Юрий Либединский - Зарево

• Название: Зарево
• Автор: Юрий Либединский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Крупный роман советского писателя Юрия Либединского «Зарево» посвящен революционному движению на Кавказе в 1913–1914 гг.

---

В палатке пахло какой-то аптекарской дрянью — ее назначение было отводить от палаток паразитов, и прежде всего блох, которые могли прискакать из зачумленной деревни. Все вокруг — как и всегда — обыденное, дневное, и только крик, приснившийся Булавину, продолжал звучать наяву. Слышались и другие голоса, хотя и громкие, но человеческие, мягкие. А в повелительном крике, разбудившем Филиппа, было что-то металлическое, жестяное.

Филипп вышел из палатки. В той стороне, где была зачумленная деревня, по-прежнему таинственно тихо. Только под весенним солнцем особенно нарядны белые и розовые цветущие сады и над невидимой из-за садов деревней кое-где появлялся дымок, который тут же уносило ветром в сторону моря. Туда же неслись облачка. Вдруг Филипп вздрогнул: начальственный голос вновь с пронзительной силой раздался в тишине утра… Филипп повернул голову.

Совсем неподалеку на большом вороном коне гарцевал плотный коротышка в офицерской синей шинели. Опытный глаз Филиппа сразу приметил неправильность в посадке; совсем не требовалось держать коня на таком коротком поводу, разрывать ему удилами рот и задирать голову, отчего конь, с оскаленными зубами и налитыми кровью глазами, пританцовывал на месте… Коротышка командовал, размахивая английским стеком, который он сжимал рукой в белой перчатке. Погоны у него были полковничьи. На побагровевшем лице выделялись только слепо поблескивающие стеклышки пенсне. Разинутый орущий рот… «Кого это он гоняет?» — подумал Филипп и, оглянувшись, остолбенел. Издали, со стороны голых пологих холмов, уже наскучивших Филиппу за время, пока их везли в Баку, шла, взметывая щебень, казачья сотня. Казаки лавой неслись прямо на палатки, на деревню. Филипп уже узнавал коней, угадывал «знакомых казаков… Полковник-коротышка провизжал команду, и сотня разбилась, как на учении. Обозначились взводы, отделения. Все удлиняясь и превращаясь из черного клубка в движущуюся цепочку, сотня охватила деревню. «Никак оцепление? Так мы же его вчера провели и без всякого этого парада», — недоумевал Филипп.

— Здорово? А, дядя Филипп? — спросил Коля Черкашинин. Высокий, гибкий, он мягким, неслышным шагом подошел к Филиппу. На его чернобровом лице еще удерживалась ребячья округлость, темный пушок оттенял рот. — Если бы не дневальство, так тоже попал бы в потеху, — рассказывал он с улыбкой.

— А чего это такое? — спросил Филипп.

Коля многозначительно кивнул и указал глазами, и Филипп увидел вдалеке странную треногую машину — она сверкала одним круглым стеклом, словно глазом. Несколько человек суетились возле нее, казак крутил на машине ручку — так быстро крутил, что полы его черкески разлетались в стороны. Слышен был сухой стрекот, и кто-то оттуда махал рукой полковнику-коротышке.

— Непонятное какое-то дело, — недоумевая, сказал Филипп.

— Кина будет, — важно ответил Коля, — театр то есть. Только не такой, что актеры представляют, а электричеством на мокрой холщовине. На ярмарке в Арабыни было такое представление. Меня тятенька с собой брали. Хата без окон, свет гасят, потом на мокрый холст фонарем светят — вроде белое окошко. И всякие там чудеса наводят. Распрекраснейший розан, большой такой розан — и вот он раскрывается, и враз из самой середки оттуда выходит барышня, ну вот, скажи, пчелка или того меньше. И, гляди, как танцует, бойко танцует, и ножки тоненькие, махонькие. Танцует, танцует, а потом у нее из-за спины крылышки, вроде как у бабочки, и враз летит обратно в свой розан, ну, скажи, пчелка…..

Пока они говорили, окрестности приняли прежний вид, казаки разъехались, и вновь возобновилось их мерное движение вокруг деревни. Но полковник-коротышка все не успокаивался. Он собрал вокруг себя казачье начальство и еще каких-то приезжих офицеров, среди которых особенно резко выделялись голубые шинели жандармов. Белели халаты врачей. С важным лицом коротышка показывал что-то на карте. И все это происходило под круглым глазом машины, наведенным прямо на них, — на палец, ползущий по карте, на сизо-красное лицо с блестящими стеклышками.

Теперь Филипп уже знал от Коли, что полковник-коротышка — это бакинский градоначальник Мартынов. Он прибыл сюда примерно с час назад, и с ним — несколько пролеток с врачами и санитарами, дезинфекционный отряд. Мартынов также привез и кинематографщиков с их треногой машиной. Врачи и санитары ушли в деревню, дезинфекционный отряд расставил палатки.

