Евгений Войскунский - Химера

• Название: Химера
• Автор: Евгений Войскунский
• Издательство: Время
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-0904-9

Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?

От автора. В 1964 году был опубликован написанный совместно с И. Лукодьяновым рассказ «Прощание на берегу». Мне всегда казалось, что в этом рассказе, в его проблематике таятся неиспользованные возможности. Обстоятельства жизни не позволили нам вернуться к нему, а в 1984 году И. Лукодьянова не стало. Лишь сравнительно недавно, взяв за основу этот рассказ, я написал фантастическую повесть «Химера». Хотелось не только подробнее раскрыть человеческие характеры, но и придать проблеме большую философскую глубину. Впрочем, об этом — судить читателям.

---

— Боишься? — строго спрашивает Штейнберг.

— Не то что боюсь, а…

— А страшно, — заканчивает Леонид Михайлович. — Ну хорошо, не будем торопиться.

— Но прошло не пять, а целых тринадцать лет, прежде чем мы со Штейнбергом решили объявиться. Пожалуй, это достаточный срок для того, чтобы судить об устойчивости эффекта, не так ли? А эффект, достигнутый нами, был устойчив. Все анализы, все доступные приборам записи биоритмов, жизнедеятельности клеток свидетельствовали именно об устойчивости. Они не показывали никаких изменений. Иными словами: опыт, который мы очертя голову поставили на себе в марте 60-го года, оказался успешным. Он словно остановил разрушительную работу времени в наших организмах. Мы и внешне не изменялись, не старели, хотя в 73-м году мне исполнилось пятьдесят пять, а Штейнбергу шестьдесят.

Мы подготовили статью для теоретического журнала по биологии. Статья несколько раз летала с Кавказа в Ленинград и обратно, прежде чем приобрела строгий и доказательный вид. Ни одного лишнего слова. Только факты и цифры, схема бесперебойной доставки к нейронам питательных веществ, схема удаления из клеток мозга конечных продуктов обмена. И в заключение — весьма сдержанные выводы. Никаких громких фраз о вечной молодости и тому подобных штучках, которые Штейнберг называл лирикой. Частный случай регулирования обмена веществ в головном мозге и рост активности нейронов под воздействием экстракта вероника. Вот так мы это определили — как говорится, скромненько и со вкусом.

В журнале статьей заинтересовались. Замредактора, который, собственно, и вел журнал, пригласил меня, расспросил, напоил хорошим кофе и сообщил следующее: получен положительный отзыв от авторитетного ученого, теперь статью послали к другому авторитету, но это так, для проформы; редколлегия решила публиковать статью в одном из осенних номеров. Я послал Штейнбергу телеграмму, заканчивающуюся словами «виват соавтору со чады и домочадцы».

Кстати, о чадах. Как раз тем летом Галочка окончила школу и прилетела в Ленинград поступать в медицинский. Само собой, с ней прилетела Вера Никандровна…

— Вы с ума сошли, такую тяжесть тащить из Гаджинки! — С этими словами Люба встречает, впускает в квартиру гостей. — Здравствуйте, Верочка! Здравствуй, Галочка, миленькая!

Женщины обмениваются поцелуями и междометиями, а Круглов, принявший из рук Веры Никандровны сетку с огромным арбузом, качает головой:

— Ну и ну! Арбуз величиной почти с земной шар.

— Не могли же мы, дядя Юра, оставить вас без любимого фрукта, — звонко объявляет Галя, смеясь и подставляя щеку для поцелуя.

— Вас? Да ты что, Галочка? Забыла, что мы на ты?

Галя стала прехорошенькой девушкой. Ей восемнадцать!

Темно-русая, как Вера Никандровна, невысокая, хорошо сложенная, она все время в движении, вскакивает, ходит по комнате, не сидится ей на месте. И загорелое лицо подвижно, изменчиво, то выражает интерес к тому, что рассказывает мать о конкурсе в мединститут и об ее, Гали, шансах, то — мимолетную скуку. Всякому шутливому слову она рада, хохочет по-детски, долго, до полного насыщения смехом.

— Ну а как там поживает великий альпинист? — вопрошает Круглов. — Все лазит по горам или перешел на горизонтальный образ жизни?

— Горизонтальный образ жизни! — со смехом подхватывает Галя.

— Лазит, лазит, — говорит Вера Никандровна. — В апреле стукнуло шестьдесят, я просила: уймись, выйди на пенсию. Не хочет. Мы «Запорожец» купили, Леня выучился водить, гоняет как молодой…

— Папа и есть молодой! — подтверждает Галя энергичным кивком. — Потому что горный воздух, движение.

— Дядя Юра не горным воздухом дышит, — смотрит Вера Никандровна на Круглова, — а отработанным бензином, а тоже… не назовешь старичком…

— Да, — кивает Люба, — мы с вами, Верочка, стареем… Ну вы не очень, — спохватывается она. — А я ужасно что-то расплылась, и болячки всякие появились. А наши мужья хорошо держатся. И слава богу!

— Слава, конечно, богу, — кивает Круглов, — но и слава нашим женам, которые пекутся о нас денно и нощно.

— Аминь, — завершает Вера Никандровна, все глядя на него. — А у тебя, Юра, хорошее настроение.

