Василий Ильенков - Большая дорога

• Название: Большая дорога
• Автор: Василий Ильенков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1949

---

Приехал Шугаев. Третий день он разъезжал по району — поздравлял народ с Новым годом. Иван Карпович сам ввел этот обычай и строго соблюдал его уже много лет: он приезжал в селение, говорил несколько ласковых, веселых слов и, пожелав людям доброго здоровья и благополучия, ехал дальше. Людям нравилось, что сам секретарь райкома партии приезжает к ним издалека и не за тем, чтобы требовать от них чего-нибудь, а просто поздравить с наступающим Новым годом, как поздравляют своих родных и близких. Но потом, когда Иван Карпович обращался к людям с какой-нибудь просьбой: ускорить уборку хлеба или засеять побольше льна, — люди уже сами, без лишних напоминаний, с удовольствием выполняли каждую просьбу Ивана Карповича, как «своего» человека.

— Давайте выпьем за народ наш! — предложил Шугаев, поднимая стакан. — За нашего хозяина, бывшего батрака, ставшего большим человеком нашего общества…

— Разве вы были батраком? — спросил академик, чокаясь с Николаем Андреевичем.

— Пять годов. У вашего папаши, — улыбаясь, сказал Николай Андреевич.

— Вот как, — пробормотал академик, рука его дрогнула, и вино пролилось на скатерть. — Глупо умер старик… Сосулька с крыши свалилась — и по голове…

— Помню, помню этот день, — сказал Тарас Кузьмич, — Николай Андреевич снег с крыши счищал… Падали сосульки… падали!

Все умолкли, и настала такая тишина, что было слышно, как тяжело дышит Андрей Тихонович.

— Выпьем за народ наш! — повторил Шугаев, чтобы прервать эту неприятную тишину. — За вас, Викентий Иванович!

— Простите, — смущенно пробормотал академик, — вот видите, какой же я народ? Народ — это вот те, кто своими руками добывает хлеб… Вот как Николай Андреевич… А мы интеллигенция. Люди мысли…

— С этой точки зрения и Николай Андреевич такой же интеллигент, как и вы. Он ведь тоже академик, — сказал Шугаев.

— Как? Я не понимаю вас, — удивленно проговорил Викентий Иванович.

— Сегодня мне позвонили из Москвы и сказали, что Николай Андреевич за свои заслуги в области колхозного строительства избран членом Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Поздравляю, Николай Андреевич! — Шугаев подошел к Дегтяреву и обнял его.

Все обступили Николая Андреевича, а он смущенно улыбался, не понимая, какой же он академик, когда не кончил никакой школы и даже в земском училище учился только одну зиму. А то, что он делал в колхозе двадцать лет, казалось ему, не имело никакого отношения к науке и было обыкновенным трудом, каким была заполнена вся его жизнь и жизнь его предков.

И Шугаев, подметив недоумение в глазах его, заговорил о том, что тысячи лет люди жили «кажон сам по себе», в своей норе, мало чем отличаясь от любого зверя, который тоже живет в своей норе, избегая себе подобных. Но в Спас-Подмошье уже двадцать лет люди живут объединенно на общей земле, и эту объединенную жизнь сотен людей организует председатель колхоза Николай Дегтярев, который нигде не учился сложному делу управления людьми на разумных началах коллективного труда, потому что нигде и никто до него такого не делал и научить Дегтярева никто не мог. Он сам проложил новый путь в жизни своим умом, своей догадкой, своим талантом руководителя. И теперь другие будут учиться у него, Николая Дегтярева, и не только шемякинцы, которые еще не научились разумно жить и трудиться, но и китайцы, и немцы, и французы, и болгары, и все, все человечество…

И когда Шугаев сказал это, все вдруг с изумлением посмотрели на Николая Андреевича, будто увидели его впервые, хотя Шугаев не сказал ничего такого, что было бы неизвестно им. Нет, все это они знали и сами, все это окружало их, но они не вдумывались в это, не вглядывались, потому что торопились все вперед и вперед, а Шугаев вдруг остановил всех и сказал: посмотрите, какое великое дело вы совершили сами!

— Мужик стал коммунистом, — продолжал он, — и это самое изумительное, что мы сделали, товарищи, за годы советской власти. Мы можем гордиться, что создали новый тип крестьянина, который научно мыслит и научно трудится на своей земле…

— Позвольте, кто это «мы»? — спросил академик, потому что Шугаев, говоря, все время смотрел на него.

— Все мы… и я… и вы, Викентий Иванович. Большевики…

— Простите, я беспартийный, — пробормотал академик.

