Василий Ильенков - Большая дорога

• Название: Большая дорога
• Автор: Василий Ильенков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1949

---

— Мария Орлофф! — крикнул Штумм, багровея от нетерпения.

Маша шагнула, но Таня опередила ее и решительно пошла к откосу, нагнув голову, пряча лицо под платком. И Маша, только теперь поняв, что Таня хочет спасти ее ценой своей жизни, рванулась за ней, расталкивая людей.

— Пустите! Да что же это… Танечка! — шептала Маша, а ей казалось, что она кричит на весь мир.

Кто-то схватил Машу за руку.

— Очнись! — властно сказал Прохор, удерживая ее. — Ты свое дело не забывай!

«Дело… Какое дело?» — растерянно подумала Маша, припоминая, как и почему она очутилась здесь, в этом овраге. Нет, никакого важного дела ей не поручали… Она пришла в Шемякино сама, чтобы предупредить людей об опасности, чтобы спасти Вассу Тимофеевну…

И вдруг она подумала, что ее «дело» и состоит в том, чтобы помогать людям избавиться от великой беды, что она может и должна сделать для людей еще много полезного, что Таня спасает ее для того, чтобы она спасала других.

— Ну, братцы, слушай мою команду! — заговорил Прохор, внезапно преображаясь: слабый голос его зазвучал непререкаемо. — Становьтесь тесней, чтоб не видать было немцам, пещеру спинами загораживайте! Машеньку спрятать надо в пещере… Вон в той, где мы глину берем. Да поживей! А ты, Машенька, лезь в пещеру! Не мешкайся!

С минуту люди стояли в оцепенении, и Маша думала: «Неужели я ошиблась в них?» Это было испытание веры в людей и любви их к ней, Маше Орловой. И люди вспомнили зимние вечера, когда они по ее почину отбирали руками по зернышку семена пшеницы, и электровеялку Коли Смирнова, и столбы, поставленные от Спас-Подмошья до Шемякина, чтобы протянуть электрические провода, — вспомнили все доброе, что принесла она с собой в их деревню. И люди загородили спинами пещеру в откосе, а ребятишки затеяли возню, чтобы отвлечь внимание солдат.

Вскоре прибежал разъяренный Штумм вместе с Яшкой. Они спустились в овраг, выстроили шемякинцев в шеренги и заглянули каждому в лицо. Они прошли так близко от пещеры, что Маша слышала тяжелое дыхание Штумма.

— Ее тут нет, — мрачно сказал Яшка.

Солдаты обшарили кусты. Спиной к отверстию в пещеру, заваленному травой и крапивой, сидел дед Прохор и стонал, схватившись за живот:

— Ой, смертынька моя! Ой, помираю, братцы…

Солдаты брезгливо обошли деда, и старший, вытянувшись перед Штуммом, громко рявкнул:

— Nichts gefunden![3]

Грохот разорвавшегося в Шемякине снаряда наполнил сердце Маши несказанной радостью и тревогой. За первым снарядом разорвался второй, ближе к оврагу, и солдаты поспешно выскочили на откос. Штумм карабкался по тропинке, оскальзываясь и дыша с каким-то хрюканьем.

Над Шемякиным бушевала железная буря: снаряды рвались непрерывно, густой дым повалил вверх черными клубами — загорелись избы. Солдаты побежали от оврага, стараясь держаться подальше от деревни, за ними, спотыкаясь и проклиная смоленскую землю, бежал Штумм.

Шемякинцы робко вышли из оврага и замерли, увидев горящие дома. Женщины плакали. Дед Прохор, глядя на свою пылающую избу, сказал:

— Ничего, бабы, не ревите. Мы коммунистическу партию в пещере сохранили… Она нам, коммунистическа партия, еще почище избы выстроит, как в Спас-Подмошье. Нам все перетерпеть надо. И пословица говорит: «Терпенье да труд все перетрут»… Так-то. Ему, немцу-то, гляди, тоже крепко досталось. Сколько было танок наставлено — все побиты… Видать, наши пушкари глазастые… От самого Спас-Подмошья все разглядели.

Немцы ответили жестоким обстрелом Спас-Подмошья и бомбежкой с воздуха. Спас-Подмошье горело, когда Маша, выбравшись из своей пещеры, поднялась на откос оврага. Огромное зарево мерцало багровыми всполохами, и на это зарево, как на маяк, Маша пошла в темноте по спутанной и полегшей пшенице.

Маша нашла генерала уже в землянке, выкопанной в саду. Дегтяревский дом горел, и колхозники вытаскивали пианино, которое застряло в дверях.

— Да бросьте вы его! — крикнул Николай Андреевич, влезая в окно, чтобы спасти от огня «Книгу добра», которую Семен Семенович оставил ему на хранение, и папку с наиболее важными бумагами правления колхоза.

Он выскочил из дома в самый последний момент, перед тем как обрушилась крыша. Пианино блестело под яблоней, отражая трепетный огонь пожара.

