Евгений Суворов - Соседи

• Название: Соседи
• Автор: Евгений Суворов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В сборник молодого иркутского писателя вошли повести «Соседи», «Дом на поляне» и рассказы о жизни и делах сельских тружеников. Жажда доброты земной, способной к испытанию на излом, прочность, — основная тема сборника.

---

Ни в каком ресторане Иван не был, никого не поил, но мужики поверили Ивану, и ему начинало казаться, что так оно и было.

3

Дорога на Татарск настолько знакома Ивану, что он не заметил, как прошел Татарские поля и очнулся перед заимкой, где лес по обеим сторонам дороги стоял так плотно, что, казалось, вот-вот старые сосны через дорогу коснутся длинными лапами друг друга. Среди густого леса кусочек полуизгнившей изгороди, которой не дают падать молоденькие сосенки и березки. Несколько жердей, свисающих как попало между кольями, напоминают, что когда-то была здесь поскотина. Были и ворота на Татарск. Иван только что прошел в том месте, где они стояли.

Давно на Татарске нет домов, только один — Иванов, а ему часто виделось: цел Татарск, стоит как прежде со всеми домами и постройками, с колодцами, и у каждого дома — с черемухой; так же, как в Шангине, бегают по Татарску ребятишки, лают собаки, кто-то с самого утра хлопает и хлопает вальком на реке…

Кажется, это было вчера. Четыре или пять телег, фургон впереди, в цветных платочках и кофтах бабы, мужики, — их поменьше, — и все они, как нарочно, разместились у самых колес, подростки и огольцы. На фургоне самый смелый народ, и хоть кто правит — Гавриленок или Пашка, Васька Кряк или Карась — знает: на фургоне тихо не ездят. Дорога все с горы и с горы, переворачивается вправо, влево, обрывается вниз, колея размытая, глубокая, не то что вовсю — рысью нельзя, так и свалишься. Фургон далеко, но хорошо слышно, как там вскрикивают, поют, хохочут.

Сбегая вниз, лес расступился, пошел густой березняк и ельник и неожиданно показался Марьин дом, огороженный тыном вперемежку с пряслом; лиственничные тынины выгорели на солнце и стали оранжевыми. Лес уступами подходит к Марьиному дому, за лесом, через Индон, синеет Широкое болото.

Фургон ждет всех на Татарске. Яшка или Панас крикнет под окно: «Иван, а Иван, собирайсь!» Иванова жена, молодая, красивая, в надвинутом на лоб платке, выйдет, скажет: «Он вперед ушел». И тут уж все равно: раз к нему завернули, то делали остановку. Пили у Марьи холодную, только что из колодца воду и квас. Бежали к Индону. Речка широкая, до середины не доплывешь — и назад. Успеешь еще раз или два намочить голову или в долбленой лодке круг дашь.

Выходил ли дядька Иван из дому с корзиной из широких лучинок или неожиданно, словно колдун, показывался на дороге из лесу, нравилось смотреть на него. Среднего роста, с лохматыми бровями, сухощавый, он все время смеялся, слушал внимательно и приговаривал: «Так, так, так…»

Теперь уж не вспомнить: в Василевом или Федькином мойгане гребли сено, и там лежала вывороченная с корнями вековая лиственница, и из-под нее бил холодный, обжигающий ключ. В обед наливали в бутылки и чайники воды, ставили в холодок, а потом обливались. Вода радугами вспыхивала на солнце, остывшим серебром падала на траву. Взвизги девчат и молодиц, охи мужчин раздавались по лесу, и в эту неразбериху вплетался звонкий голос дядьки Ивана: «Ай, ну еще! От полезно! Убегай — догонит! О-ха-ха-ха-ха! От народ веселый!..»

Ночевали в длинном балагане, накрытом драньем и берестой. Перед рассветом, когда табор замолкал, Иван все сидел у огня. Костер гас, но Иван не притрагивался к валежнику и смолью, набросанному к огню со всех сторон. Он сидел, задумчиво обхватив колени, и смотрел в обступившую его ночь. Какая-то птица все время спрашивала: «Где-е? Где-е?» Иван поднимался и сам себе говорил: «Пойду коней посмотрю. Тут ходили, а теперь не слыхать».

Возвращался он по той же дороге. «Ходют. В падину спустились». Костер гас, и в темноте Ивановы сапоги, будто начищенные, блестели от росы.

Не ложился Иван. Смотрел на черневший среди покоса зарод. Радостью наливалось сердце Ивана: «Сколько сена стоит, моему бы скоту на две зимы хватило! Да трава какая — ни одной осочины, ни разу под дождь не попало… Ветерок с утра, росу сдуло… Да разве такое богатство в два часа грести?!»

