Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории

• Название: Пакт, изменивший ход истории
• Автор: Владимир Наджафов
• Издательство: Новый Хронограф
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-94881-243-4

Дважды на протяжении полувека — в 1939 и 1989 годах — международные последствия пакта о ненападении, заключенного между СССР и Германией 23 августа 1939 года, были наглядно-взрывными с последующим критическим ускорением хода событий и сменой де-факто вектора мировой политики. В первый раз — когда пакт, одномоментно и круто изменив баланс сил в Европе, укрепил Гитлера в решимости напасть на Польшу, что ознаменовало начало Второй мировой войны. Во второй раз наследие советско-германского пакта шумно сказалось в 1989-1991 годах после признания советской стороной — впервые, публично, на весь мир — факта подписания секретного протокола к пакту о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе» и объявления всех секретных договоренностей с Германией недействительными с момента их подписания. Это привело к еще одной структурной перестройке международных отношений, вызвав развал Советской империи и самого СССР.

В книге рассматриваются различные аспекты проблемы происхождения и природы Второй мировой войны с акцентом на фактор классово-имперской политики сталинского Советского Союза, включая как непосредственные, так и долгосрочные историко-геополитические последствия советско-германского пакта. Она основана на широкой документальной базе, в частности — на материалах архивов России и США.

---

Со знанием дела П.А. Судоплатов пишет, что когда началась Холодная война, Сталин «твердо» проводил линию на конфронтацию с США{726}. Протоколы заседаний Политбюро подтверждают, что тон яростному антиамериканизму задавал сам И.В. Сталин, а его ближайшее окружение — В.М. Молотов, А.А. Жданов, Г.М. Маленков, Л.П. Берия, М.А. Суслов — старательно демонстрировало перед вождем свои антизападные чувства.

О накале страстей, разбуженных Холодной войной, говорит тот факт, что Сталин сам публично ответил на фултоновскуюс речь У. Черчилля, в которой тот говорил о «железном занавесе», опустившемся на европейский континент от Штеттина на севере до Триеста на юге. Тень тирании, продолжил Черчилль, пала на Европу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям»{727}. Раздражение Сталина было столь велико, что он не остановился перед сравнением Черчилля с Гитлером, обвинением Черчилля в расизме, в стремлении организовать против СССР новый поход «14 государств» и т.п.{728} Естественно, последовала команда «инстанции» об ужесточении советской позиции по всем вопросам отношений с Западом, включая пропаганду{729}.

У. Черчилль в долгу не остался. Его весьма откровенные публичные высказывания насчет большевизма, судя по архивному фонду В.М. Молотова, изучались в Кремле с пристрастием. Так, в январе 1949 г., выступая в английском парламенте, Черчилль выражал уверенность в том, что «настанет день, когда будет, несомненно, признано… всем цивилизованным миром, что удушение большевизма в зародыше было бы несказанным благословением для человечества». Спустя два месяца в речи в Бостоне (США) он говорил: «Неспособность задушить большевизм в колыбели с помощью того или иного средства и вовлечь обессиленную тогда Россию в общую демократическую систему теперь лежит на нас тяжелым бременем… Но мы не должны отчаиваться»{730}.

Конечно, были и попытки сохранить, особенно в 1945–1946 гг., видимость продолжающегося сотрудничества между союзниками по войне. Им удались некоторые согласованные решения, например, мирные договоры с восточноевропейскими странами-сателлитами Германии, в чем был больше заинтересован Советский Союз. Хотя, признается в официозной «Истории внешней политики СССР», подготовка мирных договоров «проходила в условиях напряженной дипломатической борьбы по вопросам, определявшим будущее судьбы значительной части Европы{731}

Анализируя международные события между двумя сессиями Совета министров иностранных дел, Лондонской (сентябрь — октябрь 1945 г.) и Московской (декабрь 1945 г.), Сталин придавал решающее значение тому, что он назвал политикой «стойкости и выдержки». Благодаря этой политике, писал он накануне московской сессии, «мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшимся в Лондоне». Выиграли, так как США и Англия отступили, и предстоящая московская сессия пройдет «без привлечения Китая по европейским вопросам и без привлечения Франции по балканским вопросам». Как советский выигрыш Сталин оценивал результаты парламентских выборов в Болгарии и Югославии, на которых победили коммунисты. Очевидно, подытоживал свой анализ Сталин в письме В.М. Молотову из Сочи, где он находился на лечении, «что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»{732}.

