Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

• Название: Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!
• Автор: Анжел Вагенштайн
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905626-69-2

Триптих Анжела Вагенштайна «Пятикнижие Исааково», «Вдали от Толедо», «Прощай, Шанхай!» продолжает серию «Новый болгарский роман», в рамках которой в 2012 году уже вышли две книги. А. Вагенштайн создал эпическое повествование, сопоставимое с романами Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» и Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Сквозная тема триптиха — судьба человека в пространстве XX столетия со всеми потрясениями, страданиями и потерями, которые оно принесло. Автор — практически ровесник века — сумел, тем не менее, сохранить в себе и передать своим героям веру, надежду и любовь.

---

Некоторым посетителям в представительстве рейха немедленно давали от ворот поворот; других приглашали в приемную — небольшую гостиную в форме полукруга, расположенную над колоннадой парадного входа. Приемная была обставлена дорогой мебелью в стиле династии Мин (дерево под красным лаком, тканая золотом парча), однако вместо соответствующей китайской графики стены украшали репродукции Лукаса Кранаха, который действительно творил более или менее в ту же эпоху, но на другом краю Евразийского континента. Сплавить таким образом в гармоничное единство два различных мира, две далеких друг от друга культуры было остроумной идеей немецкого декоратора двадцатых годов, когда строилась резиденция. В свое время именно здесь ожидала встречи с бароном делегация еврейской общины Хонкю, здесь бесшумный как тень слуга-китаец подавал гостям чай и кофе. Дитер наизусть знал раз и навсегда заведенный порядок. У себя в радиорубке он достал из спрятанного за портретом фюрера сейфа наушники и включил их в соответствующее гнездо. Сначала в них раздался треск и шипение, потом звук стабилизировался. Отсюда он мог прослушивать все наиболее важные помещения здания, в том числе и кабинет самого барона. Однако визуальное наблюдение оставалось делом будущего: телевидение все еще было в пеленках.

Войдя в маленькую приемную, Хильда легонько чмокнула своего швейцарского гостя в щеку и сообщила, что барон просит его извинить — обещанное интервью сегодня не состоится.

«Из-за Сталинграда, ты ведь понимаешь», — добавила она, многозначительно указав пальцем в потолок; Владек кивнул.

Вошел слуга и, как всегда безмолвно, подал чай, поклонился и растворился в воздухе. Они заговорили о последних новостях с фронта, причем Владек несколько увлекся, превознося героев Сталинграда — кстати, совершенно искренне. Бдительному шоферу было наверняка приятно слышать такое из уст иностранца. Ну не мог же он знать, что в то время, как сам он относил панегирик к одним героям, швейцарский журналист имел в виду совершенно других? Впрочем, это уже подробности пейзажа, как выражалась Хильда.

…Которая тоже — подобно своему боссу — была сегодня порядком не в духе. По причине вполне основательной, и звали ее Дитер. Вчера вечером, около десяти, она все еще была на своем рабочем месте, чтобы рассортировать только что привезенную с аэродрома в Лангхуа курьерскую почту из Берлина. Мрак и тишина окутывали резиденцию. Единственно лампа под зеленым абажуром бросала круг света на рабочий стол секретарши посла; в этом круге она методично, страницу за страницей, переснимала документы с помощью камеры-зажигалки, тут же возвращая их в конверты, еще недавно запечатанные красным воском. Вскрывать почту входило в обязанности Хильды: по утрам она представляла барону соответствующий доклад.

Она вздрогнула, когда кто-то снаружи нажал на ручку двери — которую она, конечно же, предусмотрительно заперла — а потом постучал. Прежде, чем открыть, Хильда поспешно привела все в порядок, на что, однако, потребовалась пара минут. Когда она наконец распахнула дверь, за ней стоял Дитер. Войдя, он подозрительно обвел помещение взглядом.

— Увидел вот, что свет горит, — сказал он. — А ты чего запираешься?

— Мало ли какие у меня могут быть дамские дела… Тебе объяснить, или ты уже взрослый?

— Что, менструация?

— Хамло!

Тот снова обвел кабинет взглядом, туда-сюда ткнулся и самым наглым образом заглянул в туалет, а потом примирительно сказал:

— Ладно, извини, я подумал — может, забыли свет погасить? Скоро ты освободишься? А то могли бы в кино сходить — там новый фильм с Паулем Вегенером крутят.

Ей явно протягивали пальмовую ветвь, и Хильда дружелюбно ответила:

— Спасибо, Дитер. Но у меня еще куча дел: все эти горы бумаг надо занести в реестр, а завтра в девять утра посол ждет моего доклада. Придется Пауля Вегенера отложить.

Что-то все еще терзало шофера, но задержался он всего лишь на миг и, бросив вокруг еще один взгляд, рассеянно попрощался:

Ну, ладно, тогда спокойной ночи.

И вот сейчас ей надо было передать Владеку микрофильм с вчерашней почтой. Она спросила:

— Хочешь, сходим сегодня в театр?

