Стас Северский - Боец тишины (СИ)

• Название: Боец тишины (СИ)
• Автор: Стас Северский
• Жанр: Научная Фантастика

---

вопли сторожа, похоже, с трудом проснувшегося посреди ночи от нашего шума после перепоя.

Скорей всего, он в свой черед сочтет нас нечестью – от еще не протрезвевшего и не продравшего

глаза человека ничего иного ждать не следует. Нам на руку. Мне даже о легендах для нашего

прикрытия думать не придется – люди про нас придумают столько легенд, что мне и не снилось.

Люди это дело любят – про это забывать не стоит, им надо для таких дел волю давать… им только

дай простор для воображения. А особенно легкий испуг хорош… люди любят получать заряды

легкого испуга. Нервишки себе потухшие подпалить, кровушку застойную разогнать никто не

прочь. Эх, Игорь Иванович, нравится мне людям головы морочить, ничего не могу поделать! Эх,

нравится! По душе мне людей их страхами порой попугать! И вообще – по душе мне люди с их

слабостями, как кости собакам! Их слабости у меня в голове, как хрящи на зубах у хищного волка

хрустят!

Глава 19

Поторопил выбившегося из сил Войцеха, тащащего сильно тормозящую нас девушку.

– Рассвет близок! Мне скрываться пора! Что тащишься, как труп?! Живей давай!

– Ян, не надо про трупы…

Я обернулся через плечо, растирая шею рукой.

– А что ты с ними не поделил?

Войцех подошел ближе с обреченной решимостью признаться.

– Ян, я тебе, как брату скажу… ты только не говори никому.

– Договорились.

– Отец мой пил сильно… пока не помер с перепоя. Он меня, когда я совсем пацаном зеленым

был, с бабушкой больной запер и ушел – за дверь ушел и в запой на трое суток. А бабушка в ту же

ночь скончалась. Так я с ней все время один взаперти был. И мне все по ночам казалось, что встает

она… ходит и зубами стучит. Были у нее зубы такие… челюсть вставная. Она меня пугала в шутку,

челюсть в руке зажимая и стуча… а я не в шутку пугался. И вот мне все виделось, что она встает в

темноте, челюсть в руку берет и – стучит… около моей шеи зубами клацать начинает, только я

глаза закрываю.

– Вот как…

– Только не говори никому, Ян.

– Сказал же, что не скажу.

– Стыдно мне, Ян.

– А что стыдно?

– Что отец такой, стыдно.

Травмированный мне братишка достался – да не беда, вылечим.

– Ему стыдно должно быть, а не тебе – он сволочь, а не ты.

– Только меня его делами люди клеймили. Все думали, что я такой же, как он. А я не такой, Ян.

– А дураки все. Людям, какую мысль в голову вобьешь, такую они и будут думать. Я вот им про

себя такую чушь порой плел, выставляясь черт знает в каком свете… и ничего, – во все, как в

чистейшую правду верили. Такое они себе в головах обо мне мнение низкое или высокое

выстраивали, внимая моим легендам и взирая на мои справленные доказательства. Судили обо мне,

опираясь, на мое поддельное прошлое, кишащее придуманными предками и пристанищами. А я

что? Какой есть, такой и есть, – в какую бы личину не облачался, какими бы бумажками людям в

лицо ни тыкал.

157

– А какой у тебя отец, Ян?

Я спустил с плеч куртку и показал Войцеху светлые шрамы, оставившие следы на руках и

лопатках. Поляк свел мощные плечи, словно мой отец и ему по спине прошелся.

– Это он тебя так?

– Он. Проводом. Видишь, от штепселя след остался? Чуть шкуру с меня ни спустил.

– А за что?

– За вранье. Не терпит он вранья. Честный он очень. Такой же честный, как жесткий.

– А зачем ты такому отцу врал?

– Я выживал, Войцех… только выживал. Он считал, что его сын должен вырасти

сверхчеловеком. А я не справлялся. Я, вырастая, становился “волком”, а не человеком.

– Ты стал сопротивлялся?

– Я долго ждал своего часа, долго терпел его. А когда вошел в силу, – стал с ним воевать. Он

жестоко бил меня, Войцех. Он вбил мне в голову жесткие установки… только он же их из моей

головы и выбил.

– Ты его избил?

– Нет. Просто, когда он меня проводом выпороть решил… я тогда провод у него из рук вырвал и

ему под ноги швырнул. Сказал, что – хватит у него духа убить меня, – не хватит сил.

– А он что?

– С тех пор меня и пальцем не тронул. Но смотреть на меня стал, как на покойника пропащего.

