Василий Ильенков - Большая дорога

• Название: Большая дорога
• Автор: Василий Ильенков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1949

---

Радостный, переливчатый звон их слышала и Маша, поднимаясь на крылечко дегтяревского дома: это Анна Кузьминична играла на пианино.

Маша часто бывала в этом доме, и ей нравились просторные комнаты с широкими окнами и высокими потолками, со стенами из тесаных сосновых бревен, издающих смолистый запах. Нравилась ей и какая-то особенная чистота вокруг: полы блестели, на столе сверкала белизной скатерть, на окнах висели снежно-белые занавески. Чистота была богом Анны Кузьминичны, и она поклонялась ему с великим усердием с утра до ночи: скребла, чистила, мыла, — и горе было тому, кто, входя в дом, забывал вытереть обувь о половичок в сенях. Увидев следы на полу, Анна Кузьминична бледнела, как будто ей нанесли жестокое оскорбление, и обычно мягкий голос ее становился резким и сухо официальным; она возвращала неаккуратного человека в сени, на половичок, и уже потом этому человеку нужно было много приложить усилий, чтобы добиться расположения Анны Кузьминичны. Но того, кто тщательно вытирал сапоги в сенях, она встречала ласковой улыбкой, хотя и не была раньше знакома с вошедшим: уважение к ее труду она считала лучшей рекомендацией человека.

Анна Кузьминична была так поглощена музыкой, что не слышала ни скрипа двери, ни легких шагов Маши, которая остановилась у порога.

«Счастливая, счастливая!» — думала Маша, глядя на белые маленькие руки, взлетавшие над клавишами, и вдруг почувствовала запах вешней земли, усеянной белыми подснежниками.

Это было в апреле. Томимая неясной грустью, Маша бродила в березняке, среди кочек, покрытых зеленым плюшем мха, и собирала подснежники. Журчала вода, и солнце так сверкало в лужицах, что было больно глазам. Неумолчно звенели зяблики, повторяя одну и ту же несложную песню, как бы изумленно спрашивая друг друга: «Не правда ли, как хорошо? Как хорошо!» И Маша почувствовала, что ей тоже хорошо оттого, что журчит вода и сияет солнце, и от запаха земли кружилась голова. Маша села на кочку, покрытую брусничником, и вдруг заплакала от ощущения близкого счастья.

И сейчас, испытывая такую же радость близкого счастья, Маша бросилась к Анне Кузьминичне и обняла ее.

— Счастливая вы! — сказала Маша, любуясь умиротворенным лицом Анны Кузьминичны, и самое счастье предстало перед ней в образе матери, ждущей любимого сына.

Анна Кузьминична принесла платье, и Маша, не ожидавшая, что оно уже готово, расцеловала ее и, нетерпеливо переодевшись, подошла к зеркалу. Маша, взглянув на себя, нашла, что в этом новом платье из светлосиней шерстяной материи она еще красивей. И Анна Кузьминична залюбовалась ею.

— Ты счастливей меня, Маша, — в раздумье сказала она.

— Почему, Анна Кузьминична? — удивленно спросила Маша, поворачиваясь перед зеркалом так, чтобы видеть разрез платья сбоку, открывавший ее сильную ногу с тугими мускулами, рельефно проступавшими под тонким чулком.

— Потому что тебе двадцать лет, — тихо сказала Анна Кузьминична, оглядывая фигуру Маши, дышавшую чарующей силой здоровья.

— Платье хорошо сидит на мне, правда, Анна Кузьминична? — сказала Маша, охорашиваясь перед зеркалом; она вдруг услышала пофыркивание машины за окном и, побледнев, прошептала: — Володя приехал!

Анна Кузьминична побежала в прихожую, чтобы открыть дверь.

— Что же мне делать? — растерянно прошептала Маша и, чтобы Владимир не подумал, что она нарядилась ради него, хотела снять новое платье, но крючки на вороте не расстегивались, и она бросилась в соседнюю комнату, чтобы убежать через другую дверь, ведущую во двор.

Анна Кузьминична распахнула дверь и, плача от радости, прижала к груди голову сына, покрывая поцелуями щеки, лоб, волосы.

— Замерз, Володенька? Говорила же я… надо было тулуп захватить…

— Нет, я не промерз, мама, а вот приятель мой здорово, видно, застыл. Ему такой мороз не в привычку… Раздевайся, Том! — сказал по-английски Владимир.

И только теперь Анна Кузьминична увидела человека с черным лицом и черными руками.

Анна Кузьминична впервые в жизни видела негра. Правда, она рассказывала школьникам о людях с другим цветом кожи и рекомендовала всем прочитать «Хижину дяди Тома». Она сама в детстве плакала над этой книгой, разглядывая картинки, где были нарисованы огромные собаки и белый человек с бичом, бегущий по следам черного человека.

И вот Анна Кузьминична увидела черного человека в своем доме. Он стоял у порога в легком пальто и ботинках без калош и, зябко улыбаясь, прижимал к груди шляпу.

