Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

• Название: Улыбка и слезы Палечка
• Автор: Франтишек Кубка
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Удивительные приключения рыцаря Палечка в Чехии, Германии и Италии от рождения в день битвы при Домажлицах до поступления на службу к славной памяти государю Иржику из Подебрад (XV век).

---

Хотя лекари требовали, чтоб народ не собирался ни в корчмах, ни в других общественных местах, никогда в Праге столько не пели и церкви не были так переполнены, как осенью 1463 года и весь 1464 год, пока в городе свирепствовало моровое поветрие.

Новым поводом гнева против короля явилось для проповедников сообщение, что король велел четвертовать силезского Яна из Висмбурка[199], заподозренного в том, что он, по поручению папского легата и в угоду вратиславцам, хотел отравить короля Иржика, королеву Йоганку и их сыновей…

Ввиду великого ропота против короля со стороны католиков магистр Рокицана решил публично и торжественно прославить его, установив на фронтоне Тынского храма большую статую с мечом в одной руке и золотой чашей, на которой написано: «Правда победит»[200], — в другой. Торжество открытия этой статуи, в которой каждый узнавал фигуру Иржика, происходило в разгар мора, и опять пошли толки, что это новое богохульство принесет еще большие бедствия доброму и благочестивому пражскому населению. И на самом деле, в это время поветрие приобрело невиданную силу, весна была мрачная и зловонная, без единого проблеска радости. Только раздор углублялся и ненависть росла.

В начале года умерла юная жена Матиаша венгерского, Иржикова дочь Катержина. Эту смерть многие тоже истолковали как новый удар по Иржику. Было известно, что папа давно напирает на Матиаша и что тот воздерживался до сих пор от открытого выступления против Чехии только ради жены, которую страстно любил. Получив известие об этом семейном несчастье, Иржик заболел, и магистр Рокицана, хотя был с ним в не особенно дружеских отношениях, почувствовал необходимость навестить его и выразить ему сочувствие.

Над Иржиком сгущались тучи, которые он за год перед тем благодаря своей настойчивости и дипломатическим способностям сумел разогнать.

Марини переезжал с места на место. Был в Венеции, в Венгрии, съездил во Францию. Всюду уговаривал, убеждал и получал обещания. Иногда твердые, иногда писанные вилами на воде. Но он упорно верил и в письмах своих к Иржику доказывал, что для этого есть все основания. Он напоминал жену Одиссея, которая днем ткала полотно, а ночью распускала его. Но распусканье происходило против его воли: те, которым он предлагал заключить договор, днем на словах соглашались, а ночью на деле отказывались от этого.

Этот незадачливый Король Матиаш! На границе у него стоял турок со своими разноцветными шатрами, с ордами янычар, мощный, коварный и беспощадный. А он, Матиаш, сын Гуниади, стремился утолить свое честолюбие на севере от своих границ — в Моравии, Чехии. А папа, с одной стороны готовивший крестовый поход для освобождения христиан, с другой стороны, через своих Бессарионов, Куз и Карваялов, нашептывал апостольскому властителю венгерского королевства, что его обязанность — покорить еретика Иржика, который называет себя чешским королем.

А дома, в Чехии, под Иржи подкапывались ядовитая клевета и передаваемые тайно, шепотом лживые обвинения. Жене его приписывали развратный образ жизни, и опять был воскрешен слух о том, будто она была любовницей короля-мальчишки Ладислава, что явилось одной из причин его преждевременной смерти. Много дурного говорилось о королевском сыне Индржихе, которого обвиняли в мотовстве, волокитстве и легкомыслии, лени и сластолюбии, в пренебрежении к неприкосновенности того, что составляет собственность государства. Возводили напраслину на другого Иржикова сына Викторина, срамили дочерей Иржика, вышедших замуж за чужеземных правителей, коря их за то, что они стали матерями негуситских и противогуситских родов, забыли родной язык, свое происхождение и веру предков… Говорилось, что король, со своей стороны, слишком хлопочет об увеличении государственной собственности, с невиданной жадностью присваивает всякое выморочное имущество и сосредоточивает в своих руках опеку над сиротами — с той единственной целью, чтобы в случае их смерти стать хозяином принадлежавших им ценностей… Хотя король в самом деле прилагал все усилия к тому, чтобы — укрепить свое могущество вещественным богатством, но гнев против него разжигался главным образом теми, кто сам рассчитывал по старинке присвоить имущество этих сирот.

Все эти лживые и полуправдивые слухи исходили из одного источника. Это была пражская католическая консистория, распространявшая с церковной кафедры, через исповедальни и всякими другими путями клевету, переходившую потом из уст в уста, повторяемую в подходящую минуту в корчмах, на рынках… Но клевета, направленная против чешского короля, не оставалась в пределах чешских земель; она получала распространение и за границей. Отголоски ее слышались в Польше, в Германии, в Италии и Франции, очаг их находился в Риме, близ папы, который очень хорошо знал Иржика и ненавидел его за упорную неуступчивость.

В июне 1464 года папа постановил, чтобы Иржик, называющий себя чешским королем, не позже, чем через полгода, предстал перед судом святого отца. Двум кардиналам было поручено изобличение еретического короля.

В это время во Франции находилось королевское посольство. Возглавлял его Альбрехт Костка из Поступиц[201], а главным посредником, ведшим переговоры, был королевский советник, рыцарь Марини… Это посольство так же, как и то, которое перед тем ездило в Польшу, где королевой была сестра Ладислава Погробека[202], услышало, что не только очень трудно устроить союз князей без императора и папы, что не так-то легко в данный момент созвать собор, который окончательно и безоговорочно разрешил бы тяжбу между святейшим престолом и королем Иржи, но, кроме того, обнаружило, что в придворных кругах этих стран по-прежнему имеют хождение слухи о том, что смерть Ладислава вызвал Иржи, с целью завладеть осиротелым троном…

В осенние дни 1464 года Ян увидел своего короля лежащим в постели. Яна вызвал к нему лекарь, который больше не знал, как отогнать от короля безнадежные мрачные мысли.

— Ты болен, брат-король? — спросил Ян.

Иржи ничего не ответил. Но Ян продолжал:

— Другой бы на твоем месте в ус себе не дул. Отправился в ад Сильвио Пикколомини, называвший себя преемником святого апостола Петра. Представь себе, король, это дивное зрелище. Папа в конце концов решает выступить сам во главе крестоносного ополчения[203], направляющегося в Святую землю. Какая цезарская, какая римская греза! Только средств маловато, да и войско плоховато. Я не был в Анконе, но могу себе представить, как стаи крестоносцев сидели там в корчмах и борделях, как они кричали, требуя, чтобы им наконец выплатили жалованье, как дрались венецианцы с бургундцами, итальянцы с испанцами, каталонцы с французами и как при этом визжали голые женщины со всех концов света — носатые гречанки и грудастые молдаванки, толстозадые еврейки и длинноногие любовницы папских военачальников, которых те привезли в Анкону в повозках, устланных персидскими коврами и выложенных шелковыми подушками… И как посреди этой суматохи и всех этих разнузданных безобразий вдруг появляется старый папа, которого принесли на его знаменитых носилках, и как он, в белой рясе, с тиарой на голове, начинает со всем своим римским красноречием объяснять всему этому сброду, что их святая, святейшая обязанность — сейчас же двинуться за море и наголову разбить врага христианства! А в порту еще нет даже венецианских кораблей, которые дож обещал дать папе, чтоб тот переправился с крестоносным ополчением в магометанские страны и проткнул самого султана своим святым посохом. Милый брат-король, ты не смеешься, но эта предсмертная комедия твоего врага для тебя — такая веселая, что ты бы должен сейчас же выздороветь, созвать друзей на пир и даже выпустить из тюрьмы бедных грешников, которых ты так обижаешь. Их — телесно, а себя — духовно!

Король Иржи не улыбнулся… Он только рукой махнул, услышав о заключенных братьях из Общины.

— Теперь ты будешь смеяться, брат Ян, — наконец промолвил он, — но с нынешней весны наступило злое, губительное соединение Сатурна с Юпитером и принесло мор…

— Прости, брат король, — прервал Ян. — Но ведь мор начался еще осенью прошлого года.

— Не перебивай, брат Ян. Соединение наступило, правда, в субботу на Фоминой, в апреле этого года, но опасное сближение обеих планет началось с осени прошлого года, и потому я не хотел, чтобы Рокицана ставил на фронтоне эту статую с чашей. По-латыни это называется — дурной omen[204].

Король вздохнул.

Ян улыбнулся. Звездочеты научили короля латинскому языку! Но король с трудом, прерывисто продолжал:

— В те дни из этой чаши сыпались вниз, на людей, всякие змеи, скорпионы, жабы, которых натаскали в нее аисты, что гнездятся на левой Тынской башне. Я распорядился, чтоб изображение святой чаши не осквернялось всякой пакостью и нечистью и чтоб на нее изготовили крышку. Но это дурной знак, говорю тебе, Ян, хоть ты и будешь смеяться, как смеешься тому, что Гершик научил меня кое каким латинским словам.