Георгий Холопов - Докер

• Название: Докер
• Автор: Георгий Холопов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1984

Книга лауреата Государственной премии РСФСР Г. К. Холопова состоит из произведений разных лет и разных жанров.

Особое место занимают в книге повести и рассказы, посвященные Великой Отечественной войне.

---

По ее рассказам и я влюбляюсь в Париж. Я хорошо представляю себе и Эйфелеву башню, и Елисейские поля, и Монмартр. Мне кажется, что мы с Парижем старые друзья. Не потому ли я сохранил на всю жизнь какую-то нежность к этому городу?

В эти ночные часы за работой поет и моя мать. Но, в отличие от Парижанки, она поет удивительно грустные армянские песни. Если от песенок Парижанки становится весело и самому хочется петь, то в песнях матери каждое слово вызывает грусть и раздумье. Это песни про горькую разлуку, про несчастную любовь, про страдания человека на чужбине. В этих песнях передо мной всегда оживает трагическое прошлое армян, тысячелетиями боровшихся с чужеземными захватчиками — персами, арабами, сельджуками, монголами, татарами, турками, воскресают народные герои Давид из Сасунца и Вардан Мамиконян.

Глава шестая ИСТОРИЯ С МЕЛЬНИЦАМИ

На четвертый день старшо́й ставит меня за красильный стол. Здесь обычно «доводятся» игрушки. Дядя Саша придумывает для меня окраску белых куриных перьев в желтый, синий, зеленый и другие цвета, хотя перьев всех цветов и окрасок больше чем достаточно в мастерской, ими забиты все ящики и мешки. Запаса хватит лет на двадцать.

Я чувствую, что для меня придумываются и другие ненужные работы, только чтобы чем-нибудь да занять: ведь в артели и самим мастерам не так уж много дела, они не знают, куда девать изготовленные игрушки.

И мне становится горько от обиды: меня жалеют. Противное чувство!

И хотя дядя Саша, попыхивая прокуренной трубкой, обещает научить меня тайнам производства китайских игрушек, показать и работу с ножницами, которыми прорезаются «соты» в склеенной из многих слоев тончайшей бумаге, я все чаще и чаще исчезаю из мастерской. Обычно дверь неслышно приоткрывается, и меня зовут играть в футбол.

Позевывая и потягиваясь, сбросив фартук, я выхожу из мастерской, точно по делу. У меня сосредоточенный вид, замедленные движения. Но, дойдя до лестницы, ведущей на крышу, я бегу по ней, перепрыгивая через три-четыре ступеньки, и с дикой радостью бросаюсь в игру.

В пропотевшей рубашке, иногда в синяках и в царапинах, я возвращаюсь и сажусь за работу. Мне никто не делает замечания. Как будто бы ничего и не случилось.

Как-то Люся спрашивает меня:

— Тебе очень трудно сидеть на одном месте?

Я киваю головой и прошу об этом не говорить матери, чтобы не огорчить ее.

— Беда с тобой! — вздыхает Люся. — Что же нам делать?

— Не знаю, — отвечаю я. — В мастерской так тихо и темно.

— А если тебе продавать игрушки? Бегать по улице?

— Вот эта работа больше по мне!

На другой день после школы дядя Саша дает мне большую палку с привешенными к ней нарядными курочками и петушками, сделанными из ваты и фантастически разукрашенными перьями. Я становлюсь у ворот нашего дома. Жду покупателей. Но никто ко мне не подходит, разве что мальчишки с нашего и соседних дворов. Никому игрушки не нужны.

— А ты покричи! — советует мне Люся, проходя мимо меня на базар. — Походи по улице!

Я хожу по улице, но кричать не могу: мне почему-то стыдно кричать. Я пробую покричать в подворотне, где никто меня не видит и не слышит, но вместо ясных слов: «Купите китайские игрушки! А вот замечательные петушки, курочки, хороший подарок детям!» — из горла вырывается хрип, от которого меня невольно бросает в дрожь.

Изредка ко мне подойдет какой-нибудь зевака, грубо переберет потными руками чуть ли не всех нежных и невесомых петушков и курочек и предложит в лучшем случае полцены.

Нет, видимо, с дорогими игрушками мне не справиться!

Тогда дядя Саша выдумывает для меня самую бесхитростную, простую в изготовлении и самую дешевую по цене игрушку — «ветряную мельницу».

Делается крестовина из двух обструганных палочек в сорок и семьдесят сантиметров. К ней булавками прикалываются пять бумажных мельниц. Их лучше вырезать из плотной бумаги, тогда они на ветру будут бешено вертеться. Но покупать бумагу — это удорожит мельницы. Поэтому я использую старые квитанционные книжки торговых фирм, представительства которых до революции помещались в нашем доме. Этих книжек, разных размеров и разных цветов, — горы. Кучами выгребаются они из захламленных и пропыленных помещений, в которых после ремонта открываются ателье мод, гастрономический, фруктовый и другие магазины.

