Пол Верт - Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи

• Название: Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи
• Автор: Пол Верт
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0300-4

В исследовании американского историка Пола Верта феномен поликонфессиональности Российской империи изучается сквозь призму проблем имперского строя и управления в XIX – начале XX вв. Автор рассматривает в едином контексте православие и так называемые «иностранные исповедания», освещает значение и последствия этнического разнообразия внутри православного сообщества. Немалое внимание уделяется и таким сюжетам, как переходы из одного исповедания в другое и взаимосвязь конфессиональных дел со сферой гражданских прав и с внешней политикой. В книге представлен целый ряд регионов Российской империи – Кавказ, Царство Польское, Западный и Прибалтийский края, восточная окраина Европейской России – и, соответственно, разные религии и исповедания: ислам, язычество, католицизм, православие, протестантство, армянская апостольская церковь. Рисуемая автором яркая картина религиозного разнообразия углубляет наше понимание специфики Российской империи.

---

Таким образом, Строковский последовательно выступал против установленных законом норм, утверждая, что следует, и даже необходимо, в первую очередь, учитывать местные условия, в частности неустойчивый характер края, склонность марийцев истолковывать расследование как позволение вернуться к язычеству и как следствие – утрату местными властями и духовенством прежнего авторитета. О первоначальной реакции на кризис Строковский делал следующий вывод: «Конечно все сделанные распоряжения были правильны и с законом совершенно согласны; но в подобном деле, где нужно действовать на довольно значительную массу народа в перемене их веры, следовательно обычаев и образа жизни, кажется, что в таком случае более нужно местных соображений, нежели формальностей…»[101] «Законные формы», как видим, признавались слишком косными и слишком общими для данного случая. Этот чиновник призывал к гибкости, умению администрации приспосабливать свои действия к возникающим экстренным обстоятельствам. По сути, в этом содержалось смелое возражение против применения буквы закона.

Более того, Строковский разошелся во взглядах со своими начальниками по поводу того, что следует делать с оставшимися язычниками. В то время как МГИ продолжало настаивать на том, чтобы обращение основывалось на убеждении, Строковский выступил со следующим доводом в пользу более агрессивной кампании:

По моему мнению, как в настоящем деле, так и при будущих подобных случаях необходимо несколько решительными действиями стараться искоренить это язычество, которое с изменением веры получило бы и совершенно другое направление в Гражданском отношении, родственные связи их с Христианами принесли бы ощутительную пользу в самом образе жизни, начали бы просвещать детей своих отдачею в училища, поняли бы пользу промышленности и торговли и при богатых средствах здешней Губернии, стали бы на ряду с другими зажиточными и благомыслящими крестьянами, тогда как в настоящее время грубость веры делает их закоснелыми невеждами и народом отвратительным в их существовании.

Доклад завершался предложением просить губернатора «содействовать в том духе, который по местным обстоятельствам и сущности дела потребуется»[102]. Таким образом, Строковский фактически обещал, что радикальные преобразования гражданской и нравственной жизни края состоятся, если вышестоящие власти дадут ему как активному чиновнику зеленый свет.

Однако начальство не разделяло энтузиазм Строковского относительно «более решительных мер». Директор Первого департамента МГИ указывал, что при дальнейших попытках обращать марийских язычников, «с которыми Вы предложили действовать несколько решительнее, рекомендую Вам поступать не иначе, как в духе, воспрещающем в подобных делах всякое принуждение»[103]. В Оренбурге военный губернатор заявил, что желание Строковского принять решительные меры «было бы противно духу нашего законодательства»[104]. И в самом деле, старшие должностные лица нередко с недоверием относились к способности своих подчиненных действовать благоразумно и в согласии с законом. Чиновники в центре, приверженные идеалам законности, часто были вынуждены напоминать своим подчиненным о законах, регулирующих действия администрации в особых случаях. Еще в 1843 году Киселев призывал подчиненных ограничивать свои действия во всех отношениях «силою закона»[105]. В то же время Синод, обеспокоенный многочисленными «отпадениями» крещеных татар в Казанской губернии, все более убеждался в негативных последствиях формальных массовых обращений и тоже без энтузиазма относился к миссионерским проектам, предусматривающим «решительные» меры[106].

Таким путем, в духе законов Екатерины II о религиозной терпимости и в обстановке реформ, создаваемой Киселевым и его соратниками из числа «просвещенных бюрократов», в Петербурге утвердилось понятие об управлении, отличное от того, которое отстаивали местные начальники вроде Строковского[107]. Проблема законности составляла суть этого расхождения, по крайней мере в нашем случае.

