Лев Кассиль - Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам

• Название: Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам
• Автор: Лев Кассиль
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1965

В собрание сочинений известного советского детского писателя вошло всё лучшее, созданное писателем. В пятый том собрания сочинений Льва Кассиля вошли: повесть «Ранний восход», очерки «Маяковский – сам», «Чудо Гайдара», «Шагнувший к звёздам», из записей разных лет: «Пометки и памятки», избранные главы из книги «Про жизнь совсем хорошую». Послесловие В. Смирновой.

Рисунки художника И. Година.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Круг ребят все теснее смыкался вокруг пильщиков. Женьча попытался ухватиться за ручку пилы, зубьями своими ходившей уже глубоко в теле дуба.

– А ну, не баловать! – зло проговорил один из пильщиков и, схватив за руку Женьчу, оторвал его от рукоятки пилы с такой силой, что тот отлетел в сторону. – Не баловать! – повторил пильщик. – Идите играйте, а не в свое дело не суйтесь. У нас на то направление имеется. По всем дворам сухостой рубим. Есть такое распоряжение. А вы тут не безобразничайте, сказано вам! Ясно?

– Какой же сухостой! Да он живой, растет еще!.. – закричали вокруг.

Коля решительно шагнул вперед, отделившись от круга ребят, и, белый от волнения, глядя прямо в глаза кричавшему пильщику, сказал:

– А вы покажите, покажите ваше направление, то есть документ. Ведь у вас там сказано, что сухостой, а это, мы вам говорим, живое дерево. Вы не имеете права…

Пильщик, легонько отведя его рукой в сторону, нагнулся и снова взялся за пилу. И злая акулья челюсть пилы с противным жвыкающим звоном еще глубже вгрызлась в тело старого дуба. На снег брызнули свежие темно-золотые опилки.

– Будя болтать-то! – проворчал пильщик. – Видать же, что сухостой.

– А я вам говорю – живой! – настаивал Коля чуть не плача. – Вы мне можете поверить. Я пионер и даю вам слово! – Он рванул пальтишко, приоткрыв красный галстук.

– Доказывай! – отмахнулся пильщик.

Тут неожиданно нашлась Катюшка. Она бросилась вон из круга, исчезла со двора, но тут же вернулась, размахивая какими-то листочками. Коля взглянул и обомлел.

Это были его собственные рисунки: уголок двора, крылечко, старый дуб в разных видах.

– На́, Коля, докажи им! – кричала Катюшка, тыча то брату, то под нос пильщикам Колины рисунки. – Вот видите – он весь в листьях. А тут желуди. Только у Коли тогда, летом, красок не было, и он карандашами… а видно все-таки, что он живет и растет, раз весь в листьях бывает. Какой же это сухостой!

Тут уже и Викторин снизошел до того, что подтвердил.

– Всякому мало-мальски смыслящему человеку, – сказал он, многозначительно кривя и выпячивая губы, – ясно, что данное дерево относится к живым, то есть произрастает. Вы можете это обнаружить по прилагаемым рисункам.

И со всех сторон на пильщиков наседали ребята с рисунками, изображавшими старый дворовый дуб, отягченный густой кроной.

Пильщики несколько смутились. Они никак не ожидали, что в этом дворе их ждет такой афронт. Думали, что спилят себе на дровишки старый беспаспортный дуб-корягу, ан, оказывается, дерево-то даже в бумаги занесено.

– Что ты мне картинки тычешь? – сказал тот, что давеча оттолкнул Женьчу. – Что я, картинок, что ли, не видал? Гляди, я тебе такое нарисую… Мало ли что летом было. А теперь померз совсем, засох.

– Сам засохни! – не выдержал Женьча, увидев, что прибыла подмога в лице Федора Николаевича.

Федор Николаевич осторожно и вежливо, как всегда, раздвинул круг ребят и подошел к пильщикам.

– Будьте добры, предъявите, пожалуйста, разрешение на пилку. У вас, вероятно, есть? – сказал он, обращаясь к пильщикам.

Пильщики нехотя поднялись, оставив пилу в пропиленной расщелине ствола. Но, пользуясь тем, что они отошли, Женьча и Коля поспешили выдернуть пилу из раны, нанесенной старому дереву. Федор Николаевич внимательно прочел документ и подтвердил, что дуб никак нельзя считать сухостоем: он дает лист, от него летом во дворе и тень и свежесть. Федор Николаевич сказал, что готов пойти вместе с пильщиками туда, где им выдали разрешение на спилку сухостоя, и отстаивать там несправедливо обиженное дерево. Пильщики, видимо, уже поняли, что дело грозит неприятностями.

– Ладно, сходим узнаем, если охота, – сказал тот, который был поразговорчивее. – Делать вам, видать, нечего! – проворчал он, поднимая пилу и направляясь к воротам.

Молчаливый спутник его последовал за ним.

– Идем, идем, папа! – взбудораженно настаивал Коля.

И все – и Катюшка, и Женьча, и Викторин, и все соседские ребята, и двое тех мальчишек, что недавно напали на Колю, когда тот нес краски, – все двинулись к воротам, сопровождая пильщиков и крича:

– И пойдем! А что?.. И докажем!.. А пилить не дадим! Нет такого советского закона, чтобы живые деревья зря пилить!