— В театр? Что за театр в Шанхае?

— Цзинси.

— А в переводе на удобоваримый язык?

— Так и будет цзинси. Это китайский театральный жанр, сложившийся в XVIII веке. Его еще называют пекинской музыкальной драмой, иногда — пекинской оперой.

Владек поморщился:

— Господи, опера! Да еще на китайском!

— Вряд ли бы ты понял намного больше, будь она на итальянском. Сыровары из вашей альпийской деревни, поди, вообще про оперу не слыхали. Так что для общей культуры — я имею в виду твою культуру — не повредило бы и сходить.

Представление действительно оказалось забавное: по крайней мере, в первые полчаса. Но уже на сороковой минуте оглушенный звоном медных тарелок и барабанной дробью Владек в отчаяньи прошептал:

— Сколько будет продолжаться эта экзотически утонченная пытка в целях повышения общей культуры?

Хильда тихонько хихикнула:

— Нынешнее представление — сокращенный вариант, так что всего восемь часов. Ну-ну, не закатывай глаза, мы уходим.

При других обстоятельствах она бы так быстро не сжалилась над своим кавалером, но ей показалось, что сидевший в следующем ряду, непосредственно за ними зритель — какой-то блондинистый европеец — вслушивался в их перешептывания, делая вид, что увлечен спектаклем.

52

Погода пока стояла прохладная, но легкий ветерок уже нес предчувствие весны. Хильда осторожно огляделась: похоже, тот любопытный тип за ними не последовал. Она ничего не сказала Владеку, опасаясь, что тот поднимет ее на смех: у тебя что, мания преследования?

— Ты прав, конечно, на наш, европейский вкус это скучновато, — повинилась Хильда, как будто жанр цзинси был ее персональным изобретением. — Но ведь мы просто не понимаем их стилизованного сценического языка… а вот было б здорово, если бы в реальной жизни все знаки читались так же легко и однозначно, как в пекинской опере: у честного лицо всегда красное, у обманщика — белое, у храбреца — желтое, у богов — золотое.

— А я какой?

— Ты мое золотце, конечно!

Еще раз оглянувшись и не видя ничего подозрительного, Хильда сунула руку в карман его плаща, переплела свои пальцы с его, теплыми и влажными.

Миниатюрная кассета теперь была в ладони у Владека. Сегодня ночью Клайнбауэр ее проявит, завтра Чен Сюцинь передаст ее курьеру, работающему на судах, курсирующих через Ляодунский залив в порт Инкоу. Оттуда начиналась железная дорога в Шэньян, известный также под маньчжурским именем Мукден… каков был дальнейший маршрут посылки Владек не знал. Если не считать крайнего пункта предназначения: Москва, Центр.

Владек не знал также, что отдел Б-4 Главного управления безопасности Рейха разослал своим агентам шифрованный циркуляр, в котором сообщалось о значительной утечке секретной информации из одной из дипломатических миссий, по всей вероятности где-то на Дальнем Востоке, а также о том, что получатель этой информации — советская разведка. Очевидно, в Москве действовала немецкая агентура, сумевшая до этих сведений докопаться. В Шанхае циркуляр не лег на стол барона фон Дамбаха, отнюдь нет: шифровку получил его личный шофер Дитер, исполнявший, кроме своих официальных функций, еще и поставленные отделом Б-4 задачи.

К ресторану «Небесное спокойствие», на рю Лафайет во Френчтауне, они подкатили в двухместной коляске. Это было заведение с высокой репутацией и элитной клиентурой, хорошо известное всем шанхайским рикшам. На самый верхний этаж вела крутая, слабо освещенная фонариками под шелковыми абажурами лестница, по которой своих гостей сопровождал лично владелец ресторана — довольно прилично владевший французским языком китаец. Восхождение казалось бесконечным. От каждой лестничной площадки коридоры вели в декорированные тяжелыми занавесями отдельные кабинеты для семейных торжеств и не предназначенных для чужих глаз встреч. Предложенный им столик находился как бы в ложе: от общего зала его отделяла резная перегородка. Хильда и Владек заказали множество миниатюрных порций, состоявших из самых разных мясных и рыбных блюд с гарниром из овощей, всего полминутки жареных на сильнейшем огне — кулинарный прием, общераспространенный в Восточной Азии. Еда была невероятно вкусная и распахивала перед европейцем врата в новую, совершенно неведомую гастрономическую галактику. Девушки в традиционном китайском убранстве безмолвно ставили на вращавшийся на столе диск все новые и новые мисочки и уносили уже опустошенные.

Хильда давно научилась ловко пользоваться столовыми палочками, которые в парижском японском ресторане, где она бывала с доктором Хироси Окура, доставляли ей столько затруднений. Палочки неизменно напоминали ей о стеснительном японце, который подарил ей ожерелье розового жемчуга, а потом навсегда исчез из ее жизни.