— Полковник приказал подъесаулу Дунаеву снять все дозоры и наново их поставить, да еще с налета, — рассказывал Коля. — Тут уж наш Дунаев чего-то дерзко сказал, вроде что нас не для игры сюда прислали, а для службы, ну тот на него завизжал: «Сдавайте командование — и марш на гауптвахту! Я вам покажу игру!» Как против старшего пойдешь? Наш, конечно, откозырял, но злой стоит, гляди, губу теребит.

— Поиграли, значит, — сказал Филипп, тоже пощипывая свои усики.

Но в это время произошло событие, сразу отвлекшее казаков от их разговора. Со стороны садов, скрывавших деревню, вышел полицейский. Он вел маленькую старушку в темной длинной, волочащейся по земле одежде. Она шла впереди и все оборачивала к полицейскому лицо, скрытое густою кружевной занавесью. Порою она пыталась что-то объяснить, подымала занавесь, и тогда становилось видно ее залитое слезами морщинистое и раскрасневшееся лицо. Но полицейский однообразно-скучливо указывал ей вперед — на кучку начальства, туда, куда вел ее.

И вот, откозыряв, довел — представил начальству. Булавин и Черкашинин подошли ближе. Старуха, всхлипывая, объясняла, показывая куда-то в сторону, потом на деревню, но того, что она говорила, никто из начальства не понимал. На некоторых лицах было смущение и сочувствие, другие недоумевали, но большинство относилось к старухе с безразличием и скукой. Из всех присутствующих только Филипп кое-что понимал в ее речи.

Четыре зимы подряд угонял он станичные табуны на «черные земли», где даже зимой продолжала зеленеть трава под влажным, быстро стаивающим, хотя порою и обильным снегом. Проклятое время, когда спать приходилось в шалашах, еле защищающих от ливня и снега, и по три месяца не бывать в бане! Из-за этих зимовок пришлось Филиппу отказаться от мечты своей продолжать образование после станичного двухклассного училища, которое он окончил с похвальным, золотом обрамленным листом и книжкой, тоже тисненной золотом, сочинений Жуковского. На этих-то зимовьях Филипп и научился немного азербайджанскому языку, — некоторые азербайджанские селения тоже выгоняли свой скот на черные земли. Да и как не научиться! Случалось вместе во время буранов и ненастных ночей спать обнявшись, чтобы хоть немного согреть друг друга… И хотя старуха говорила быстро и многих слов Филипп не мог сначала разобрать, но она твердила все об одном и том же, и Филипп стал уже понимать, о чем она говорит. В Тюркенде она, оказывается, пришлая, навестила сестру и возвращалась к себе, не то в Чихлы, не то Чихирлы, здесь неподалеку; ей туда непременно нужно сегодня попасть, потому что сыновья работают на промыслах в Баку. Они вернутся домой, а покормить их будет некому.

Когда Филипп разобрал, в чем дело, он шагнул к своему командиру, подъесаулу Дунаеву, и, приложив руку к козырьку, громко попросил разрешения перевести на русский то, что говорит старуха. Дунаев хмуро кивнул, и Булавин в струнку вытянулся перед градоначальником. Приложив руку к шапке и поедая его глазами, Филипп прохрипел:

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, старуха эта просится домой.

— Отставить! — завизжал вдруг градоначальник. — Никаких объяснений не требуется. Есть приказ из карантина не выпускать… Кругом м-марш! — скомандовал он, и эта команда повернула Булавина так, точно он был заводной.

Но старуха, конечно, ничего не поняла. Растопырив руки, чуть раскрыв рот и даже забыв покрыть лицо, смотрела она в круглый рот начальника, откуда затем вылетало нечто вроде «о-о-и-и-и-о-и».

Зато полицейский понял все. Механическим, выработанным жестом он повернул старуху за плечи, толкнул вперед, и они — марш-марш — исчезли среди тех же зарослей, из-за которых появились.

— А ты — эй, как тебя? — младший урядник!

Поглощенный всем этим горестным зрелищем, Филипп не сразу отнес к себе слова градоначальника и, только когда был назван его чин, вздрогнул, вытянулся и почувствовал на себе отливающие серебряным блеском стеклышки пенсне градоначальника.

— Владеешь татарским? Так, это мне подходит. На сегодняшний день прикомандировываешься ко мне… Господин сотник, — обратился он к Дунаеву, — оформите.

Филипп обернулся к своему командиру пояснить, что языком владеет он слабо, но тот зажмурился, отрицательно покачал головой, и Филипп понял, что никто помочь ему не в силах. Так на весь этот день попал Булавин в свиту градоначальника, заменив официального переводчика, молодого бека Шихлинского, который, узнав о том, что предполагается поездка в чумной район, перепугался и тут же подал рапорт о болезни. В результате полковник Мартынов вынужден был выехать в зачумленную деревню без переводчика.