«Вот оно — счастье мое», — подумал Николай Андреевич и, сгорбившись, вошел в землянку генерала.

Михаил Андреевич, выслушав доклад Маши, сидел, низко опустив голову.

— Немцы схватили Тимофея, — сказал он, когда Николай Андреевич устало опустился рядом с ним на скамью. — Но слово свое сдержал… не посрамил наш дегтяревский род. Оклеветали его подлые немцы…

— Не знают они наш народ, — сказал Николай Андреевич.

— Не одни они думают, что мы слабы. Ну что ж, узнают, какие мы, советские люди… Весь мир узнает! — взволнованно сказал генерал.

Немцы, озлобленные упорным сопротивлением советских войск, начали жестоко бомбить наш оборонительный рубеж. Бомбардировщики, как коршуны, кружились над окопами и сбрасывали бомбы с небольшой высоты.

Наши истребители отгоняли вражеские стаи, но они снова возвращались. Генерал Дегтярев приказал зарываться в землю как можно глубже.

Ополченцы опять взялись за лопаты. Они яростно долбили твердую смоленскую глину. На помощь им пришли колхозники из «Искры».

— Ну и земля же ваша окаянная, — сказал скрипач Казанцев, разглядывая свои нежные ладони, покрытые волдырями.

— Нет, наша земля прекрасная, — ответил академик Куличков. — На этой глине вырос наш смоленский гениальный Глинка, произведения которого вы исполняли на своей скрипке вчера.

— Разве Глинка, смоленский? — спросил кто-то.

— Да. Его именем назван даже целый район, возле Ельни… Я часто думал: почему именно он, Глинка, создал своего изумительного Сусанина? И вот теперь мне стало понятно, — проговорил академик, счищая с лопаты налипшую глину.

— Почему? — спросила Маша, которая сгружала с подводы толстую сосну.

— Он жил на пути с Запада на Восток, по которому не раз совершались нападения на Россию. И он создал своего Сусанина, чтобы мы вечно помнили об этом и… — и, подняв над головой лопату, как оружие, пропел: — «По-о-ослед-ня-а-я заря… Наста-ааа-ло-о вре-емя ммое…»

Академик пропел эту фразу жиденьким тенорком, и, хотя его слабенький, дрожащий от волнения голос мог вызвать только улыбку, никто не улыбнулся, и лишь сильней застучали лопаты, скрежеща о камни.

Колхозники подвозили на лошадях огромные сосновые бревна и укладывали их сплошным накатом над блиндажами, потом поперек настилали второй ряд, третий, четвертый, а сверху засыпали землей и покрывали дерном.

— Так, так, — одобрительно приговаривал генерал Дегтярев, осматривая блиндажи. — Глубже, глубже зарывайтесь, товарищи, в смоленскую землю! В ней ваша жизнь… Был такой, говорят, герой в древности, Антей. Силен он был только тогда, когда стоял на земле. И враг старался оторвать его от земли, приподнять, чтобы он не мог прикоснуться ногами к земле и чтобы из него ушла его могучая сила… Так и наша сила в земле, товарищи!

Генерал помнил, что он имеет дело с людьми учеными, и старался не ударить лицом в грязь. И хотя эти ученые люди были плохо обучены и уступали во всем рядовым бойцам кадровых частей, сражавшихся рядом с ополченцами, генерал считал, что ему оказали большую честь, доверив командование дивизией народного ополчения. И всякий раз, когда на совещании в штабе армии заходила речь об ополченцах и он видел ироническую усмешку на лице какого-нибудь генерала, командовавшего кадровой частью, Михаил Андреевич чувствовал себя оскорбленным и пускал в такого генерала ядовитые стрелы:

— Посмотрим, как вы, кадровые, покажете себя. А моя интеллигенция не подкачает.

У него был лишь опыт гражданской войны, и он успел прослушать только кратковременные курсы при Академии генерального штаба, а было уже много генералов, окончивших академию. Он понимал, что его время прошло, но в душе он считал себя еще достаточно сильным, чтобы потягаться с некоторыми «академиками», и с гордостью носил орден Красного Знамени, полученный за штурм Перекопа.

Не надеясь на то, что ему дадут технику, Михаил Андреевич стал воевать по-своему. «Земля, — сказал он себе и всем окружающим, — вот наше самое главное оружие!»

Он с детства привык любить и уважать землю за ее великую и добрую силу. С пяти лет он уже помогал отцу скородить поле. Андрей Тихонович сажал его верхом на лошадь, и Миша разъезжал по пашне, поднимая столбом пыль, — это было его самое любимое дело. Позже, когда ему пришлось рыть могилу для дяди на том месте, где когда-то похоронен был дед, Михаил Андреевич не нашел ничего, кроме обыкновенной глины, в которую превратился дед. С тех пор Михаил Андреевич уверовал, что земля есть начало и конец всего, что существует. И когда потом он узнал, что мир состоит из материи, она всегда представлялась ему в виде красноватой смоленской глины.