Мартина Боргер - Кошачьи язычки

• Название: Кошачьи язычки
• Автор: Мартина Боргер
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-389-00482-5

Три закадычные подружки — Додо, Нора и Клер — знакомы еще со школы, с детства, проведенного в захолустном Пиннеберге. Во взрослой жизни они живут в разных городах, работают в разных сферах, общаются с разными людьми и интересуются совершенно разными вещами. И все же каждый год они встречаются, чтобы вместе отправиться в небольшое путешествие — по родной Германии или за границу. Эти вылазки — своего рода лакомство, подобное знаменитым шоколадным наборам под названием «Кошачьи язычки», которые они дружно обожали, когда были маленькими.

Очередная поездка начинается, как всегда, в радостной суматохе. Ни одна из подруг еще не знает, что привычное развлечение, окрашенное в умильные ностальгические тона, обернется настоящей драмой, когда по стечению обстоятельств печальные и даже преступные тайны выйдут на свет.

---

Они поженились в мае — ну, разумеется, как же иначе. Меня она благоразумно не пригласила. Правда, Клер она сказала, что будет рада видеть меня. Дураку ясно, боялась, что я и в самом деле приду и устрою дикий скандал. Клер, естественно, получила приглашение — когда в марте я приезжала к ней в Мюнхен, видела карточку у нее на письменном столе, не сверху, конечно, а где-то посреди кипы писем, но я его унюхала и вытащила посмотреть. Разумеется, отпечатано на дорогущей бумаге ручной выделки с золотой рамочкой, с оттиснутым веночком. «Элеонора и Карл-Август Тидьен имеют честь пригласить Вас на бракосочетание своей дочери Норы с господином Иоахимом Клюге, доктором юриспруденции…» и так далее и тому подобное, как в прошлом веке, притом что на дворе стоял 78-й год и мир кишел хиппи. Венчание в церкви, само собой, потом — торжество в «Кап Полонио», самой нехилой хибаре в нашей дыре.

Клер конечно же не пошла, что с ее стороны было очень любезно, накатала супервежливый отказ, оправдалась какими-то делами, она точно знала, что я никогда не прощу ей, если она туда заявится, да еще чего доброго в качестве свидетельницы.

Почему поехала я — до сих пор не знаю, в этом, наверное, проявилось что-то мазохистское. Я никому никогда об этом не рассказывала, даже Клер. Ма тоже не знала, что я сорвалась в Пиннеберг, и счастье, что никто не видел, как в вечерних сумерках я стояла возле «Капа» и наблюдала за ними через окно. Там как раз играли вальс, эти мерзкие хлыщи в жакетах цвета красного вина, и Ахим, как добропорядочный зять, танцевал с Мамулей. Я глазам своим не верила, но у него из нагрудного кармана выглядывала мерзкая вечнозеленая веточка — черт его знает, как называется этот материал, наверное, все-таки синтетика. Папашка сидел рядом с толстухой в коротких чулках, немилосердно втиснутой в блестящее лиловое платье, такое узкое, что ей явно не хватало воздуха, понятия не имею, кто такая она была, но как же он старался поддерживать с ней вежливую беседу. Нору я сначала не видела, но потом она вышла, видимо, из туалета, — в длинном белом платье, в фате и с венком. Фата — а то как же! И венок. Какой-то трясущийся старичок перехватил ее у самой двери и потащил танцевать, может, деловой партнер ее отца, во всяком случае, она позволила старикашке покрутить себя и, довольная, как слон, снова приткнулась к Ахиму. Танец еще не кончился, когда я сделала ноги, через лес обратно к вокзалу и ближайшим поездом — прочь из этого дерьмового города. Я узнала то, что хотела узнать: Ахим действительно сделал это. Как мой отец когда-то променял меня на Церковную мышь, так Ахим променял меня на Нору. В фате, с венком и с благословением Божиим. Ныне, и присно, и во веки веков.

Нора

Возле Бегиненкирхе я их сфотографировала. Конечно, сначала пришлось их уговаривать, как все нормальные туристы, они находят скучным позировать перед камерой. Японцы вокруг нас лишены подобных предубеждений, они, радостно гогоча, щелкали снимок за снимком, в конце концов, будет что предъявить дома после двух недель пребывания в Европе.

Я настойчиво просила их не упрямиться, их фото важны для меня. В наших поездках я всегда выполняю обязанности фотографа. Клер тоже берет с собой аппарат, но никогда не использует его для личных снимков, только для объектов, которые так или иначе имеют отношение к ее работе. «Мне не нужны фото, чтобы вспоминать вас», — однажды сказала она. Мне же, напротив, доставляет большое удовольствие рассматривать потом наши фотографии, с каждым годом мы все старше, новые платья, новые прически, и каждый снимок напоминает о том, что иначе я давно забыла бы.

— Ах да, Клер, — вдруг сказала Додо. — Я воспользовалась твоим фотоаппаратом в номере, так что заряди новую пленку, а то старую я вынула.

Клер приподняла брови.

— Что же ты фотографировала? — непривычно строгим голосом спросила она.

Додо смущенно ухмыльнулась:

— Себя! Без паники. Автоспуск. Сама не щелкала.

— Эй! — не выдержала я. — Можете вы, наконец, посмотреть на меня?

Они повернулись и замерли друг возле друга, но не так близко, как мне хотелось бы. Между ними оставалось как минимум десять сантиметров.

