Захария Станку - Босой

• Название: Босой
• Автор: Захария Станку
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

В произведении воссоздается драматический период в жизни Румынии, начиная с крестьянских восстаний 1907 года, жестоко подавляемых властями, и до вступления Румынии в первую мировую войну (1916) на стороне Антанты. Нищета, голод, болезни, невежество и жестокость царят в деревне. На фоне этой картины, выписанной Станку с суровым реализмом, рассказывается о судьбе главного героя романа Дарие, мальчика из бедной крестьянской семьи.

---

На виду у молчаливой толпы выходит одна старуха из Стэникуца, сгорбленная, высохшая, с крючковатым птичьим носом.

– Давай, сынок, нацепляй на меня свой намордник. Нацепляй, и чтоб гореть тебе в адском пламени. Гореть в геенне огненной во веки веков.

– А до тех пор еще поживем, бабка!

Лиха беда начало. Один за другим люди подходят к приказчику, и Опря Кэцуй Стрымбу напяливает на них намордники. Возле приказчика стоит с карабином за спиной начальник жандармского участка Жувете, желтое костистое лицо писаря Джикэ Стэнеску расплылось в улыбке. Он пытается нас задобрить:

– Судите сами, люди добрые, изо дня в день на винограднике будут работать четыреста-пятьсот человек.

– Больше, господин писарь, куда больше! – вмешивается приказчик.

– И ежели каждый клюнет ягодку тут, ягодку там – сами понимаете, какой это помещику убыток, нешуточное дело…

– Круглый год нас гоняют на барский виноградник, – говорит Тицэ Уйе. – На людях уж лохмотья не держатся, днем и ночью только о том и думаешь, как бы голод обмануть, а тебя на аркане волокут в барский виноградник – гни спину задаром… Рабам – и тем лучше жилось. Те хоть и не разгибались на работе, зато их хозяин кормил – всегда бросит кусок, голод утолить. А вы нас одними словами задобрить хотите…

– Да намордники напяливаете, ровно на скотину…

– Эй ты, Згэмыйе, все никак не угомонишься? Все водишь компанию с Тицэ Уйе, Оведение, Стынгачу? Добром говорю – выкинь дурь из головы, пока не поздно!

– А чего мне угомоняться, господин жандарм? Какую дурь выкидывать? Барин за целый день уборки посулил заплатить жалкие гроши – коли еще заплатит. Еду нам приносят из дому жены или сестры. Работай как вол, убирай барский виноград, а… потом что? Да еще и измываются. Намордники напяливают… Да кто же мы, люди или скот?

– Люди.

– Да нешто с людьми так обходятся?

– Барин намордник надел, эка беда! Носы, что ли, у вас отвалятся? Подумаешь, какие господа!.. Намордники им не по нраву! Будто у господина голодранца звезда во лбу горит! Господин голодранец, верно, царского роду. Да у всех помещиков в округе крестьяне виноград в намордниках собирают! И так испокон веку. И никто еще не перечил. – Рассвирепевший писарь покраснел как рак.

– Может, и перечили, только вы ухом не повели.

– Наш писарь и его подпевалы слышат только то, что им охота.

– И видят только то, что хотят…

– В других селах народ смирный, не огрызается. Только вам тут, в Омиде, одни смешки, вам и власти нипочем, и помещик, и префект. Пора, видно, взять вас в оборот. Придете небось к дверям примарии шапку ломать – дайте, мол, господин писарь, передышку от барской работы, мочи нету! Освободите, господин писарь, от караула, третий раз на неделе в ночь посылают! Не торопите, дескать, с очисткой, господин писарь, ваш санитарный агент уже в третий раз штрафует – навоз-де в поле не вывез! Когда же вы не в моей власти? Завсегда вы у меня в кулаке…

Чтобы развлечься, фельдфебель и прибывшие с ним жандармы заряжают карабины и открывают пальбу по воронам, раскричавшимся на ближних вербах. Несколько ворон падают вниз. Стая в испуге срывается с ветвей и летит прочь, в сторону села.

– Отставить! Нечего патроны на ворон тратить. Могут и для других дел пригодиться.

– Да патронов, осмелюсь доложить, хватает, господин фельдфебель.

– Все равно отставить.

Бам! Бум! Бом!

Колокола звонят за упокой души.

– Баба Кица избавилась от намордника…

– Избавимся и мы…

– Еще при жизни избавимся…

Колченогий барин бесформенной тушей развалился в коляске и слушает. Смотрит и слушает. Губы его чуть вздрагивают, но в уголках век таится еле заметная усмешка. Писарь неплохо справляется с делом. «Жаль, – думает помещик, – жаль, из него вышел бы неплохой адвокат…»

Барин раскуривает сигару, и дым кольцами расплывается в воздухе. Тучи рассеялись. Выдохся ветер. Солнце желтым кругом поднялось на востоке, за железной дорогой, над пологим холмом, по склону которого змейкой вьется шоссе, ведущее в Бэдулясу.

Мы знаем, что писарь – это власть, что все мы, стар и млад, в его руках, так же как все мы зависим от примара, жандарма, приказчиков.

