пять часов проиграл Волчок общий сбор. В сторонке уже стояли нагруженные доверху восемь возов обоза. Выстроились в одну шеренгу против фасада коммуны, на правом фланге заблестели трубы оркестра, засмеялись на солнце занавески фанфар. Белый строй коммунаров незабываемо красив, свеж, совершенно необычным мажорным мотивом врезывается в память. На макушках коммунаров золотые шапочки, только командиры в фуражках с белым верхом.

Пробежали последние деловые пацаны. Кто-то поправил завязку на ногах, кто-то потуже затянул пояс, девочка отряхнула последнюю нитку с юбки и, улыбаясь, смотрит на меня:

– Ох, и хорошо ж!..

– Под знамя смирно!

Вынес четвертый отряд знамя в чехле и замер перед фронтом. С правого фланга отделилась знаменная бригада, под салют оркестра приняла знамя, и вот оно уже на правом фланге во главе нашей белоснежной колонны, чтобы быть там полтора месяца. Высоко подбрасывая пятки, стремглав пролетел Алексюк со своим флагом на место.[318]

Против нашего строя собрались служащие и рабочие коммуны, строители, техники, на стройке затихли стуки и опустели леса. Многие идут с нами в клуб на прощальный вечер.

Как будто все готово. Несколько прощальных слов остающимся, несколько пожеланий с их стороны.

Соломон Борисович смотрит на нас и волнуется, на глазах у него слезы:

– Эх, поехал бы с вами… хорошие мальчики и девочки, мне трудно без них… Ах, как они работали, как звери, как звери!

– Соломон Борисович, станки ж, смотрите! – кричат из третьего взвода.

– Хорошо, хорошо, ты не бойся…

– Ну, пора.

– Колонна, смирно!

Но кто-то прорвался сквозь строй и дышит так, как будто у него все цилиндры лопнули.

– Что такое? Где ты был?

– Кисти!..

– Ах, кисти!..

Склонилось знамя, и несколько человек занялось его украшением.

– Ну? Больше ничего не будет?

– Ничего, можно трогать…

– Колонна, смирно! Справа по шести, шагом марш!

Тронулся, зазвенев, оркестр, тронулось знамя, ряд за рядом перестраивались коммунары, проходя мимо заулыбавшихся родных пацанов левого фланга.

16 Первые километры

Рано утром пятнадцатого июля коммунары уже сидели в вагонах. В первом поместился оркестр, во втором – первый и третий взводы, в третьем – второй и четвертый – пацаны и девчата. Поместился и я с этой компанией, наиболее предприимчивой и опасной в пути.

Ожидая посадки на вокзале, истомились без сна, и поэтому, как только распределили командиры места, открыли ребята корзинки, достали одеяла и завалились спать. Даже самое замечательное наслаждение, о котором все мечтали за месяц до похода – смотреть из окна вагона, было отложено до будущего времени. Только в Донбассе выставили ребята любопытные носы в окна и засыпали друг друга вопросами:

– Ты, наверное, не знаешь, что это за такие кучи?

– Я знаю.

– Ты, наверное, думаешь, что это уголь? Ха, ха, ха…

– А по-твоему, это дрова?

– Это – порода. Понимаешь? Порода, земля…

– А ты все понимаешь? Это, по-твоему, доменные печи?

– Нет, не доменные.

– А что?

– А тебе какое дело, что?

– Это тоже порода?

– Вот народ какой, эти пацаны!.. – говорит Сопин, командир четвертого взвода. – Ну вот, из-за чего они ссорятся?

– Мы разве ссоримся? Мы разговариваем.

– Знаю, какие эти разговоры. Это разговор, а через минуту начинают драться. У меня во взводе чтобы этого не было!

В переднем вагоне заиграл сигнал. Пацаны прислушались.

– Хлопцы, на завтрак!..

Из-под одеял высунулись головы.

– Странно, как-то, вставать не играли, поверки не играли, а прямо в столовую…

В вагон входит Кравченко, член хозкомиссии и ее признанная душа.

– Командир, давай пацанов, получить по фунту хлеба, по два яйца и по яблоку.

– Мы в хлебе не нуждаемся, – говорит Сопин.

– Отправишь двадцать буханок в средний вагон, там разрежем.

По вагону проходит Клюшнев. Сегодня он дежурный командир.

– Чтобы в вагоне не было скорлупы, крошек, санобход будет после завтрака.

