Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

• Название: Рыдания усопших (сборник)
• Автор: Людвиг Павельчик
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2015

„Рыдания усопших“ – калейдоскоп мистических загадок, черных открытий и страшных тайн. Месть и слезы, ведовство и предательство, каббала и некромантия переплелись на страницах книги и доставят истинное удовольствие поклонникам „черного“ жанра.

Казнивший жену неудачник, оскорбленный хозяин склепа, сумасшедший ученый, старый некромант и жертва крематория…

Каждая из 11-ти „темных историй“ предоставит читателю материал для раздумий в бессонные ночи и приоткроет дверь в мир неведомого.

---

Я взглянул на Оле. Он, похоже, заметил произошедшую во мне перемену и смотрел на меня тяжелым, полным подозрения взглядом, в котором читалась готовность отстаивать до последнего то, что он считал принадлежащим ему по праву. Его мальчишеская решимость показалась мне в ту минуту смешной и достойной жалости – как может он, пропахший морем рыбак, сравнивать свои детские фантазии с тем настоящим, новым чувством, что родилось во мне минуту назад? Неужели он действительно полагает, что может воспрепятствовать бурному потоку всепоглощающей лавы, что уже кипел и бурлил в моем нутре, готовясь вырваться наружу и залить все вокруг? Однако я осадил себя и даже устыдился своих мыслей и чувства превосходства перед моим новым другом, который был, быть может, нисколько не глупее меня и, уж во всяком случае, гораздо добрее и натуральнее. Ведь он не прятал за напыщенностью свою юношескую сентиментальность и показал мне тогда, в самую первую нашу с ним встречу, маленького деревянного тролля, которого готовил в подарок своей подружке… Он так запросто говорил о моем деде-колдуне, как будто колдовство было для него обыденной вещью, и не стеснялся своих заблуждений. Он, в конце концов, стал на мою сторону, когда ему показалось, что его ненаглядная Йонка надо мною издевается… Эх, Оле, Оле! Насколько богаче твой внутренний мир, не занесенный пургой лживых наук и слащавого этикета, тошнотворных правил «светской жизни» и страха проявить слабость! А ведь в твоей крови викинга отваги и решимости столько, сколько ни одному вскормленному в палатах «высокородному» гаденышу и не снилось…

VI

Против моих ожиданий, Оле ничего не сказал мне тогда, не полез в драку и не стал ссориться, он просто легонько ударил меня кулаком в плечо и улыбнулся своей щербатой улыбкой, давая мне понять, что на сегодня разборок достаточно. Я улыбнулся ему в ответ и заговорил о какой-то ерунде, мыслями оставаясь с той, чей смех лишь совсем недавно утих в дюнах. Что на меня тогда нашло, не знаю, должно быть, морской воздух действовал как-то странно или смена привычной обстановки заставила меня искать новых ощущений, но и сейчас, по прошествии стольких лет, мне неясно, что же нашел я тогда в этой взбалмошной, хлипкой девчонке, чье биологическое созревание, повинуясь законам северной крови, еще только-только начиналось, и чья угловатая, лишенная каких-либо примечательностей фигурка никакого плотского вожделения у меня не вызывала, но запала мне в душу…

Однако целью моей не является утомлять вас подробностями моей подростковой чувственности, которая известна и понятна каждому, все это лишь штрихи, дорисовывающие общую картину тех событий, приведших к появлению на моем столе этого жуткого, потертого венка из тубероз.

Проходили дни и недели, наполненные криками чаек, терпким морским воздухом, вкусом малосольной рыбы с молоком и бурливыми эмоциями. Вечерами мы втроем лазали по дюнам, играли в новые для меня игры или рассказывали страшные истории о привидениях да мертвецах, в которых я оказался большим мастером. Меня забавляло, с каким неподдельным вниманием и напряжением слушали мои наивные друзья сочиняемую мной галиматью и, войдя в азарт, выдумывал все новые и новые «законы» потустороннего мира, в истинности которых я их убеждал. С Оле, и без того зашоренным байками его безграмотной бабки, это было не сложно, но и в глазах «премудрой» Йонки, казалось, несколько померк незыблемый до того авторитет ее матери, нудящей про какое-то там Графство Справедливости. Романтиков, старающихся подобными россказнями привить некую мораль своим отпрыскам, предостаточно в любом обществе, и увещевания их не новы, но попробуйте так, как я, обрисовать выход из морских глубин жаждущей мести утопленницы или мерзкое карканье обратившейся в ворону ведьмы! Дуростью этой я покорил сердца моих слушателей и, чувствуя себя всесильным, почивал на лаврах своего превосходства.