Косвенное подтверждение вышесказанному о нарастании опасного противостояния между бывшими союзниками содержится в рассекреченном «Оперативном плане действий Группы советских оккупационных войск в Германии», датированном 5 ноября 1946 г. Цель публикации заключалась в опровержении подозрений Запада в том, что «мы будто бы сразу после войны составили обширные планы завоевания Европы и даже нападения на США». Автор комментариев к публикации пишет, что все обстояло наоборот: «Сразу после второй мировой войны главной целью военной доктрины США было уничтожение мировой системы социализма и утверждение гегемонизма США»{733}. Как бы то ни было, глубокий разлад между недавними союзниками был налицо.

Однако приостановить «могучий вал советской армии» (А.А. Громыко) на уже достигнутых рубежах в Европе следовало хотя бы по той причине, что все еще предстояло предъявить сталинский «особый счет к Японии». В «Обращении к народу», выпущенном 2 сентября 1945 г. после разгрома дальневосточного союзника нацизма — милитаристической Японии, Сталин говорил о наступлении долгожданного дня: «Сорок лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня» — ликвидации «черного пятна», легшего «на нашу страну» в результате поражения в русско-японской войне 1904–1905 гг.{734} Не прочь был Сталин оккупировать и часть «собственно японской территории», чтобы, писал он президенту США Г. Трумэну 16 августа 1945 г., возместить тот моральный ущерб, который был нанесен русскому общественному мнению оккупацией японцами в 1919–1921 гг. «всего советского Дальнего Востока»{735}. Но встретил решительный отказ.

Другим сдерживающим мотивом, помимо стремления рассчитаться с Японией за давнее поражение, была неожиданно возникшая атомная проблема. Об испытании атомной бомбы стало известно на Потсдамской конференции в июле 1945 г., а вскоре она нашла боевое применение против Японии. Правда, вначале Сталин, по-видимому, недооценивал значение нового страшного оружия массового поражения. В сентябре 1946 г. он публично говорил о том, что не считает атомную бомбу «такой серьезной силой», какой склонны ее считать некоторые политические деятели. По его словам, атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных» и они не могут решить судьбу войны — «для этого недостаточно атомных бомб»{736}. В январе 1949 г. В.М. Молотов высказывался примерно в том же смысле, заявив, что «у них (Запада. — В. Н.) нет сейчас столько пороха, чтобы напасть на Советский Союз»{737}. Из этих высказываний следует, что поначалу американская атомная монополия не воспринималась советским руководством настолько серьезно, чтобы отнести появление атомного оружия к непосредственным причинам послевоенной Холодной войны. Во всяком случае, в кризисных ситуациях вокруг Берлина в 1948–1949 гг. и в Корейской войне 1950–1953 гг. советское руководство, насколько можно судить по известным документам, не придавало атомному оружию решающего значения.

В Европе, остававшейся эпицентром Холодной войны, Советский Союз, несмотря на окончание войны, сохранял большие силы. Его курс на запугивание Запада военной мощью был одной из главных причин возраставшей международной напряженности. О степени этой напряженности можно судить по пропагандистской схватке, развернувшейся на очередной, 3-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Париже (сентябрь-октябрь 1948 г.). Заметным явлением на сессии стало выступление 28 сентября главы делегации Бельгии, ее премьер-министра П. Спаака{738}, обратившегося к советской делегации со словами: «Империя Советского Союза простирается от Дальнего Востока до Балтийского моря и от Черного до Средиземного моря. Власть его ощущается теперь даже на берегах Рейна… и Советский Союз спрашивает, чего опасается другая сторона!.. Дело в том, что внешняя политика Советского Союза теперь более честолюбивая и смелая, чем политика самих царей»{739}. Напомнив о «Четырех свободах» американского президента-либерала Ф. Рузвельта, Спаак потребовал, чтобы советские руководители освободили людей на Западе от чувства страха, которое они испытывают перед военной мощью СССР{740}.

Современники на Западе сравнивали выступление П. Спаака по силе эмоционального воздействия на общественность с речью У. Черчилля в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской правительственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал «важным вопросом». «Начиная с 1948–1949 гг.», заявил он советским руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха», считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского Союза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и Западного блока»{741}.

Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти что-либо дополнительно о содержательной части выступления П. Спаака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии Генеральной Ассамблеи ООН за живое, можно судить по ответной речи главы делегации А.Я. Вышинского, которая пестрела выражениями: «…Никаких фактов. Одна риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие премьер-министра Бельгии потрачено «на совершенно посторонние и никчемные речи», полные «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и необоснованных положений»{742}. Мои попытки выяснить через Архив внешней политики РФ реакцию в Кремле на выступление Спаака ни к чему не привели. Отказ от поисков соответствующих архивных материалов мотивировался тем, что советские руководители были слишком заняты государственными делами, чтобы обратить внимание на выступление «какого-то Спаака». Каждый, кто видел протоколы заседаний Политбюро, на которых рассматривались десятки и сотни самых различных вопросов, может по достоинству оценить истинные мотивы отказа работников архива.