— Еще бы! Такие гости… такой арбуз…

— Не от гостей. От еще чего-то.

— Ладно, ладно! Ясновидящая… Так когда у тебя, Галочка, экзамен по биологии? Седьмого? Натаскать надо?

— Сама управлюсь! — задорно звучит Галин голос.

— Штейнберг ее натаскивал, — говорит Вера Никандровна. — Правда, я не уверена, что его взгляды на сей предмет совпадают со взглядами экзаменаторов.

— Пусть, пусть Юра проверит, — говорит Люба. — Он хороший учитель. Гордость нашей школы.

— Ну что ты! Я — страх и ужас методистов РОНО. До чего мне, ребята, надоели методисты! Всё-то они знают лучше всех. — Круглов тянется к тренькнувшему телефону. — Слушаю. Да. А, добрый вечер, Анатолий Кузьмич… Нет, ничего. — Некоторое время он слушает, помрачнев. — Понятно. Но вы говорили, что вторая рецензия — просто так, для проформы… Понятно… Да, это было бы вызовом, конечно, конечно. Понимаю, Анатолий Кузьмич, ваше огорчение. Нет, не заеду. Пришлите, пожалуйста, с курьером. Или у вас нет курьера? Ну прекрасно. Всего хорошего.

Он кладет трубку. Сидит в задумчивости.

— Что случилось, Юра? — встревожилась Люба. — Это из редакции?

— Вот и испортили хорошее настроение. — Круглов выходит на балкон.

Отсюда, с двенадцатого этажа, проезжая улица в пыльно-зеленых берегах кажется широкой рекой, полной движения, шума моторов, гула голосов у гастронома напротив. Течет река обыденной жизни. Лето. Ранний вечер.

Люба выходит на балкон, прислоняется плечом к плечу Круглова, заглядывает мужу в лицо:

— Юра, звонили из журнала? Что-то со статьей?

Он говорит очень спокойно:

— Рогачев написал разгромную рецензию. Завтра я набью ему морду…

Он прохаживается у подъезда института, вдоль наивных облупленных колонн XVIII века. Поглядывает на часы. И, похоже, нервничает — то принимается бормотать что-то, оглядываясь, то споткнется на ровном месте. Видно, что ему не по себе.

Ну наконец-то! Прекрасно одетый, в шляпе, с кейсом в руке выходит из института Рогачев. Каким он стал седым и солидным за минувшие годы! Нет, не растолстел, но, как бы лучше выразить, раздался по-начальственному в плечах и ниже. Неторопливая и отчужденная повадка появилась у Глеба Алексеевича. Его сопровождает молодой сотрудник, тоже при галстуке и при кейсе, он что-то говорит маститому коллеге, а тот слушает с благосклонной полуулыбкой. И уже Рогачев подходит к своей машине…

— В чем дело? — Он вскидывает взгляд на внезапно выросшую перед ним фигуру. — А, это вы, Юра…

— Да, я. Не ожидали?

— Если вы хотите поговорить со мной, то попрошу в четверг после двух.

— Я не хочу говорить с вами.

— Тогда… — Рогачев выдвигает вперед плечо, намереваясь шагнуть к машине, но Круглов недвижим. — Посторонитесь, пожалуйста, Юра.

— Глеб Алексеевич, один только вопрос. Вы в рецензии написали: вряд ли исследование тончайшего механизма питания клеток головного мозга доступно школьному учителю и альпинисту, не оснащенным современным лабораторным оборудованием.

— Я написал не так.

— Ну, смысл именно такой. Вы что же, забыли, что мы в те годы, когда готовился эксперимент, профессионально занимались физиологией под вашим пристальным руководством?

— Ничего я не забыл, — сдержанно говорит Рогачев, — и вообще здесь не место.

— Товарищ, — вклинивается между Рогачевым и Кругловым молодой сотрудник, — осадите назад. Не приставайте к профессору…

В следующий миг он отлетает в сторону, отброшенный Кругловым.

— Это хулиганство! — кричит Рогачев. — Вы не смеете, Круглов…

— Посмею раз в жизни! — С этими словами Круглов наносит сокрушительный удар в профессорскую челюсть.

Но это происходит только в его воображении.

По-прежнему он стоит, молчаливый, на балконе, под которым синими, желтыми кораблями течет река вечерней жизни.

— Не смей, — говорит Люба, обеспокоенно заглядывая ему в глаза, — слышишь, не смей связываться с ним. Ты слышишь, Юра?

Круглов кивает.

— Дай мне слово, Юра, дай честное слово, что не пойдешь выяснять отношения с этим Рогачевым.

— Да что ты всполошилась?

— Всполошилась, потому что знаю, какой ты бываешь невыдержанный, если…

— Не беспокойся, Люба. Не пойду я бить ему морду. Не посмею. Как можно! Такому важному, сановному… члену-корреспонденту… Ведь я червяк в сравнении с ним… лицом таким… его сиятельством самим…

— Что ты бормочешь? Юра, очнись!

На балкон выглядывает Галя:

— Вы совсем про нас забыли!

И опять они сидят вчетвером за накрытым столом, в середине которого пламенеет огромный арбуз, и Круглов поднимает бокал с красным вином: