Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

• Название: Улыбка и слезы Палечка
• Автор: Франтишек Кубка
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Удивительные приключения рыцаря Палечка в Чехии, Германии и Италии от рождения в день битвы при Домажлицах до поступления на службу к славной памяти государю Иржику из Подебрад (XV век).

---

— А куры у нас разбежались, — сказал он, сплюнув.

Ну кто станет думать о птице, когда скот вернулся! Но вернулся не только скот. Приехал верхом пан Олдржих Боржецкий с сыном Боржеком и двумя батраками. За всадниками вбежала во двор прекрасная охотничья собака. Пан Олдржих позвал слугу, с которым покойный пан Ян полевал.

— Вот, Войтех, дарю вашему замку Ласку, на случай, если кто вздумает — на бекасов либо на дроздов. Сучка умная и великая зверовщица. Она не подведет, и потому дарю ее вам, раз Стрелка, которую я тоже любил, погибла.

Войтех позвал Ласку, называя ее Стрелкой. К удивлению, она пошла. Так что пану Олдржиху даже досадно стало…

Появились гости. Они начали съезжаться после полуденного благовеста, чтобы не причинять хлопот хозяйке. Знали, что родильница о них заботиться не может. Но не знали, что к ней вернулась часть ее имущества. Они приехали верхами и в повозках; это были соседи из ближних замков и усадеб: пан Яромир из Швихова с женой своей Катержиной, которая, как вспоминала накануне пани Алена, родила первенца в пятьдесят лет; пан Алеш из Рижмберка и брат его Богуслав, тот, что чудом избавился от смерти на костре, и то лишь потому, что его уже мучили пражане; пан Зденек из Яновиц со своей толстой супругой Кларой, родом из Брабанта. Она приехала в Чехию с иностранными монахинями, была похищена теперешним супругом своим из монастыря и родила ему многочисленных сыновей. Приехали гости из Клатовых и много домажлицких, с которыми пан Ян Палечек в свое время ссорился, судился и под чьими стенами нашел теперь смерть. Пришла толпа королевских крестьян из раменья, рослых, по большей части голубоглазых мужиков и баб с грубыми лицами и строгими ртами, — мужчины, вооруженные топорами на длинных рукоятях, женщины — скромно сложивши руки на животе.

Владелицы усадеб и замков и некоторые богатые женщины из Домажлиц и Клатовых шли в комнату, где находилась пани Кунгута с новорожденным. Входили на цыпочках, со смущенными лицами, не зная, выразить ли сперва соболезнование по случаю смерти мужа или сразу поздравить женщину, родившую в таком возрасте сына. Но, быстро решившись, подходили к колыбельке, где лежал наследник, и осеняли ребенка крестом со словами: «Благослови тебя бог-отец, бог-сын и бог — дух святой!»

Потом поворачивались к пани Кунгуте и осторожно — а все-таки слишком сильно — пожимали ей побледневшую руку. Пани Кунгута не знала, смеяться ей или плакать. Поэтому она предпочитала молчать и только кивала головой в знак благодарности за дружбу и сочувствие.

До двух часов толпа посетительниц росла, но в три, когда зазвонил колокол в часовне, комната пани Кунгуты вновь опустела. Она знала, что в эту минуту опускают в могилу ее супруга и господина, которого она столько лет так верно любила, а он перед своим внезапным отъездом оставил ей на память вот этого сыночка, который, родившись, не плакал, а смеялся. Ребенок спал, а пани Кунгута лила слезы.

Солнце наполняло комнату золотом. Был опять прекрасный летний день.

У белой стены часовни Иоанна Крестителя опускали в могилу рыцаря Яна Палечка. Велика была толпа провожающих: были тут и рыцари, и горожане, и вставший тесным кругом крестьянский люд — все серьезные, суровые, и вся дворня — мужчины и женщины, обливающиеся слезами. Отрывисто звонил колокол, и капеллан Йошт произнес погребальную речь, что многих удивило, так как церковь ограничивается установленными молитвами над могилой и не распространяется о добродетелях умершего, как начали делать еретические проповедники и попы.

Но Йошт говорил так прочувственно, ветер приносил из раменья такой торжественный шум, и вся земля так тепло благоухала августом и хлебом, что эти похороны походили не на траурную церемонию, а скорей на праздник жатвы.

Когда Йошт кончил описание славной смерти Палечка в битве у Домажлиц, на которую покойный отправился, потому что так повелел ему господь, сосчитавший дни его и пожелавший возложить на главу его венец славы воинской, — когда отзвучали последние слова священника: «Я есмь воскресение и жизнь…» — гроб опустили в землю.

Но толпа не подошла к открытой могиле, чтобы, по обычаю, засыпать тело землей, а осталась стоять, и вдруг, без всякого знака от кого-либо, запела песню, три дня тому назад так страшно прозвучавшую у домажлицких стен, песню, которую многие из присутствующих еще ни разу не слышали, которую до тех пор мало кто из них пел, которую иные среди них до этой минуты ненавидели и которую очень многие боялись, — песню суровую и мрачную, беспощадную, но святую, песню грозно-прекрасную, от которой мороз подирает по коже, волосы становятся дыбом и кровь стынет в жилах, песню, разрушавшую костелы и поджигавшую замки, песню славную, как Жижково войско, песню юную и страстную, как весь этот поднявшийся народ, целые годы не дающий покоя ни себе, ни миру своей борьбой за правду, которую он узрел и хочет видеть торжественно признанной другом и недругом.

Мужчины и женщины, старики и старухи, знатные и простые пели в унисон хорал божьих воинов. Допели и вздохнули с облегченьем. Потом быстро, сосредоточенно стали подходить к открытой могиле, сперва родственники — Боржецкие и Рижмберкские, потом рыцари и дворяне, за ними дворовые Палечков, наконец, соседи — домажлицкие, клатовские и крестьяне-лесовики. Каждый, набрав в руку земли, сыпал по три горсти в могилу. После того как вся очередь прошла, провожающие, разогнув спины, удалились.

Когда толпа, говорливая и успокоившаяся, вступила во двор замка и слуги стали подводить всадникам коней, капеллан Йошт остановился с паном Олдржихом Боржецким и посреди разговора вдруг ударил себя по лбу:

— За похоронами отца о сыне-то позабыли! Пан Олдржих, ведь наверху лежит новорожденный, которого надо окрестить, — сирота и наследник этого замка. Окрестим дитя!

— Я — крестным отцом! — обрадовался пан Боржецкий.

Пани Алена согласилась и пошла наверх к пани Кунгуте. Та дремала, и ребенок тоже спал, легонько сжав кулачки. Приход пани Алены разбудил родильницу; она вопросительно поглядела на вошедшую. Алена, высокая, худая, подвижная, шепнула, что ребенка надо окрестить — и сейчас же, пока тут родные и кумовья. Пани Кунгута заколебалась. Крестить без всяких приготовлений, не пригласив и не попотчевав крестных родителей, не одевши ребенка в крестильное платьице? Но пани Алена уже вынула его из колыбели и понесла из комнаты.

— Назовем Яном, — сказала она. — В честь отца и в честь патрона этого замка! Крестным отцом будет мой муж. Это его право: он самый близкий из родственников. Пойдем, сыночек!

Дитя спало, не обращая ни малейшего внимания на ее слова. Не проснулось оно ни когда его всем скопом понесли в часовню, где его взял на руки пан Олдржих Боржецкий из Врбиц, ни когда отец Йошт совершал обряд с вопросами и ответами[13], ни когда пан Олдржих от имени нового христианина отрекался от дьявола. Дитя спало, когда отец Йошт лил воду ему на голову, и не проснулось, когда его впервые назвали прекрасным именем Ян. Спало, когда обряд был окончен и пани Алена отнесла его обратно наверх и осторожно положила в колыбельку.

— Вот и все! — засмеялась пани Алена. — А Ян даже не проснулся.

— Даже когда ему на головку воду лили? — с удивлением спросила пани Кунгута.

— Даже когда воду на головку лили, — промолвила многозначительно пани Алена. — Диковинный ребенок!

Тут дитя открыло глазки. И пани Алена, наклонившись над колыбелью, спросила его:

— Ты даже не знаешь, что крещен! И не жалко тебе, Ян, что ты все проспал?

Но Ян улыбался пани Алене глазками и беззубым ротиком.

И когда он так смотрел на нее, пани Алена вдруг, всплеснув руками, воскликнула:

— Кунгута, ради бога, посмотри скорей! У твоего ребенка разные глаза… Правый — голубой, а левый — карий.

Она подала его матери. Та долго рассматривала глазки младенца. И не сказала ни слова. А пани Алена побежала вниз, к гостям, которые уже разъезжались, — рассказать им об удивительных глазах новорожденного.

И все пришли в изумление.

III

На Страже, как и во всем королевстве, жизнь в ближайшие месяцы стала похожа на глубокий вздох облегченья.

Урожай в том году был очень хороший, и рига, недавно спаленная крестоносцами, наполнилась золотом тяжелых колосьев. Соседи были добры к вдове, которая осталась одна с грудным младенцем на руках, родившимся почти в самый момент смерти отца; пан Олдржих Боржецкий часто приезжал на Страж, помогал советами; что же касалось пани Алены, то эта самоотверженная женщина проводила больше времени на Страже, чем дома: так понравилось ей нянчить маленького Палечка, паренька с удивительными глазами, из которых одни был светлый как день, а другой — темный как ночь.

Маленький Ян был необыкновенный ребенок. Вел он себя, в общем, спокойно, но бурно требовал материнской груди. Плакал очень редко и только тогда, когда был голоден. А насытившись, засыпал с улыбкой. Она не сходила с его губ и во сне.