Но для полного понимания действий чиновников МГИ на местах мы должны отметить, что в 1844 году местная администрация МГИ еще была новшеством. Местные палаты были введены в большинстве губерний только в начале 1840-х годов и еще не успели распространить свое влияние на такие отдаленные территории, каким был Ведрес-Калмаш[108]. Более того, в прилегающих частях Волжско-Камского края проект реформы государственной деревни уже натолкнулся на значительное сопротивление крестьян, которые видели в реформе коварный план понизить их статус до уровня удельных крестьян, лишив той относительной свободы, которой они ранее пользовались. Поэтому они отказывались подчиняться приказам властей, и их протест временами принимал массовую форму[109]. Подобные беспорядки происходили в самом Бирском уезде несколькими годами ранее (1834–1835), когда среди нерусских крестьян распространились слухи, что их обратят в христианство и переведут на положение удельных крестьян[110]. Осведомленные, по-видимому, и об этих не столь давних происшествиях, и о происходящих в соседних уездах беспорядках, такие чиновники, как Блударов и Строковский, были решительно настроены обеспечить сохранение спокойствия среди подведомственных им крестьян. Следует также помнить, что Строковский был начальником над государственными крестьянами всей Оренбургской губернии, где множество крестьян, принадлежавших к разным этническим группам, было рассредоточено по огромной территории[111]. Поэтому, учитывая стоявшую перед ними задачу (учредить новое управление с высокой степенью вмешательства властей в жизнь культурно чуждого населения в местности, где присутствие Российского государства исторически было слабым, тем более в контексте крупных сельских беспорядков в соседних губерниях), забота местной администрации об укреплении своей власти выглядит вполне обоснованной.

Имея все это в виду, я полагаю, что крещение, среди прочего, было для местных чиновников МГИ способом утвердить свою власть и тем самым установить выгодные для себя взаимоотношения с местным населением. Как мы видели, именно местные чиновники МГИ играли заглавную роль в крещениях в Ведрес-Калмаше, и просители-марийцы жаловались на Блударова и его помощников, а не на духовенство. По сути, крещение являлось важным инструментом переформовки отношений между нерусским населением и Российским государством – переформовки, сопровождавшей учреждение МГИ и реализацию его интервенционистской программы.

И в самом деле, как только Блударову удалось крестить марийцев в общине Ведрес-Калмаш (неважно, какими средствами), он и другие чиновники получили гораздо большее влияние на них. Пока ему удавалось хотя бы частично опровергать жалобы протестующих – задача, упростившаяся благодаря обращению к тем местным марийцам, которые могли действительно склоняться к христианству или поддаваться подкупу и запугиванию, – Блударов мог ожидать, что петербургская бюрократия будет на его стороне: ведь «отпадение» в любом случае было противозаконно, а чиновникам было гораздо легче отклонить протесты марийцев как последствие «отпадения», чем выяснять, было ли пущено в ход принуждение (при том что само понятие принуждения было туманным). Новый статус марийцев как христиан делал возможными разнообразные вмешательства со стороны местных чиновников – как законные по петербургским меркам, так и не очень. Вмешательства оправдывались тем, что новые требования и ожидания на самом деле являются специфически христианскими обязанностями. Христианство также могло служить основой для союза с определенной частью местного крестьянства, которая затем займет большую часть местных административных должностей. На мой взгляд, местные чиновники МГИ так стремились содействовать распространению крещения – например, награждая Блударова медалями, чтобы побудить его коллег в других уездах последовать этому примеру, – именно потому, что крещение давало им возможность получить большее влияние на местное население. К сожалению, источники содержат мало сведений о том, как местное начальство использовало в своих интересах новый христианский статус марийцев, но кажется достаточно очевидным, что крещение открывало больше возможностей для вмешательства в жизнь новокрещеных.

Это утверждение власти принимало также и символические формы и давало определенные выгоды и самим новообращенным. Например, чиновники МГИ постарались с максимальным эффектом совершить освящение новой церкви в Ведрес-Калмаше (Никольском). Как сообщала Оренбургская палата, «дабы дать более торжественности и сделать более сильным впечатление для народа», епископ Иоанникий «со всем приличным причтом» поехал в Ведрес-Калмаш на освящение, на котором также присутствовали Строковский, уездный начальник, различные чиновники из волостной и сельской администрации, а также почти 3000 крестьян из окрестных деревень, включая и некоторых оставшихся язычников. После литургии новообращенные «были угощаемы» едой и выпивкой[112]. В этом случае местные чиновники МГИ стремились репрезентировать свою власть и показать ее связь с православием через торжественность, декор и впечатляющий имидж представителей этого ведомства. Словом, это был новый порядок, выразительно репрезентированный визуальными средствами. Кроме того, угощая новообращенных – а не язычников, – чиновники пытались продемонстрировать, что обращенные могут ожидать защиты и преференций, в то время как язычники, часть которых жаловалась, что Блударов угрозами заставил их против воли прийти на освящение[113], могли, как подразумевалось, ожидать больших притеснений.