Люди наклоняют головы, дают надеть на себя намордники.

Колченогому барину, что развалясь сидит в коляске, мы задолжали несколько мешков кукурузы. Еще несколько мешков причитается получить с нас другому помещику, толстопузому Гогу Кристофору из Белитори. И кому только с нас не причитается? Чтоб дотянуть до нового урожая, пришлось брать зерно в долг. Хлеб этот мы уже съели, и теперь, чтоб расплатиться, должны работать до седьмого пота.

– Как же быть, люди добрые?

– Да как быть? Разве тут поспоришь? Жандармы – только мигни – набросятся по первому знаку. Один раз мы это уже испытали на собственной шкуре – помните, когда отказывались виноградник сажать.

– И еще доведется.

– Пока не пробьет час расплаты.

– А я не могу, чтоб надо мной измывались! Слышите? Не могу! – истошно кричит Тицэ Уйе.

Он круто поворачивается и бежит вниз по склону – к селу. На голове у него шляпа без полей с продранным верхом, на сутулой спине – черная, в заплатах, хлопчатобумажная фуфайка. Жалкие лохмотья вместо штанов. Как и все мы, он бос, ноги черные, в синяках. Следом за ним спускается тетка Егоза, маленькая женщина, и тащит за руку своего неуклюжего верзилу-мужа. Потом уходят и другие: Малыш, мой двоюродный брат Думитру Пэликэ, Лишку Стынгачу, Петре Згэмыйе, несколько парней с хутора…

– Пусть их уходят, – поворачивается барин к фельдфебелю, – хватит и оставшихся. Не будем портить праздник урожая.

– Как прикажете, ваша милость…

Мы выстраиваемся в очередь. Приказчик Опря Кэцуй Стрымбу надевает нам намордники. Натягивает на лицо, пропускает железные концы за уши и запирает сзади на ключ. Один из барских холуев выдает каждому по корзине и по ножу. Другие показывают, что надо делать. Мы срезаем ножом гроздья так, чтобы не задеть острием лозы, осторожно-осторожно укладываем кисти в корзины, чтобы не подавить ягоды. Наполнив корзины, оттаскиваем на тропинку. Берем порожние и начинаем все сначала.

На винограднике колченогого барина – сейчас холопы на руках выносят его из коляски и усаживают в кресло-каталку на верху холма, около дома сторожа-албанца в красной феске, – вызрел светлый и иссиня-черный виноград. Висят кисти золотисто-ржавого, рыжеватого оттенка. И гроздья красные как кровь.

На одних лозах ягоды крупные, на других – мелкие и частые, плотно усеявшие кисть – как зерна в кукурузном початке.

От винограда исходит пьянящий запах.

Листья покрылись ржавчиной и завяли.

Когда к ним прикоснешься, они шуршат.

Мы работаем и молчим.

Молчим, как земля.

Но ведь порой и земля издает долгий, протяжный вопль и сотрясается в своих глубинах.

И земля может клокотать от возмущения.

Но то земля…

При желании мы могли бы давить виноградины ладонью о сетку намордника и всасывать сладкий сок.

Но никто не делает этого.

Мы так не хотим.

Если бы мы отведали сока с барского виноградника, коснулись губами мякоти хотя бы одной-единственной ягоды, которая снилась мне, как и всем деревенским ребятишкам, много месяцев подряд по ночам, – наше желание, наверное, остыло бы.

Но тогда остынет и наш гнев.

Колченогий барин надел на нас намордники, как на быдло, чтоб мы не притронулись к его винограду. И мы не притронемся.

– Не трогай, Тутану!

– Оставь, Трэкэлие!

– Не прикасайся, Туртурикэ!

– Не притрагивайся, Гынгу!

– Не бери, Дарие!

– Не трогай, Ион!

Мы не сговаривались, но вышло так, будто сговорились.

Глаза наши сухи.

Сухи губы.

Даже язык стал сухим и распух.

Нас уже не мучит жажда.

Мы уже не чувствуем голода.

Животы наши прилипли к хребту.

Бам! Бим! Бом!

Бом! Бам! Бим!

Разносится звон колокола.

Звон долетает до нас, проносится рядом, уносится дальше.

И замирает вдали.

Мертвой уже не носить намордника.

Не носить и нам!

Не носить и нам!

Листья на виноградных лозах порой красны как кровь.

Порой красны как кровь и гроздья винограда.

Мы собираем гроздья, наполняем корзины, относим на дорожку.

Берем порожние.

Снова скрываемся среди лоз.

Собираем дальше.

Этот день не выбросишь из памяти.

Мы запомним его.

Мы – в намордниках.

В намордниках!

На нас намордники!

Бим! Бом! Бам!

Бом! Бам! Бим!

Лицо отца скрыто намордником.

За намордником лицо моей сестры Евангелины.

За намордником лицо моего брата Иона.

И сам я тоже в наморднике.

И Тутану, и Гынгу, и Туртурикэ, и Трэкэлие.

У всех оставшихся собирать барский виноград на лицах проволочные намордники.

Если бы с нами на сбор винограда пришла и мама, на нее тоже напялили бы намордник.