Семен Трегуб - Николай Алексеевич Островский

• Название: Николай Алексеевич Островский
• Автор: Семен Трегуб
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1950

В настоящем издании представлено исследование о жизни и творчестве Николая Островского (1904–1936). Книга написана живо, с большой любовью к писателю, которого автор хорошо знал. Здесь нашли место и его воспоминания о Н. Островском.

---

В апреле 1929 года собралась XVI партконференция. Был утвержден план первой сталинской пятилетки. На юге, на севере, на востоке страны поднялись леса гигантского промышленного строительства. Воздвигался Днепрогэс и Уралмашстрой. За одиннадцать месяцев был построен в степи Сталинградский тракторный. Выросли новые шахты и доменные печи в Донбассе. Первенцами пятилетки назвал народ Магнитогорск, Березники, Кузбасс. Закладывая прочный фундамент социализма, страна создавала заводы — тракторные, автомобильные, сельскохозяйственных машин. История еще не знала такого мощного строительного размаха, такого трудового героизма миллионных масс рабочего класса.

В деревне также происходил бурный трудовой подъем крестьянских масс, строящих колхозы. В колхозы шли уже не отдельными группами, как раньше, а целыми селами, волостями, районами, даже округами.

В статье «Год великого перелома», напечатанной 7 ноября 1929 года, в двенадцатую годовщину Октября, товарищ Сталин писал:

«Мы идем на всех парах по пути индустриализации — к социализму, оставляя позади нашу вековую «рассейскую» отсталость. Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, — пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей «цивилизацией». Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда «определить» в отсталые и какие в передовые»[49].

Движение вперед сопровождалось обострением классовой борьбы внутри страны и обострением внутрипартийной борьбы. Против политики советской власти объединились все капиталистические элементы: кулаки, спекулянты, вредители. Их агентурой внутри партии являлись остатки троцкистско-зиновьевского блока и правооппортунистическая бухаринско-рыковская группа.

Партия сломила сопротивление кулачества и спекулянтов.

Шахтинские и другие вредители, тесно связанные с бывшими собственниками предприятий — русскими и иностранными капиталистами и заграничной военной разведкой, были привлечены к суду и понесли должную кару.

В конце 1929 года, в связи с ростом колхозов и совхозов, в связи со сплошной коллективизацией, советская власть перешла от политики ограничения кулачества к политике его ликвидации как класса.

В обстановке бурного и победоносного развертывания социалистического строительства партия сорвала маску с банды троцкистско-зиновьевских двурушников, полностью разоблачила их контрреволюционную сущность. То же произошло и с правыми капитулянтами. Партия признала взгляды троцкистов и правых оппортунистов несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б).

В борьбе партии против ее врагов активно участвовал и Островский.

«В партии заметен кое-где правый уклон, — пишет он 1 ноября 1928 года брату, — хотят сдать заветы Ильича и развинтить гайки. Нам, рабочим-коммунистам, надо бороться беспощадно с этим Всем тем, кто за уступки буржуазии, дать по зубам… Партия зовет нас на борьбу…»

Через день в другом письме он повторяет:

«И вот в период такого тупика (он имеет в виду трагическое состояние своего здоровья. — С. Т.), я еще вошел с головой в борьбу. Ты знаешь, в нашей партии стал опасностью правый уклон — сдача непримиримых большевистских позиций — отход к буржуазии. Никакому гаду и гадам ленинских заветов не позволим ломать».

В письме от 24 ноября он возвращается к тому же:

«Мозг республики работает на сто процентов. Четки и ясны дальнейшие шаги! Только упрямство правых туманит свет».

Островский выводит на свежую воду орудующих в Сочи врагов партии, подготавливает материалы к партийной чистке, добивается приезда комиссии по чистке соваппарата, помогает ей распутать клубок преступлений. Обостренное классовое чутье помогло Н. Островскому вскрыть вражескую группу обосновавшуюся в сочинском коммунальном отделе Троцкисты пригрели там охвостье старого чиновничества, буржуазии, белогвардейщины.

«Поистине здесь самое гнездо осколков старого мира, — сообщает Островский в одном из своих писем к А. А. Жигиревой. — Здесь необходим целый отряд передовых большевиков, актива, непримиримых классово, жестких и непреклонных».

Даже и самый дом, в котором жил Островский, был заселен бывшими шахтовладельцами и белогвардейцами; рабочие все еще ютились в подвалах, а «господа» продолжали занимать роскошные квартиры.

И вот Островский возглавляет поход против этой вражеской банды. Он добивается переселения рабочих из подвалов в верхние этажи.

Борьба не легка. Классовые враги чувствуют себя уверенно за спиною своих троцкистских покровителей.