Это, как я уже сказал, было вечерами. По утрам же я, пользуясь тем, что Оле с отцом находится в море и подло презрев законы товарищества, осаждал Йонку излияниями своих чувств и грязно домогался ее плотского внимания, которое, по моим понятиям, всеобязательно должно было венчать процедуру ухаживания, на которое я тратил столько сил. Обольщенный лжеумом моих рассказов и лишенных логики выводов ребенок (теперь-то мне ясно, что тогда она была всего лишь ребенком) не смог долго сопротивляться моей настойчивости и внимание это мне уделил. Думаю, сами дюны, наблюдая учиненное мною безобразие, вздыхали от сочувствия: страх в широко раскрытых, прекрасных глазах Йонки, острые, с видимым напряжением воли разомкнутые коленки и трясущиеся, мокрые от слез губы совсем не обязательно являлись признаком ответного чувства, которое, как уверяла Йонка, она ко мне испытывала. Летнее утро еще не успело превратиться в жаркий день, поэтому я, довольный собою, накинул на плечи сидящей без движения и смотрящей в пустоту юной моей любовницы свою куртку, закрепляя тем самым наши новые отношения. Ни подлым, ни мерзким сам себе я тогда не казался, с какой стати? Я искренне собирался провести с облаченным в мой анорак ангелом всю свою жизнь, и как мужчина должен был заботиться о воплощении своих планов. Что до Оле, то его я ни в коей мере не предал: разве Йонка жена ему или невеста? Разве обещал я ему не приближаться к ней, да и он, в конце концов, разве просил меня об этом? Однако что-то с моей совестью было все же не так, разве задавал бы я себе иначе такие вопросы и оправдывался бы перед самим собою?

Сдается мне, что сам Оле видел ситуацию несколько иначе. Он бы, конечно, все равно узнал когда-то о произошедшем, но надо ж было тому случиться, что именно в этот день его отец заметил в баркасе какое-то серьезное повреждение и велел возвращаться назад, едва покинув рыбацкий порт… Потолкавшись немного на берегу – скорее «для порядка», чем для дела, – Оле поступил совершенно логично: обрадованный возможностью провести нежданно выпавший выходной с друзьями, он отправился разыскивать нас с Йонкой.

И разыскал, да не потревожил. Дождавшись момента, когда я накинул на плечи девчонки свой анорак, он просто вышел к нам из-за холма и молча остановился напротив, скрестив руки на груди. Объяснять было нечего. Разборок не было; мы постояли, посмотрели друг на друга и молча разошлись. Йонка еще не освоила бабью повадку – визжать и умолять, а потому просто молчала, глядя на суровые скалы вдали и беснующихся над ними чаек. Да никто у нее ничего и не спрашивал.

Мне было обидно: только-только успел я подружиться с молодым рыбаком и, можно сказать, прикипеть к нему сердцем, как он все испортил вот этим своим насупленным упрямством да ревностью. Ну что ему, в конце концов, далась моя Йонка? Чего он, в самом деле, успокоиться не может? Не лез бы не в свое дело и все было бы хорошо…

Погрустневшая вдруг девчонка не возжелала, чтобы я проводил ее до дома, и пошла одна, правда, не припрыгивая и не смеясь уж более, как раньше. Что-то изменилось в ней за эти короткие минуты, что-то внешне не заметное, но очень весомое. Она как-то странно ссутулилась, словно стараясь уменьшиться в размерах или даже с головой уйти в песок дюны, и точеная, незрелая фигурка ее показалась мне еще более угловатой, чем обычно. Я пожал плечами – ну что за трагедию разыгрывают тут они оба? Что такого особенного произошло? Пусть-ка переночуют со своими нестройными мыслями и приведут их в порядок, а завтра все будет, как обычно. Я хмыкнул, почесал в затылке и отправился домой.

Однако, думая, что Оле так просто справится с бушевавшими в нем страстями, я ошибся. Славный парнишка был до глубины души оскорблен двойным предательством, тем более для него неожиданным, что сам он был просто не способен на подобное и, как следствие, не ожидал такого от окружающих. Промучившись без сна полночи, он поднялся и вышел из дома. Когда я услышал легкий стук в окно, каким мы с Оле обычно звали друг друга, я, сладко спавший и начисто забывший о произошедшем, нехотя разлепил веки и, чертыхаясь, вышел на крыльцо.

Чего тебе, Оле, в такое время? Что-то случилось?

Случилось. Пойдем.

Куда? не понял я спросонья.

Со мной. На Птичью Скалу.

Зачем?

Там поймешь.

Только тут я воскресил в памяти события прошедшего дня и, как свойственно всем трусам, заволновался:

Да я это, Оле… Мне, в общем, дед не велел туда ходить.

Да? осклабился тот. – А все остальное он тебе велел?

Нет, но… Да послушай, чего ты хочешь?

Узнаешь. Пойдем! Или ты мастак только за спиной гадить, а сейчас трусишь?

Этого я уже не мог стерпеть. Обвинение в трусости я должен был опровергнуть сею же секунду, тем более что оно попало в точку.

Хорошо, сейчас обуюсь, сказал я обреченно и с грустью посмотрел на чернеющий на фоне серого неба массив Птичьей Скалы, зловещей угрозой нависший вдруг над моею судьбой.

VII

Я слышал прибой – характерные звуки накатывающихся на берег волн, которые ни с чем невозможно спутать. Даже не открывая глаз, я мог себе представить, как хлопья крупной, чуть желтоватой пены цепляются за торчащие из песка камни, в то время как принесшая их вода откатывается назад, в море, чтобы через несколько секунд повторить свою атаку на непокорную дюну.