Они с Кравченко удаляются, преисполненные важности, – они имеют право переходить из вагона в вагон. За ними отправляется несколько пацанов за завтраком. В отделении девочек тоже зашевелились. Прибежали старшие за буханками и тоже в зависти.

– Вот здорово, у них какие окна, по три человека может смотреть…

Снова в вагоне Кравченко.

– Если у кого попадется плохое яйцо, скажи командиру – обменяем.

Кравченко великий специалист своего дела. Он провел хозкомиссию в крымском походе и теперь, когда его выбирали, чуть не плакал:

– Пожалейте, хлопцы, никогда покою нету, и день и ночи паришься.

Но хлопцы его не пожалели:

– Не ври, чего там паришься! А у нас поход серьезный, сам понимаешь! А тебе что? Мы пёхом жарим, а ты в обозе едешь, и пищи у тебя хоть завались…

– Та на ту пищу дывытысь протывно…

В крымском походе с ним случилась смешная история, которую никогда коммунары не забудут. Колонна коммунаров спустилась в Симеиз прямо от обсерватории через Кошку, а обоз пошел по шоссе. На каком-то повороте слез Кравченко с воза и присел на дороге переобуться, потом на что-то загляделся и потерял обоз из виду. Бросился вдогонку, попал не на ту дорогу и совсем заблудился. Обоз вошел в Симеиз, присоединился к колонне, а Кравченко нет. Ждали, ждали и забеспокоились. Уже стемнело. Послали трубачей в горы и сказали:

– Играйте сбор, не поможет – играйте на обед, обязательно прибежит.

Но и «на обед» не помогло. Так Кравченко и не нашли и без него на другой день отправили обоз в Ялту, а сами погрузились на катер. Большинство было опечалено трагической гибелью Кравченко, но опытные коммунары говорили:

– Найдется старый, не бойтесь…

Действительно, в Ялте на набережной, когда мы сходили с катера, нас встречал Кравченко, измазанный и потертый.

– Где тебя черт носил? – спрашивают у него.

– Да где ж? Я ото отстал от обоза, черт его знает, куда оно повернуло, ходил, ходил, та й пришел в Симеиз отой самый. Спрашивал, кого только не спрашивал, чи не видел кто обоза, так никто и не видел, как сквозь землю провалился. Так я й пошел прямо в Ялту, денег со мной же не было…

Коммунары, пораженные, выслушали эту исповедь.

– Да слушай ты, халява!

– Ну, чего же я халява? – спросил Кравченко обиженно.

– Халява! А чего ж ты не спросил, чи не бачылы тут хлопцив з музыкою?

– Та на що мени музыка ваша, – разозлился Кравченко, – когда мени обоз був нужный!.. А дэ ж вин зараз?

– Кто?

– Та обоз же, от ище дурень…

– Обоз в пять часов отправился в Ялту.

Кравченко бегом бросился в город… Так и не разобрал он, почему его назвали халявой.

Теперь Кравченко опытнее и, пожалуй, не потеряется, но и теперь он умеет ограничить свои действия формулами самой ближайшей задачи.

После завтрака культкомиссия притащила газеты и журналы, купленные на узловой станции. Но недолго коммунары предавались политике, завязались разговоры. Они были на границе двух эпох, совершенно не похожих одна на другую: они только что оставили свои станки и развороченную в стройке коммуну, но еще не вступили в сложные переплеты похода. Говорили все-таки больше о коммуне.

– А интересно, чи отремонтирует станки Соломон Борисович?

– А на что тебе станки эти? Там, брат, будут такие машины!..

– Не успеют к нашему приезду…

– Успеют!..

– А здорово дорога вышла, красота!..

– А вот хлопцы, сто пятьдесят новеньких как напрут, ой-ой-ой… Напрасно мы позадавались перед Правлением.

Дело в том, что в Правлении все-таки побаивались – новенькие разнесут. Но коммунары в Правлении говорили:

– Вот увидите, как тепленькие на места станут…

– Все-таки лучше пригласить двух-трех воспитателей.

– Хуже, гораздо хуже, волынка будет. Вот увидите: срок четыре месяца, через четыре месяца не отличите, где старый, где новый, мы уже это знаем.

Это положение – обработать новых за четыре месяца без помощи воспитателей – без всякого формального постановления сделалось почему-то обязательством коммунаров, его признавали как обязательство и коммунары и Правление и о нем часто вспоминали. Большинство коммунаров считало, что вопрос о новых вообще – вопрос пустяковый, гораздо труднее в их глазах был вопрос о заводе.