С тех времен мне никто ничего добровольно не давал, и я все брал своей волей, выбивал своей

силой. Отец мне свободу предоставил, и я на волю вырвался. Только воля моя болотом бедности и

бесприютности была. Я добивался всего, что мне требовалось, но такими средствами, что…

– Не далек от тюрьмы был?

– От тюрьмы – далек, а от утраты человеческого облика – близок. Я не только сильным стал, но

и рассудочным, и скрытным. Меня школа жизни так закалила, что меня по закону наказать никто не

мог… и не по закону – никто не мог. К совершеннолетию я готов был окончательно в себе человека

убить и выживать только “волком”. Но меня армейцы под руки взяли и отправили черт знает куда,

стране служить. Я им не сопротивлялся особо – мне все равно было. Я был уверен, что и на краю

света свой кусок урву, а ничего другого мне и нужно не было. Когда я к командиру своему попал, –

никого я не боялся, никому не верил. А командир у меня умный был. Быстро он понял, кто я

такой… и быстро мне человеческий облик вернул.

– Как ему удалось с тобой с таким совладать? Так, как с человеком, с тобой обошелся, да?

– Нет, Войцех… не так, как с человеком. Особенный он был, командир мой. Зверей он приручал

диких – даже хищных. И меня – приручил. Точь-в-точь, как зверя, – кнутом и пряником. Мне ж

пряники всегда по душе были. Только меня ими судьба не баловала никогда – не давала она мне

их… вот я их у нее и отбирал. А командир мой доказал мне, что, служа ему, я – заслужить могу. Я и

стал стараться изо всех сил.

– Ты что, серьезно, Ян?

– Еще как.

– Я думал, ты на долге, на Отечестве, сдвинут совсем.

– Я сначала ему лично служил – ему одному. Любил я его сильно так, что чуть не богом считал,

– мечтал таким же, как он, стать. А в стране я, Войцех, как и в людях, тогда одну добычу видел.

Мне позже командир объяснил, что он стране служит и я должен – стране служить. Сказал, что не

знаю я ее, просто. Посадил меня на коня верхом и повез в лесные чащи. Показал он мне ее во всей

красе и сказал, что она такая же, как он, – такая же суровая и справедливая. Я его отцом считал и

страну через него Отчизной считать стал.

– Обработал он тебе голову… А он с тобой одним так возился?

– Со всеми возился – и с офицерами, и с солдатами… и со зверями. Сказал же – особенный он

был. Добрый.

Агнешка подняла голову, споткнувшись.

– Вольф, как может быть добрым человек с хлыстом?

– Так же, как и злым. Такой командир был, что я только и мечтал с ним служить остаться.

158

Войцех поднял бровь, задавая вопрос всем видом.

– Что ж не остался?

– Он сказал, что мне в разведке место. Я с ним спорил… и под конец – согласился. А другой

командир мне еще четче разъяснил, что иного пути у меня просто нет. Я под его крылом и исчез с

лица земли. Он меня обучил, облачил в чужую шкуру и в бой бросил – в темноту, в тишину

борьбы, о которой никто ничего и не знает. Был я у него во все дыры затычкой до тех пор, пока…

– Пока Агнешку не встретил?

– Точно, Войцех.

– А у меня все не так было, Ян… Ничего такого хорошего у меня не было… и такого плохого –

не было. Мой отец меня никогда не бил, хоть и пил сильно. Он не блистал особо ничем, но добрым

был в глубине души. А матери я не знал никогда. Она меня знакомым людям на время отдала и

пропала навсегда. Эти люди меня заморили, испугались, что я помру, и стали искать отца. Мой отец

точно не знал – его я сын или нет, но все равно меня взял. Пожалел просто и приютил.

– Знаю я, Войцех, про тебя все. Пробивал я тебя подробно.

– Все знаешь?

– Все важное.

– А знаешь, что я заморышем был?

– Нет.

– А веришь?

– Я не верю – я или знаю или нет.

– А ты посмотри – у меня все ребра кривые.

Я с ухмылкой прощупал рукой его грудную клетку… и с горькой усмешкой окинул его

взглядом.

– Верно… кривые.

Войцех замолк, видно, что-то вспомнил и задумался. А Агнешка подняла голову и посмотрела

на меня широко открытыми глазами.

– Ты и про меня все знаешь?

– Да.

– Ужас какой… У меня такое прошлое… Мне так стыдно…

– Тебе должно быть стыдно своего прошлого стыдиться.

Она опустила печальные глаза.

– Меня все так любили… Мы все так друг друга любили… У нас ни беды, ни горести не