«Я буду ударять все время, пока не добьемся, — пишет он 21 ноября 1928 года. — Дело идет не обо мне, нет, тут борьба классовая за вышибание чуждых и врагов из особняков. Меня уже здесь ненавидят все эти бывшие шахтовладельцы и прочие гады, зато — крепко сближаются рабочие».

Ему мстят. Зимой не дают топить, и он мерзнет в холодной комнате. С улицы в окно летят камни. Они падают у кровати: целятся в голову.

Островский не отступает.

«И хотя много тревоги и волнений, — пишет он об этой схватке, — но мне прибавилось жизни, так как группа рабочих, группируясь около меня, как родного человека, ведет борьбу, и я в ней участвую».

Его не удалось запугать. Тогда предпринимается новый маневр. Его пытаются обезвредить, предлагая ему — одному! — хорошую квартиру. Островский реагирует гневно: «Ведь рабочие ребята тогда меня барахлом назовут… Чорт с ней с комнатой — будем жить в этом мешке».

Он остается жить в своей маленькой комнатке, в «мешке» — и добивается в конце концов полного разоблачения всей банды и ее покровителей. Рабочие переходят из подвалов в верхние этажи. Сам он переселяется последним.

И в этот трудный период, как и прежде, общественная деятельность Островского сочетается с напряженной учебой. В ней — его будущее; он хорошо это понимает.

«Лозунг для каждого приходящего: «Читай». Читают до заплетения языков. Глотаю ускоренно, ненасытно все то, от чего отстал. Этот лозунг «читай» является генеральным…»

Он заставляет читать подопечных ему комсомольцев («это им и мне полезно»), друзей, родных. От строки до строки ежедневно прочитывается «Правда». Из Ленинграда А. А. Жигирева посылает ему комплект журнала «Большевик», и он благодарит ее: «Присылку «Большевика» приветствую. Даешь, Шурочек, даешь!»

Ему необходимо было ощущать постоянную связь с миром, знать обо всем происходящем, слышать голос Москвы.

Друзья достали ему старый одноламповый радиоприемник, в котором нехватало многих частей. Своими руками Островский разобрал его; давнее пристрастие к технике помогло быстро— наощупь— понять схему. Он писал приятелям, перечислял недостающие детали, просил поискать их и прислать ему в Сочи. В то время он уже почти совершенно потерял зрение, глаза его были постоянно скрыты за темными очками. И все же приемник был собран. На это ушло у него полтора месяца. Закончив работу, он написал А. А. Жигиревой:

«Если бы ты была здесь, то назвала бы меня идиотом и надрала уши. Подумай, будучи слепым, ни черта не видя, взялся собирать приемник из такой дряни и кусков, где и видящий запарился бы. Сколько я крови испортил! Ну, какая работа наощупь! Ну его к чорту! Когда кончилась эта канитель и одноламповый приемник был собран, я заклялся на всю жизнь больше этого не делать».

Преодолевая все трудности, Островский заканчивает заочно курс комвуза.

Зрение его ухудшалось катастрофически. В глазах была нестерпимая колющая и режущая боль, точно они засыпаны мелкой стеклянной пылью.

В октябре 1929 года он отправился в Москву, чтобы в девятый раз подвергнуть себя операции (восемь операций уже перенесено). Это последняя попытка восстановить зрение и подвижность суставов предпринята, чтобы впредь не укорять себя за то, что им не был дан бой на еще одной, последней позиции.

Больной попадает в терапевтическую клинику 1-го МГУ. Он рассчитывал пролежать здесь недолго, однако пролежал шесть месяцев и впоследствии назвал их «кошмарными»…

В Москве в том году наступила ранняя зима. Вскоре после приезда Островский простудился, и когда уже лег в клинику, у него открылся жесточайший грипп, а затем плеврит. Оправился он лишь к концу февраля 1930 года.

Оперировать глаза оказалось невозможным; воспалительный процесс затянулся на несколько месяцев.

Врачи предложили удалить Островскому паращитовидную железу, надеясь таким образом вернуть суставам подвижность. 22 марта 1930 года Островскому сделали операцию; эта операция длилась два часа, прошла болезненно и крайне неудачно.

Очнувшись после наркоза, больной заметил волнение медицинского персонала. Выяснилось, что зашив после операции рану, врачи оставили в ней тампон. Нужно было немедленно его вынуть. Для этого больного следовало еще раз подвергнуть действию наркоза. Но это было опасно для его сердца. Островский успокоил хирурга. Он сказал: «Делайте операцию без наркоза, я выдержу». Рана была вновь раскрыта и тампон удален. Оперируемый не издал при этом ни одного звука.