Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории

• Название: Пакт, изменивший ход истории
• Автор: Владимир Наджафов
• Издательство: Новый Хронограф
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-94881-243-4

Дважды на протяжении полувека — в 1939 и 1989 годах — международные последствия пакта о ненападении, заключенного между СССР и Германией 23 августа 1939 года, были наглядно-взрывными с последующим критическим ускорением хода событий и сменой де-факто вектора мировой политики. В первый раз — когда пакт, одномоментно и круто изменив баланс сил в Европе, укрепил Гитлера в решимости напасть на Польшу, что ознаменовало начало Второй мировой войны. Во второй раз наследие советско-германского пакта шумно сказалось в 1989-1991 годах после признания советской стороной — впервые, публично, на весь мир — факта подписания секретного протокола к пакту о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе» и объявления всех секретных договоренностей с Германией недействительными с момента их подписания. Это привело к еще одной структурной перестройке международных отношений, вызвав развал Советской империи и самого СССР.

В книге рассматриваются различные аспекты проблемы происхождения и природы Второй мировой войны с акцентом на фактор классово-имперской политики сталинского Советского Союза, включая как непосредственные, так и долгосрочные историко-геополитические последствия советско-германского пакта. Она основана на широкой документальной базе, в частности — на материалах архивов России и США.

---

Из встречи с И.В. Сталиным и В.М. Молотовым американский посол вынес убеждение, что завоевал доверие обоих. Теперь, даже оставив свой пост в Москве, Дэвис полагал, что может служить связующим звеном между американским Белым Домом и московским Кремлем. С собой он увез фотографии Сталина, Молотова и М.М. Литвинова с их автографами, которые держал в своей библиотеке на видном месте.

Так Дж. Дэвис неожиданно превратился в «особого друга Сталина», как он себя стал называть с этого времени{415}. При администрациях Ф. Рузвельта и Г. Трумэна он имел привычку посещать Белый дом, предлагая свои услуги в качестве эксперта по советским делам. Но был ли Дж. Дэвис таковым на самом деле — «особым другом Сталина» и надежным советологом? Думается, что нет, не был. Он, например, очень хотел, но так и не смог перед отъездом вновь повидаться со своим новоиспеченным «другом». И уж совершенно необоснованны его претензии на роль знатока Советского Союза. Ему не дано было познать советскую действительность во всей ее тоталитарной сущности. В самом главном — в оценке внутреннего положения в стране — Дэвис, в отличие от коллег по дипломатическому корпусу в Москве, которые отнеслись к сталинскому Большому террору резко критически, воспринял как должное официальную версию массовых репрессий{416}. То, что представлялось американскому послу пресечением деятельности «пятой колонны» и укреплением советского строя{417}, на самом деле вело к подрыву международных позиций страны. Неудивительно, что составители документального издания «Внешняя политика Соединенных Штатов: Советский Союз, 1933–1939 гг.» донесениям посла предпочли сообщения низших чинов посольства — Дж. Кеннана, Ч. Болена (в послевоенные годы они назначались послами в СССР — в 1952 и 1953–1957 гг. соответственно). По свидетельствам Л. Гендерсона и Дж. Кеннана (не владея русским языком, Дж. Дэвис пользовался на судебных заседаниях по политическим процессам 1937–1938 гг., на которых он присутствовал, услугами этих американских дипломатов как переводчиков), посол на самом деле понимал, что к чему. Но в таком случае возрастает ответственность Дэвиса за искаженную информацию, которую он посылал в Госдепартамент США.

Известную благосклонность сталинского руководства Дж. Дэвис заслужил примитивным приемом, следуя полученному им перед приездом в СССР неофициальному «дружественному» совету избегать критики политики и действий Кремля. Старательно придерживаясь однажды усвоенной им линии поведения, он смягчал формулировки в дипломатических депешах в Вашингтон, которые давались ему на подпись. Сталин по-своему отблагодарил Дэвиса, наградив его в мае 1945 г. высшим советским орденом.

С посольскими донесениями Дж. Дэвиса из Москвы, не выдержавшими испытания временем, можно ознакомиться по его мемуарам «Миссия в Москву», вышедшим еще в 1941 г. Любопытно, что мемуары, рисовавшие «в высшей степени лестный портрет сталинской России»{418}, в советское время оставались малодоступными для читателей научных библиотек, будучи упрятанными в фонды специальных хранилищ. Из той же серии курьезов советского времени: моя попытка в аспирантские годы ознакомиться с рецензией на мемуары Дэвиса, опубликованной в политико-теоретическом органе Компартии США — журнале The Communist, не удалась. Как в Библиотеке имени В.И. Ленина, так и в Фундаментальной библиотеке общественных наук Академии наук СССР нужные страницы были аккуратно вырезаны, предположительно, по цензурным соображениям. Разгадка подобных тайн, как легко догадаться сведущему читателю, в той практике умолчания, которую вплоть до Перестройки советская власть использовала, чтобы скрыть теневые стороны своей внешней политики.