Правду сказала Додо: к Клер не следует слишком приближаться. Наверное, во всем виноваты переживания ее раннего детства. Кто в четыре года потерял в одночасье обоих родителей, должно быть, автоматически отшатывается от окружающего мира. Тем не менее от нее самой я почти не слышала жалоб, она вообще редко говорит о себе. Мы с Додо, к примеру, всегда охотно предаемся воспоминаниям о детстве и юности, но Клер предпочитает помалкивать. Неужели она действительно была так несчастна со своими приемными родителями? Насколько я помню, фрау Баке была довольно симпатичная женщина — приятная, скромная и незаметная, немного отстраненная, вся в своем гончарном искусстве. Он был совсем не такой. Время от времени он появлялся в нашем доме — у них с Папашкой были какие-то дела по работе, вроде как он улаживал всякие юридические тонкости с городскими властями и вел себя очень солидно. Но с детьми он прямо преображался, как будто бы оживал, шутил, смеялся — какая трагедия, что они с женой не могли иметь детей, я так и видела их в окружении бесчисленной толпы сорванцов.

Иногда он приносил подарки. Однажды пришел, когда Папашки не было дома, а Мамуля прилегла, сказала, что у нее жутко болит голова и я должна занять господина Баке беседой, пока не придет Папашка, предложить ему хересу из голубого графина. Я пригласила его в гостиную, достала бокал и наполнила его. Мне это доставляло удовольствие, потому что я представляла себя взрослой, как будто бы он ко мне пришел в гости.

Я понятия не имела, о чем с ним говорить, когда он возьмет свой херес, охотнее всего я ушла бы в свою комнату, но делать этого ни в коем случае было нельзя, он принял бы это за невежливость. Должно быть, он заметил мое смущение и сам начал милую непринужденную беседу, минуя такие скучные темы, как учеба и школа, и каким-то образом сумел дать мне почувствовать, что ему приятно со мной разговаривать.

Он спросил, есть ли у меня настоящий друг, ведь мальчики, наверное, так и крутятся возле меня, Додо и Клер. Ведь так? Мы конечно же уже получаем кучу любовных писем, а может быть, даже уже и целовались? Он кокетливо подмигнул мне и еще больше развеселился, а потом попросил у меня еще хереса. Когда я налила ему, он сделал резкое движение возле моего носа, я дернулась, а он рассмеялся и протянул мне конфету в полосатой красно-желтой обертке. «У тебя на носу выросла капля, маленькая Нора», — сказал он. Шутка показалась мне глупой, ведь мне тогда, если не ошибаюсь, было уже лет тринадцать, но, несмотря на это, я подумала: «Вот повезло Клер с отцом, такой остроумный, не то что остальные взрослые. Папашка совсем другой — он строгий и никогда не делает таких фокусов с конфетой».

Мне казалось, Баке считали Клер своей родной дочерью, они бы душу за нее заложили, она училась фортепиано, ходила на балет, ей постоянно покупали новые платья, и велосипеды, и школьные принадлежности, я ей даже завидовала. Конечно, у них были свои принципы. Например, им не нравилось, когда она не ночевала дома. Может быть, они слишком ее опекали, но, без сомнения, желали ей только добра.

Я до сих пор не знаю, почему Вальтер Баке покончил с собой. Папашка не желал это со мной обсуждать, и Мамуля тоже. В городе говорили, что он присвоил чужие деньги, но я не могла в это поверить: он хорошо зарабатывал, да и она имела доход от своих горшков. Клер тоже не видела причины для самоубийства, а догадки строить отказывалась, но мне кажется, она кривила душой. Родной отец — еще туда-сюда, но если повесился твой отчим, у людей возникают вопросы. Наверняка ведь она тоже его по-своему любила, и его смерть не могла оставить ее равнодушной, в этом я убеждена. На похороны она, к своему сожалению, не успела. За два дня до этого, на Рождество, она приезжала домой, но, едва вернувшись в Мюнхен, попала в больницу с аппендицитом, где и валялась, пока Вальтера Баке хоронили на кладбище Вальдфридхоф.

Я думаю, самоубийство Баке потрясло ее гораздо больше, чем она показывала, и именно поэтому она бросила Сюзанну Баке. Клер такая — бежит от того, что принимает слишком близко к сердцу. Но все-таки я считаю, что она не права. Проявлять такую неблагодарность к фрау Баке… Та доживает свои дни в доме престарелых на Тангштедтерштрассе и, говорят, тронулась умом.

Я часто думала, что надо бы навестить ее, сделать доброе дело, но все откладывала и откладывала. Мне ведь пришлось ухаживать за родителями мужа до самой их смерти, и с тех пор у меня появились страх и отвращение к больным и старикам, и я стараюсь обходить их за версту. Во всяком случае, старалась до сегодняшнего дня. Но уже завтра все может измениться.

Клер

Мы покинули Бегиненхоф вместе с толпой гогочущих и толкающихся туристов. Сзади напирала какая-то парочка, я слышала их тихий смех, и вдруг, совсем близко, ухо резанул свистящий акцент, от которого я вздрогнула. Это датский, значит, рядом со мной датчане. Я оглянулась: веселые лица, шляпки, кепи, солнечные очки, снова смех — и по спине пробежал холодок. Я снова увидела снег и на нем — Эрика Серенсена, моего отца. Мне срочно нужен «Ленц». Я пошатнулась и едва не упала прямо на Нору, которая испуганно схватила меня.