— Это не имеет значения, Викентий Иванович, — с улыбкой сказал Белозеров. — Мы делаем одно дело: создаем новый мир… будущего человека…

— Я не люблю громких слов, — сердито сказал академик. — О будущем писали и говорили сотни лет… А человек попрежнему, как и сто лет назад, остается неизменным… Вот вы сами видели сейчас, кому достался медведь…

— В семье не без урода, — сказал Шугаев. — Но вы, Викентий Иванович, видите урода и не видите всей семьи…

— Что ж, пойдемте, посмотрим вашу «семью», — с вызовом и веселым озорством проговорил академик. — Побродим по деревне, посмотрим настоящих, живых, обыкновенных людей… Кстати, и головы проветрим.

— И я с удовольствием присоединяюсь к вам, — сказал Белозеров. — Перед отъездом я был у товарища Сталина. И он просил посмотреть, как идет жизнь на смоленской земле. Ведь здесь проходит великая дорога с Востока на Запад. По этой дороге на Москву шли все любители легкой добычи. Литовцы шли. Поляки шли. Наполеон шел…

Гости ушли в сопровождении Николая Андреевича. Молодежь принялась танцовать. Генерал и Егор сели за шахматы.

К ночи мороз сменился оттепелью. Падал редкий снег. В домах светились окна, хотя было уже заполночь.

— Это хорошо, что у вас люди живут в своих небольших домиках, — сказал академик. — Люди любят свое, пусть маленькое, не очень удобное, но свое… Вы их к коммунизму тащите, а они вот в своих избушках хотят жить. Давайте зайдем в такую семью, где много детей, — вдруг предложил он, и в голосе его послышалось плохо скрытое торжество.

— Можно зайти к Дарье Михайловне, у нее много ребятишек, — сказал Николай Андреевич.

— Вот, вот! К Дарье Михайловне, — академик подхватил под руку Шугаева.

— Дети, вероятно, спят уже, — нерешительно сказал Шугаев, — поздно ведь…

Но академик силой потащил его к дому.

— Нет уж, пойдемте, не отвертитесь.

В доме было шумно: еще в сенях слышны были детские возбужденные голоса, смех, топот. Посредине комнаты стояла высокая — до потолка — елка, украшенная золотыми и серебряными нитями, звездами, стеклянными шариками, крохотными электрическими лампочками, а вокруг елки толпились дети.

— А мы встречали Новый год, — сказала женщина лет пятидесяти с усталым лицом, но веселыми глазами. — Я за день так замоталась со своими ребятами, что на ногах еле держусь.

— Как же вы одна управляетесь с такой большой семьей? — спросил академик, разглядывая ребятишек.

Все они были чисто одеты, и лица у всех были веселые. Ребята о чем-то спорили. Здесь были и малыши, и школьники, и юноши с комсомольскими значками, и девочки-подростки.

— Трое сейчас в Москве учатся. Один в армии, а старшая девочка уже учительницей в соседнем селе, — объясняла Дарья Михайловна. — Дома осталось шестеро.

— А я не хочу поднимать руку за Павлика! — запальчиво крикнул подросток с красным галстуком. — Куклу надо отдать Карменке. Вот! Потому что она сирота…

— Карменка? — спросил академик. — Почему у нее испанское имя?

— Карменка, поди сюда, милая! — позвала Дарья Михайловна.

И девочка подбежала к ней и прижалась к коленям.

— Она действительно похожа на испанку, — сказал академик, любуясь темными глубокими глазами девочки.

— Она из самого Мадрида, — сказала Дарья Михайловна. — Отца ее убили, а мама неизвестно где… Когда их много привезли оттуда. Николай Андреевич и говорит: «Поезжай-ка, Дарья Михайловна, и возьми троих». Ну, я поехала и взяла. Вот они и живут у меня…

— Так это у вас что же… детский дом? — спросил академик, поднимаясь с таким видом, словно его обманули.

— Нет, зачем же детский дом? Они, испанцы эти, у меня живут, в семье, вместе с моими детишками, как свои, — сказала Дарья Михайловна и погладила рукой по курчавым волосам Карменки. — Оно хоть и своих порядочно, да ведь их тоже пожалеть надо… Их фашисты осиротили, — тихо сказала она.

Девочка вздрогнула, и глаза ее еще больше потемнели, а пальчики сжались в кулачок: она уловила знакомое ей, ненавистное на всех языках мира слово.

— Карменка! Карменка! — закричали дети. — Иди скорей сюда!

Девочка побежала к елке, и ей вручили большую куклу. Она прижала ее к груди и счастливо улыбнулась.

— Спасибо вам, Николай Андреевич, за игрушки. Такая уж великая радость сегодня у ребятишек, — сказала Дарья Михайловна. — Мы-то сами без игрушек росли… А они вот вырастут и нам добром отплатят за нашу ласку. — Дарья Михайловна помолчала и задумчиво добавила: — Дожить бы!