В глазах западных лидеров, если они хотели оставаться реалистами — а реализм американского президента Ф. Рузвельта общеизвестен, — сталинские репрессии, по причине их масштабов, предсказуемости последствий, делали более чем проблематичной, по крайней мере, на обозримый период, активность советской внешней политики в вопросе коллективной безопасности, ставили под вопрос ее антифашистскую направленность. Последствия не замедлили проявиться. С одной стороны, в советской внешнеполитической пропаганде все больше делался упор на ответственности Англии и Франции — «провокаторов войны» (Сталин) — за обострение положения в Европе, а с другой — с осени 1938 г. стали заметны определенные признаки разрядки в советско- германских отношениях.

Таким образом, отклонение инициативы Дж. Дэвиса вряд ли можно считать малооправданным, учитывая небогатый послужной список бывшего американского посла в СССР. Были, разумеется, и другие причины, обусловившие отрицательную реакцию американского правительства, в том числе внутренние (о которых говорится в ответной телеграмме К. Хэлла).

В рассматриваемый период советско-американские отношения в целом пребывали в состоянии застоя. С лета 1938 г., после отъезда Дж. Дэвиса, в Москве даже не было американского посла. Новый посол был назначен лишь в феврале следующего года, а его прибытия в советскую столицу пришлось ждать еще полгода. Американская левая и либеральная печать по-прежнему ратовала за развитие отношений с Советским Союзом, но большая часть средств массовой информации отражала преобладавшие в стране подозрения насчет надежности СССР как сторонника дела демократии и всеобщего мира.

Американский историк Т. Мэддакс в книге «Годы отчуждения», посвященной советско-американским отношениям в 1933–1941 гг., ссылается на целый ряд публикаций, раскрывающих причины недоверия к Советскому Союзу и его политике. Как это ни странно, пишет автор, «многие редакторы» периодических изданий в США, ссылаясь на фундаментальную общность тоталитарных режимов Германии и СССР, считались с возможностью их сближения. Так, газета Washington Post писала, что «глубокая общность в восхвалении государства и подавлении личности делают второстепенными различия между ними»{419}.

Из факторов советско-германского сближения американская пресса выделяла в прошлом масштабную торговлю между двумя странами, а также их тесное сотрудничество в военно-технической сфере. Еще большее значение периодическая печать США придавала политико-стратегическим расчетам сторон. Газета New York Herald Tribune (в то время выходившая в Нью-Йорке, позднее в Европе) в апреле

1939 г. следующим образом суммировала подозрения насчет Советского Союза: «Единственное, что интересует Советы в сложившейся ситуации, это не то, как остановить Гитлера, а как добиться того, чтобы державы Оси и демократические страны сошлись в смертельной схватке»{420}. Писательница и журналистка А.-Л. Стронг, неоднократно бывавшая в СССР, в номере журнала Asia за май 1939 г. опасалась того, что Советский Союз может объединиться с Германией с целью сломить капитализм и использовать итало-германский фашизм против западной демократии{421}.

Сближение с СССР, по мнению американской прессы, сулило определенные стратегические выгоды Германии и ее союзникам. Журнал Harpers (за июль 1939 г.) предполагал, что, заручившись советской помощью, Германия окажется способной разорвать кольцо окружения вокруг себя, Италия — расширить свои владения в Северной Африке, Япония — повернуть свою экспансию в сторону Голландской Вест-Индии, а Германия и СССР — вместе разделить Польшу{422}.

Конечно, далеко не все американцы верили в возможность сделки между Советским Союзом и Германией. Генеральный секретарь Коммунистической партии США Э. Браудэр, выступая в начале июля 1939 г. в одном из американских университетов, так ответил на вопрос о вероятности заключения советско-германского соглашения: «Такие слухи в основном исходят из Берлина, который надеется тем самым внести смятение в ряды демократических сил. У такого соглашения почти такие же шансы, как у Эрла Браудэра на избрание президентом Американской торговой палаты»{423}.[42]

Но означает ли все это, что США больше не пытались на официальном уровне довести до сведения советского правительства свою позицию в вопросе трехсторонних переговоров? Пытались, и неоднократно.

Неотвратимость угрозы безопасности самим США в случае масштабной войны вне Американского континента, несмотря на их отдаленное географическое положение, была и оставалась рефреном американского подхода к агрессии Германии в Европе и Японии в Азии. Это означает также, что и Ф. Рузвельт, и К. Хэлл исходили из того, что в долгосрочном плане интересы США совпадают с интересами стран, противостоящих агрессорам — с интересами как Англии с Францией, так и Советского Союза. Опросы общественного мнения показывали, что большинство американцев склонялось к выводу, что война в Европе неизбежно затронет их жизненные интересы. Поэтому от двух третей до трех четвертей американцев по опросам общественности институтом Гэллапа высказывались за поддержку Великобритании и Франции в случае их войны с Германией и Италией{424}.