— Да вы, пожалуйста, не стесняйтесь, товарищ, — сказала она, смущенно вглядываясь в лицо гостя, заставляя себя примириться с необычным цветом его лица. — Я вас сейчас чаем горячим напою, — хлопотливо бегая от шкафа к столу и звеня посудой, говорила она. — Да как же это вы в летнем пальто в такой морозище? Так и простудиться легко.

Но черный гость все улыбался, прикладывая руку к груди.

— Том плохо говорит по-русски, — сказал Владимир, — но он понимает, что ты добрая-добрая, — и с этими словами Владимир обнял мать и поцеловал.

И Том захлопал в свои огромные черные ладони.

— Хорошо! Очень хорошо! — проговорил он гортанным, но мягким голосом.

Анна Кузьминична хотела снять самовар со стола, чтобы отнести на кухню и насыпать горячих углей, но Том, опередив ее, схватил самовар своими ручищами с такой легкостью, словно это был не ведерный самовар, а кофейник, и понес за Анной Кузьминичной.

Пока она насыпала угли в самовар, Том рассказал ей, как мог, что мама его осталась в Америке с многочисленными его братишками и сестрами, а он бежал, потому что его хотели повесить на дереве.

— Линч! Линч! — проговорил он, делая руками вокруг горла воздушную петлю. — Америка плохо. Россия хорошо… Россия нет линч!

Пока Анна Кузьминична разговаривала с необыкновенным гостем на кухне, Владимир бродил по дому, удивляясь, что потолок, казавшийся раньше таким высоким, теперь висит почти над головой, а окна узенькие, и кругом так тесно, что, того и гляди, зацепишься за что-нибудь. И все вещи стали какими-то игрушечными, словно привезли их из детского сада. Он открыл дверь в комнату, где раньше стояла его кровать и замер на пороге — на него смотрела девушка в синем платье и смущенно улыбалась.

Владимир сразу узнал Машу, но так как он не ожидал увидеть ее здесь, в этой комнате, то растерялся и, отступив назад, пробормотал:

— Простите…

— Это я должна извиниться перед вами, Володя, — улыбаясь, сказала Маша. — Забралась в вашу комнату от страха…

— Неужели я такой страшный? — сказал Владимир, крепко сжимая ее сильную руку с загрубевшей от мозолей ладонью. — С такими руками вам нечего бояться.

— Да ведь все время в работе… то снопы вязала, то лен теребила. А уж лен брать, сами знаете, Володя, какая это тяжелая работа, — говорила Маша, а сама думала: «Хорошо, что крючки не расстегнулись и я осталась в новом синем платье».

Владимир не видел Машу больше трех лет. Осенью, когда он на один день заглянул домой перед поездкой за границу, Маша была в Смоленске, на съезде стахановцев. И теперь Владимир с удивлением думал: «Неужели это та самая худенькая девочка с робкими серыми глазами, которая бродила по вечерам в березовой роще среди подснежников?»

Перед ним была женщина, которую он видел впервые. В серых глазах ее светилось спокойное сознание своей силы.

— Я тоже хотела уехать в Москву учиться, но Николай Андреевич сказал: «Все уезжают, а кто же землю пахать будет?» И мне вдруг стало стыдно, что я хочу уехать потому, что здесь труднее жить…

Владимир, улыбаясь, смотрел на нее, и Маша, смутившись, поглядела на свои руки, ужаснулась, какие они грубые, жесткие, и сказала:

— Когда лен теребили, бывало все ладони в крови, словно ножом изрезаны… Стебли в горсть зажмешь, а выдернуть нет сил, больно…

«Зачем же это я говорю? Он вообразит, что я стыжусь», — подумала она и умолкла.

Вошла Анна Кузьминична, Том внес самовар; пришел Николай Андреевич.

— Ну, рассказывай, что видел за морем-океаном? Какие там чудеса? — сказал он, гордясь сыном, и благодарно улыбнулся Анне Кузьминичне, как бы признавая, что обязан этой радостью ей.

— Вот одно из заморских чудес. Я купил это в Нью-Йорке, — сказал Владимир, вынимая из кармана маленькую круглую коробочку.

Он положил коробочку на стол, и все с любопытством стали рассматривать ее. На дне коробочки, под стеклом, был нарисован тощий, желтый, почти голый индус, стоящий на коленях со связанными на спине руками; палач занес над его головой железный меч. Стоило нажать кнопку — и палач опускал свой меч на шею несчастного. Но голова не отваливалась — продолжала держаться на железной шее. И было непостижимо, как же мог меч очутиться ниже шеи, не разрубив ее.

— Весь интерес этой «игрушки», по замыслу ее изобретателя, состоит в том, чтобы отгадать, каким образом меч проникает через железную шею, хотя всем ясно, что он не может разрубить ее, — говорил Владимир, нажимая кнопку, и палач рубил голову несчастному индусу.