Юрий Либединский - Зарево

• Название: Зарево
• Автор: Юрий Либединский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Крупный роман советского писателя Юрия Либединского «Зарево» посвящен революционному движению на Кавказе в 1913–1914 гг.

---

— Вы Броня?

— Да. Значит, говорил. Это ничего, — ведь вы друг его, правда? — Она вздохнула. — Как хорошо здесь! А в городе жарко, особенно на плацу. Васю из тюрьмы перевели в казарму. И Гришу Айрапетяна тоже.

— Вася был арестован?

— В первый же день войны и его, и Максима, и Гришу Айрапетяна — всех забрали. Ну, а прокламации все-таки удалось распространить. Прокламация против войны, — как Вася жалел, что не мог ее вам показать! Ну, а вчера всех из тюрьмы перевели в казармы, значит — на фронт… Это все-таки лучше, — сказала она, непонятно кого утешая, себя или Асада, — так и должно быть. Весь народ пойдет на войну, значит наши товарищи будут с народом. И если Базельский и Штутгартский конгрессы сказали: «Война войне», — это значит, что народ, которому дадут винтовки для войны за интересы капиталистов, повернет их против капиталистов и против правительств.

— Ну конечно, — сказал Асад.

— Верно, ведь так будет? — спросила она.

Вася не раз говорил, что среди мастериц в «ателье мадемуазель Софи» на Ермоловском проспекте есть одна очень сознательная девушка, Броня зовут ее. О своих отношениях с Броней он ничего не говорил, но по выражению голоса Василия, серьезному и нежному, при упоминании этого имени Асад угадывал: это, верно, подруга? Или невеста? (Асад неясно представлял смысл этих слов и разницу между ними.) Но для Асада эти непонятные отношения Васи с какой-то девушкой были неоспоримым признаком взрослости Василия, так же как и самостоятельный заработок его и участие в партийной работе. И Броню он представлял до крайности серьезной, с густым голосом, и думалось, что Васю она непременно называет — Василий… Но за пятнадцать минут разговора с Броней он почувствовал себя так, точно знаком был с ней много лет. Они уговорились, что она будет время от времени заходить и рассказывать о Васе.

А вечером, после занятий с Гришей, Асад попросил, чтобы тот сыграл арию Клерхен из оперы «Эгмонт». А когда Гриша выполнил его желание, Асад даже подпевал своим резким голосом. Зато вряд ли какая-либо певица могла с большим воодушевлением пропеть: «Гремят барабаны, и флейты звучат, мой милый ведет за отрядом отряд…»

3

Когда летом прошлого года Джафар Касиев, сын арабынского муфтия, молодой человек, считавший себя последователем Маркса, совершенно неожиданно был арестован в родной Арабыни, он, конечно, догадывался, что арестовали его в связи с начавшимися беспорядками на веселореченских пастбищах. Если бы тогда, сразу же после ареста, Джафар попал к следователю, то возможно, что от растерянности он стал бы оправдываться, всячески доказывать, что не имеет никакого отношения к восстанию веселореченских пастухов и даже осуждает его как бессмысленное, идущее против капиталистического прогресса. Всего за несколько минут до своего ареста он об этом именно и говорил, будучи в гостях у старого Хусейна Дудова. Но до первого допроса у Джафара было в тюрьме достаточно времени, чтобы успокоиться. Обращались с ним к тому же уважительно и даже разрешили свидание с отцом, который приехал для этого в Краснорецк. Правда, беседовать им пришлось через решетку, старый мулла от волнения лепетал что-то бессвязное, и Джафар ничего не мог разобрать, кроме арабских обращений к аллаху и веселореченских проклятий на голову врагов, но тем не менее он понял все же, что отец хлопочет за него. Джафар решил держаться на допросе непроницаемо и с достоинством. Он как-никак первый марксист в Веселоречье, и ему не пристало перед царскими чиновниками отрекаться от революционного выступления своих земляков, даже если бы он и считал это восстание ошибкой. Конечно, сознаваться в том, чего он не делал, так же нелепо, как и отмалчиваться.

На первый допрос Джафара вызвали через полгода после ареста, и он очутился не перед старым жандармским страшилищем, каким воображение рисовало ему следователя, а перед молодым и вертлявым судейским чиновником в пенсне, которого он не раз встречал на улицах Краснорецка в обществе барышень. Он совсем приободрился. Отрицать свою причастность к восстанию ему было нетрудно. Правда, при обыске у него обнаружили некоторые не прошедшие цензуру издания пятого-шестого года, но уликой его участия в подготовке восстания эти издания служить не могли. Но у него также нашли и сборник «Вехи», а на некоторых страницах этого сборника — пометки его, и порою весьма одобрительные.

— Но вы не станете отрицать, что вы ближайший друг Талиба Керкетова, который является одним из подстрекателей восстания? — настаивал следователь.

