Фредерик Марриет - Мичман Изи

• Название: Мичман Изи
• Автор: Фредерик Марриет
• Издательство: Издательство журнала «Волга»
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85884-010-8

Чисто английский юмор, занимательность сюжета, прекрасное знание морского быта отличают романы Ф. Марриета (1792–1848).

«Мичман Изи» — один из лучших романов писателя — рассказывает о приключениях английских гардемаринов 19 в.

---

Огромное зло наносит службе тот факт, что старшие офицеры не щадят чести своих младших офицеров, употребляя слова и выражения, оскорбляющие их достоинство. Положение немного улучшилось за последнее время, но не настолько, чтобы оно перестало наносить вред службе — это мне доподлинно известно! Морской устав, как правильно указывал Джеку капитан Вилсон, равно обязателен для офицеров и матросов, но он становится пустым звуком, если офицерам дозволяется безнаказанно нарушать его. Возьмём такой пример. Когда капитан корабля выносит матросу приговор о наказании, он обязан прочитать статью Морского устава касательно того нарушения, которое было допущено, и в момент зачитывания статьи капитан и другие офицеры снимают шляпы в знак почтения к уставу. Но как только боцман даёт команду разойтись, тут же нарушается статья вторая устава, запрещающая всякого рода ругань и божбу, поносящую честь Бога. Мы не лицемеры и не возражаем против того, чтобы брань употреблялась «ради красного словца». Мы осуждаем здесь проклятия, оскорбляющие чувства других грязными и неприличными выражениями. Иначе говоря, можно посмотреть сквозь пальцы, если офицер скажет: «Пусть лопнут мои глаза», но мы отказываем офицеру в праве сказать матросу: «Пусть лопнут твои проклятые глаза!»

Звание штурмана на флоте выше мичманского звания, однако мичман — джентльмен по праву рождения, а штурман, вообще говоря, редко им бывает. Но даже сейчас, если штурман проклянёт глаза мичмана или заявит, что тот лжец, будет ли он наказан? И если — да, то будет ли мера его наказания соответствовать тяжести проступка? Конечно, нет! Однако здесь кроется проблема более важная, чем кажется на первый взгляд. Порядки на флоте значительно улучшились со времени заключения мира[32], и офицерский корпус на флоте теперь комплектуется выходцами из дворянства. Однако и ныне раздаются голоса, осуждающие такой порядок как опасный и вредный для службы. Как будто бы образование может повредить офицеру! Как будто бы отпрыски знатных фамилий уронят честь своих гербов, служа на флоте, или будут менее рьяно защищать её, чем прежде, когда они делали это, располагая лишь безрассудной храбростью! На наш взгляд, именно те, кто осуждает новый порядок, и наносят самый большой вред службе, ибо у них нет других причин возражать против него, кроме желания сохранить право безнаказанно тиранить своих подчинённых.

Не следует думать, что все эти замечания сделаны младшим офицером под влиянием пережитых им обид. Нет, они являются плодом долгих размышлений на основе собственного опыта. Мы дослужились до высокого звания капитана первого ранга, у которого достаточно власти, чтобы учинять разносы и наносить обиды, и достаточно высокое положение, чтобы не получать их самому. Но мы не забыли, как кипела наша кровь от незаслуженных и грубых оскорблений, сыпавшихся на нас, тогда ещё молодого офицера, на которые мы не имели права не только возразить, но и просто ответить. И самое большое зло состоит в том, что этот порок находит всё большее распространение.

По этому поводу в одном из наших романов «Питер Простак» мы вложили в уста его героя О’Брайена следующее замечание, сделанное им в ответ на реплику Питера: «Я полагаю, О’Брайен, что, испытав на себе в молодости столько унижений и оскорблений, перенесённых вами от ругани начальства, вы станете теперь, когда сами достигли высокого положения, избегать грубых и оскорбительных замечаний в адрес молодых офицеров». На что О’Брайен ответил: «Нет, Питер, это не так, чувство обиды проходит со временем, негодование от обид притупляется, и вскоре становишься равнодушным к оскорблениям. И вот ты уже сам начинаешь оскорблять чувства других, не обращая внимания на их обиды, и приобретаешь эту дурную привычку, к большому стыду и позору флота!»

Следует отметить, что этими заметками мы ни в коей мере не хотели бы поощрять пререкания и непослушание. Напротив, мы утверждаем, что грубость и оскорбления всегда служили, а в дальнейшем будут служить ещё больше, причиной неповиновения, поскольку молодые офицеры из дворян вряд ли будут переносить их безропотно. Последние замечания касаются главным образом старших офицеров, а не капитанов, власть которых была сильно урезана недавними постановлениями Адмиралтейства. Эта власть должна быть сохранена, ибо, хотя среди них есть отдельные лица, служба с которыми мучительна для подчинённых, мы имеем все основания с гордостью утверждать: большинство капитанов убеждены в том, что большая власть им дана для того, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей.