Но вот что удивляло Ивана: и поздно грести начали, и работу бросили засветло, а два таких зарода поставили! Как будто кто-то, старательный, помогал им, пока долго обедали, обливались водой, делали набеги на морошку и голубику, рассматривали древнего ворона на вершине лиственницы, гонялись за ошалелым зайцем, которому никак не удавалось заскочить в лес. Только раз зародчики подгоняли криками девчат, парней и мальчишек-волоковозов, когда солнце ненадолго спряталось за тучи и где-то над Саянами громыхнул гром.

Ни одной капли дождя не упало, сделалось еще жарче. Логун с ключевой водой, спрятанный в тени берез недалеко от зарода, нагрелся, вода в нем была немного холоднее болотной, в которой парни, — особенно те, что учились в городе, — то и дело ополаскивались до пояса или смывали пот с лица. Те, что из деревни никуда не уезжали, и к логуну ходили реже, и до пояса не умывались, и лицо не ополаскивали… Зато парни, прожившие в городе не одну зиму, как-то иначе смотрели на Ивана… Видел он какую-то связь между собой и теми, кто уехал в город, — как будто он в чем-то был ближе к тем, уехавшим. Иной раз он готов был побежать за молодыми людьми и что-то такое спросить у них…

На первый взгляд, шангинцам лучше: у них электричество, радио, много наберется, чего нет на заимке. А зачем все это Ивану? При лампе ему даже лучше — и видно все, и глаза не портишь! Кино посмотреть Иван может в той же Шангине… Да и что он в этом кино увидит?! То ли дело смотреть на Индон, лес, горы — сразу за домом! И дорога на Татарске без пыли. А в Шангине машина проедет — пыль столбом! Не зря горожане едут летом в лес. А Ивану никуда не надо ехать, он — в лесу!

Иван с Марьей остались верными Татарску! Всю тоску об исчезнувшей деревне Федосовы взвалили на свои плечи… Деревенским легче было тосковать о Татарске всем вместе. А вот попробовали бы каждый в отдельности, как Иван с Марьей!

4

С попутной машиной Иван доехал до Бабагая. Сидел рядом с шофером, а не в кузове, где еще два пассажира, которых бросает по кузову как пустые ящики. Пока машина пробирается по длинной и неровной стлани, по левую сторону от которой в холодной воде плавают утки и гуси, Иван смотрит, куда ему лучше пойти — в контору или в магазин? Контора сразу направо, как проедешь стлань, магазин — налево и дальше. Около магазина толпится народ. Привезли чего-нибудь или у мужиков какой-то праздник. Вот жизнь пошла: что ни день, то праздник! Хорошо бы, шофер поехал в ту сторону, Иван бы сошел возле магазина, посмотрел бы, чего привезли, или узнал, что за праздник.

Шофер свернул налево от стлани, с ветерком домчал Ивана до магазина и остановился, как будто прочитал Ивановы мысли. Главное, еще спросил, когда подъехал к магазину:

— Сюда тебе?

Иван кивнул, довольный, что все так идет хорошо.

— Миронов будешь или Колесников? — спросил Иван у шофера, так как всех бабагайских запомнить не мог. Другое дело — шангинские!

Шофер, кучерявый, лобастый, веселый парень, ответил Ивану, что он — Миронов.

Иван не стал уточнять, как зовут парня и которого он Миронова. Миронов, и ладно. Иван так и думал: по кудрям видно!

На глазах у публики Иван с важностью вылезает из кабины. Захлопнуть шоферу дверцу он ни в коем случае не позволяет — будь ты хоть Миронов, хоть Колесников! Он ее распахнул широко, когда вылез, а потом сам захлопнул, до одного раза. Когда шофер за тобой дверцу закрывает — не то навроде как он тебя выгоняет или выталкивает. А ты сам захлопни!

Иван поднимается по ступенькам высоченного магазинского крыльца, оглядывает публику, здоровается: с кем просто так — кивком или словом, с кем — за руку, и — в магазин. Кто-то из бабагайских, а может, из марининских (их села разделяются только мостом) не знает Ивана и спрашивает:

— Кто это?

Чей-то знакомый голос отвечает:

— Это Иван Федосов.

Дверь за собой Иван закрывает медленно — боится с кем-то столкнуться или ждет, что за хорошими словами кто-то бросит вслед что-нибудь нелестное, может быть, даже оскорбительное. Иван не связывается с такими — пусть завидуют! В Шангине никогда не слышал неприятных слов, разве только от родни… А в Бабагае и на Марининске народ жестче. Чем дальше от своей деревни, тем хуже…

Продавали стиральные машины. Колхозники покупали их в Ангарске или в Черемхове, а тут — в Бабагае! Вот и толпится народ. Ивану стиральная машина не нужна — Марья полощет белье в Индоне и летом, и зимой. То ли дело в свежей воде — стирай, сколько хочешь! — а не в какой-то машине, которая, того и гляди, сломается. Шуму не хватало в доме! Иван как-то сказал Марье, что купит стиральную машину, так Марья на него целый день сердилась.

Постояв около прилавка, Иван маленькими шажками (в магазине тесно было) пошел к двери с таким видом, как будто у него дело, не терпящее отлагательства.