— Мы с Талибом друзья с детства, — спокойно отвечал Джафар. — Но нельзя сказать, чтобы наша дружба сохранилась до настоящего времени. Более того, у нас есть разногласия.

— Нам эти разногласия известны, — быстро сказал следователь. — Мы располагаем одним вашим письмом к Керкетову, где вы называете его народником. Судя по аргументации вашей, вы являетесь завзятым приверженцем идей Маркса?

— Некоторые идеи Маркса я разделяю, — ответил Джафар. — Но в этом состава преступления я еще не нахожу.

— А ваше близкое знакомство с так называемым товарищем Константином, представителем крайнего левого направления среди марксистов, учеником Ленина? Или, может быть, он тоже друг вашего детства?

Игнорируя этот насмешливый выпад, Джафар сказал, что о революционной деятельности Константина Матвеевича он ничего не знает, особой близости с ним у него не было, а насчет единомыслия — скорее наоборот, Константин оспаривал его статьи, напечатанные в «Кавказском эхе».

Следователь слушал молча, потряхивая редкими, но длинно отпущенными и зачесанными кверху волосами, рисуя на листе бумаги лошадиные головы с раздувающимися ноздрями и распущенными гривами.

— Вы меньшевик? — неожиданно спросил он.

Но к этому вопросу Джафар уже был подготовлен.

— Я веселореченец, — внушительно сказал он. — Наш народ отстал от русского на несколько столетий, русские политические подразделения нам еще не подходят.

— Но все-таки, вы сочувствуете какой-либо русской партии? Или вы станете отрицать, что большевики-ленинцы приложили руку к руководству веселореченским восстанием?

— Ничего не знаю об этом, — сказал Джафар.

— А нам известно, что через ваше посредство большевики подготовляли восстание в Веселоречье, — поднимая голову от бумаги, сказал следователь.

Джафар пожал плечами… «Ничего вы об этом не знаете, потому что этого не было», — подумал он и сказал:

— Я, конечно, разделяю страдания моего маленького народа. Но я не могу сочувствовать этому восстанию, так как рассматриваю его как судороги социально отживающего слоя, каковым считаю вообще крестьянство. А солидаризироваться с нашим диким и невежественным дворянством, которое ставит препоны прогрессивному развитию народа, я, понятно, тоже не могу.

— Значит, вы осуждаете власти за принятые против повстанцев меры?

Джафар завел было длинную речь о том, как бы он действовал, если бы был на месте властей, но следователь вдруг неожиданно зевнул, махнул на него рукой и сказал, что он может идти.

Сначала Джафара это несколько обидело. Но когда он пришел в камеру и успокоился, то должен был признать, что в этом пренебрежительном жесте было даже нечто успокоительное. Если бы он знал, что среди массы людей, арестованных в связи с восстанием, он даже представителями судебных органов рассматривался как человек случайный, то, наверно, переносил бы тюремное заключение с полным спокойствием.

Через месяц после подавления восстания особо секретная комиссия определила наказание главарям этого восстания — они получили по три и по шесть лет каторжных работ с последующей пожизненной ссылкой в Сибирь. Должны были последовать массовые высылки рядовых участников восстания в Западную Сибирь, на поселение «впредь до распоряжения». Но правительствующий сенат задержал утверждение приговора.

Война придала другой оборот этому делу: каждого из обвиняемых спрашивали, не вступит ли он добровольно в формирующуюся Горскую дивизию для участия в войне против германцев — и случаев отказа не было. Некоторую роль в этом деле сыграл Талиб Керкетов, который, как только началась война, заявил тюремным властям о своем желании вступить в армию.

А Джафара все держали в тюрьме и выпустили только через месяц после начала войны, взяв с него подписку о том, что он немедленно выедет из пределов Краснорецкой губернии.

Перед отъездом из Краснорецка Джафару удалось повидать в губсоюзе, куда он зашел получить жалованье, эсера Глеба Анисимова. От него он узнал городские новости, а также кое-что о себе, о чем даже и не подозревал.

— А вы, любезный коллега, оказывается, изрядный конспиратор! — воскликнул Глеб, увидев его. — Но теперь вы уже ничего не скроете, теперь уже известно, что в нашем богоспасаемом Краснорецке существовала большевистская организация во главе с этим мнимым простачком Костей Брусневым. Ведь надо же уметь надевать на себя личину такой простоты! Да и вы хороши! Я всегда подозревал, что за вашим немногословием что-то кроется и что в ваших отношениях с этой маленькой библиотекаршей Бронечкой есть еще кое-что, помимо романтического увлечения. Но, конечно, я был далек от мысли предполагать, что именно вы были связующим звеном между большевиками и вашими веселореченскими амалатбеками и исмаилбеями…