ГЛАВА XXII, наш герой заболевает отвращением к службе и поправляется, приняв соответствующее лекарство. Спор, завершившийся, как и многие из них, взрывом. Мести рассуждает о краниологии

На другой день после похорон капитана Хамлоу фрегат «Аврора» направился к Мальте, где мистер Джеймс, временно исполнявший обязанности капитана, отослал наших мичманов на «Гарпию», не сделав в их документах никаких замечаний, кроме отметки «сняты с довольствия в день отбытия», поскольку они были занесены в судовую роль как сверхштатные пассажиры.

Мистер Джеймс, временный капитан «Авроры», торопился присоединиться к флоту адмирала в Тулоне, куда он намеревался отплыть на следующий день. С капитаном Вилсоном он встретился за обедом у губернатора, тогда и рассказал им, что Джек и Гаскойн были закованы в кандалы по приказу капитана Хамлоу, намекнул о своих подозрениях в отношении причастности молодых мичманов к дуэли и подал официальный рапорт о происшедшем поединке и о гибели на нём капитана Хамлоу. Поскольку Джек и Гаскойн договорились хранить молчание, то на борту «Авроры» ничего не было известно о событиях их плавания на Сицилию, кроме того, что они каким-то образом обрели там влиятельных друзей. Вот почему как в поведении капитана Хамлоу, так и вообще во всей этой истории оставалось много неясного.

— Хотелось бы мне знать, что приключилось с моим добрым приятелем Джеком, так доблестно сражавшимся на дуэли, — сказал губернатор, которого давеча сильно рассмешил рассказ о поединке Джека с боцманом и буфетчиком. — Он тогда смеялся так, что у него чуть было бока не лопнули от смеха. — Вилсон, не забудьте привести его сюда завтра утром, и мы послушаем его рассказ.

— Боюсь, что это будет выглядеть как поощрение, сэр Томас[33]. Он и так совсем отбился от рук. Я рассказывал вам о его первом самостоятельном плавании. На его долю выпадает чересчур много приключений, и все они заканчиваются слишком благополучно для него.

— Но вы можете вызвать и взгреть его здесь как следует так же, как в своей каюте на корабле, а потом мы из него вытянем правду.

— Да, так и сделаем, — согласился капитан Вилсон, — ибо его рассказ что-то подозрительно прост, он явно хитрит.

— Если вы пошлёте за ним, я буду вам очень обязан. Я не вижу особого преступления в его побеге, совершённом, вероятно, из опасения, что его повесят за дуэль. Мне хочется посмотреть на паренька.

— Что ж, губернатор, как вам будет угодно, — ответил Вилсон и написал записку мистеру Собриджу с просьбой прислать Джека в резиденцию губернатора к десяти часам утра.

Мистер Собридж сошёл на берег за час до того, как Джека и Гаскойна доставили на судно, и он пробыл на берегу всю ночь. По возвращении на «Гарпию» утром он встретился с Джеком лишь на несколько минут для того, чтобы сказать ему, что капитан желает видеть его в доме у губернатора. Не зная, какое решение примет капитан в отношении Джека, он счёл своим долгом промолчать и даже не выразил ему своё неудовольствие его поведением. Так как Джек и Гаскойн не могли предугадать, в какой мере им грозит опасность даже здесь, на Мальте, если весть о событиях на сперонаре распространится по судну, они предпочли держать язык за зубами, решив доверить свою тайну только капитану.

Джек появился в доме губернатора в парадной форме и приготовился выслушать всё, что будет угодно сказать начальству, — самому ему было безразлично, что они скажут, так как решил оставить службу: он побывал в кандалах, и железо въелось в его душу, омрачив её. Когда Джека ввели в комнату, где находились капитан и губернатор, он увидел их за столом, накрытым для завтрака. Джек вошёл, не испытывая страха, но держался почтительно: капитана Вилсона он любил и свою любовь к нему выражал тем, что выказывал ему всяческие знаки внимания и уважения. Капитан заговорил с Джеком суровым тоном — он указал на то, что Джек совершил большую ошибку, приняв участие в дуэли, и вдвое большую — унизившись до дуэли с буфетчиком, и уж совсем непростительную ошибку — дезертировав с корабля. Джек, стоя навытяжку и преданно глядя в глаза капитану, признался, что был неправ, и обещал не допускать подобного в будущем, если капитан Вилсон простит ему его невольный проступок.