Я беру в каждую руку по две мельницы и выхожу на улицу. Стою у ворот. Иду в конец улицы и возвращаюсь обратно. Снова некоторое время стою на месте. И опять иду в конец улицы. Нет, никто ко мне не подходит! Удивительно равнодушие взрослых! Раньше мне всегда казалось, что взрослые только и думают о том, где бы купить игрушки своим детям. Но нет, никто из них не делает этого! У них, взрослых, свои заботы. А солнце так сильно печет, и пятки так глубоко врезаются в раскаленный асфальт! Хорошо бы укрыться в тень, но как быть с мельницами? Хоть бы подул ветерок и завертелись бы они! Но нет, не дует ветерок. Сегодня тихий и знойный день.

Ко мне подходят два мальчика, придирчиво осматривают мельницы, один из них даже пробегает с ними до угла, но, вернувшись, отдает мне со словами:

— Мы лучше купим ириски. А мельницы сделаем сами. Не такая уж хитрая штука. Вот если бы ты продавал ириски! Ты, видимо, не стал бы их облизывать, правда? А то другие облизывают, чтобы блестели.

У меня, наверное, такой несчастный и жалкий вид, что Нерсес Сумбатович, возвращаясь в полдень домой, изумленно разводит руками, подходит ко мне и говорит:

— Здесь, у парадного, ты ни черта не продашь, Гарегин. В торговом деле надо проявлять инициативу. Знаешь, что такое инициатива? Без инициативы и конкуренции нет торговли. Сейчас, правда, это называется частной инициативой, но разве она может быть не частной, скажем, государственной? Конечно, нет. Потому-то государство и ввело нэп. Знаешь, что такое нэп?

Нерсес Сумбатович щиплет меня по привычке за щеку и входит в парадный подъезд.

Я задумываюсь над его словами. Нерсес Сумбатович уж понимает толк в таких делах. Коммерцией он занимается многие годы. Кем только он не был за свою жизнь! Владельцем винного склада и ресторана, гастрономического магазина и рыбного промысла. И сейчас он нигде не работает, не служит, а живет припеваючи. То ли он маклерствует среди персидских купцов, то ли промышляет на черной бирже. Нерсес Сумбатович — чуть ли не единственный из наших соседей, кто может позволить себе в полдень прятаться дома от зноя. Под вечер он тоже приходит домой раньше других. А пообедав, забавляется граммофоном, вечерами же читает книги, до которых он большой охотник.

Говорят, он копит деньги, думает открыть не то бильярдную, не то пивную. Ищет подходящее помещение.

— И-не-ца-ва-ти-ва… И-не-ци-ти-ва, — шепчу я про себя, стараясь вникнуть в тайный смысл этого слова, доселе неизвестного мне, и иду в сторону Молоканского сада, кое о чем, конечно, догадываясь.

На главной аллее в этом саду днем всегда сидят матери и нянюшки с малышами. На боковых — беспризорники и всякая шпана играют в карты и в кости. Я иду вдоль скамеек, протягивая детишкам свои мельницы. Но неподвижные мельницы не производят на них никакого впечатления.

Тогда я решаю схитрить и бегу по аллее. Бегу все быстрее и быстрее, и мои мельницы, словно нехотя, начинают медленно вращаться на булавках. Но я не останавливаюсь. Высоко подняв над головой крестовины, я теперь ношусь с ними и по боковым аллеям и, когда все мельницы уже вертятся с бешеной силой, снова врываюсь на главную аллею.

Вот тогда-то со всех сторон раздаются писклявые голоса:

— Мама, купи мельницу! Нянюшка, купи мельницу!

Я снова исчезаю в боковой аллее, снова вихрем проношусь по главной, довожу малышей до слез, и только тогда матери и нянюшки, проклиная меня, лезут в карманы за деньгами.

Приплясывая на раскаленном асфальте пятками и звеня медяками, я возвращаюсь в мастерскую за новой партией мельниц и снова бегу в Молоканский сад.

И так раз десять на дню.

К вечеру я получаю от дяди Саши свои проценты. Схватив зембиль, я стремглав несусь на базар.

— Ну, как твои дела, мальчик? — встретив меня на лестнице с полным зембилем продуктов, весело спрашивает Нерсес Сумбатович.

— Инеци… инеца… инецаватива! — кричу я и бегу наверх.

— Ну, то-то! — довольный собой, говорит Нерсес Сумбатович. — Будешь слушаться меня, и все пойдет у тебя хорошо.

Счастье мне улыбается и на другой и на третий день. Мы с Виктором и Ларисой потом приносим снизу гору квитанционных книжек. Выбираем самые чистые и мало исписанные. Мы думаем сколотить свою артель, самим заняться изготовлением мельниц. Виктор даже успевает настругать несколько десятков палочек для крестовин. Но задуманному делу не суждено сбыться.