В воротах, пропустив вперед своего молчаливого спутника, пильщик остановился, потоптался немножко, а потом сказал, обращаясь к Федору Николаевичу:

– А ну вас всех!.. Некогда нам с вами в контору ходить. Нам тут еще в других дворах управиться нужно. Коли время есть, так идите сами. А дуб этот все равно конченый. Лето придет – сами увидите.

Свистом, улюлюканьем, торжествующим гомоном ответила на это ребятня. И все повалили обратно смотреть, не сильно ли повредили пилой старый дуб. Рана была глубокая. Пила не только прорезала толщу коры, но и успела повредить древесину. Решили наложить пластырь, обвязать тряпками пораненное место и терпеливо ждать лета.

Коля смущенно отобрал свои рисунки, которые ходили по рукам, молча выслушал все похвалы и ушел домой, внутренне довольный, с пылающими ушами.

– А рисунки мои без спросу брать в следующий раз я все-таки тебе не советую, – сказал он на всякий случай Кате – для порядку больше, чтобы не забывалась.

К весне, когда уже потеплело, но дуб, на который теперь с таким нетерпением поглядывали все во дворе, стоял еще нагой, нелюдимый, с перебинтованным стволом, вернулся с фронта Степан Порфирьевич Стриганов, отец Женьчи. Узнав об этом, Коля тотчас же помчался к Стригановым, чтобы поздравить старого знакомца с благополучным прибытием.

Степан Порфирьевич, непривычно усталый, сидел за столом и пил чай. На нем была выгоревшая солдатская гимнастерка с зелеными фронтовыми погонами. Он встал, и на груди его блеснул гвардейский знак; качнувшись, звякнули орден Славы и несколько медалей на ярких муаровых колодках. В первую минуту Коле показалось, что плотник засунул одну руку в карман и что-то собирается вынуть оттуда. «Какую-нибудь интересную штучку привез», – подумал Коля. Но тут он увидел, что рука у Степана Порфирьевича как-то странно засунута за пояс, а протянул плотник Коле, чтобы поздороваться, левую руку. И пораженный Коля понял, что не рука, а пустой рукав заткнут аккуратно под пояс у Степана Порфирьевича. Коля поспешно убрал за спину правую руку и смущенно протянул левую.

– Да, Коля, теперь приучайся ко мне с этого боку заходить, – усмехнулся невесело плотник. – Обкорнали меня на одну сторону. Ну, стало быть, ничего… В немецкой земле моя рука зарыта. Ихней земли, значит, достиг все-таки… Ну, садись, Коля, давай чай пить. Женьча, налей… Рассказывай, как вы тут управлялись. Вырос ты больно. Встретил бы на улице – не признал бы сразу. Ничего. Худоват маленько, а в кости ладный. Ну как, виды рисуешь по-прежнему?

– Рисую немножко, – пробормотал тихонько Коля.

– Что ж тут немножко? Теперь вроде уж и помножку пора, – сказал плотник. – А я вот, брат Коля, шабаш, отработал. – Он погладил себя по пустому рукаву. – Помнишь, говорил я тебе, как человек от рожденья поставлен: чтоб жить ему в радости. И голова, мол, у него и руки. И рукам этим теперь воля широкая – что хочешь работай. А я вот, выходит, уж не на все руки, а на одну остатнюю – полчеловека. Какой я, к шуту, плотник-работник, если у меня одна рука, да и то левая! Куда я теперь годный?

Он встал, ловко достал из кармана кисет, развязал зубами шнурок, оторвал аккуратно бумажку; не просыпав ни крошки, насыпал махорки, скрутил, лизнул, заклеил. Потом вытащил спичечную коробку, зажал между коленями, вынул одну спичку, чиркнул, закурил, смахнул отлетевшую спичечную головку со стола и испытующе посмотрел на Колю. А тот невольно улыбнулся, видя, как уже сноровисто управляется плотник одной рукой. Нет, такой человек и с одной рукой никогда не пропадет. Захотелось сказать все-таки что-нибудь утешительное Степану Порфирьевичу.

– Вы уже вон как хорошо все умеете, – проговорил Коля, участливо заглядывая в лицо плотнику. – А вы знаете, вот Репин – знаменитый такой художник был, – так у него тоже правая рука стала сохнуть. А он научился писать картины левой рукой. Или вот Кардовский, например, тоже очень хороший художник. Он тоже научился рисовать другой рукой. Так что это ничего не значит, по-моему.

Он проговорил это очень неуверенно, боясь, как бы не разбередить пуще горе этого сильного, работящего, ловкого на любое хорошее дело человека. Но плотник глянул пристально в синие глаза мальчугана, под самые ресницы, и положил на плечо мальчику свою горячую широкую ладонь:

– Это ты верно говоришь, Коля… Если человек свое дело постиг, если ему он душой привержен, так ему и обе руки оторви, а он свое исполнит.

Все-таки Коле очень хотелось сделать что-нибудь большое и приятное для отца Женьчи. Тщательно, хотя и по памяти, нарисовал он на большом листе плотной, хорошей бумаги портрет Степана Порфирьевича Стриганова. Новыми красками вызеленил гимнастерку со всеми наградами, гвардейским знаком и золотой нашивкой тяжелого ранения. И долго мешал он на блюдечке киноварь, охру и крон, прежде чем удалось ему найти подходящий тон для рыжих гвардейских усов, которые себе отпустил плотник.