Людмила Матвеева - Шесть тетрадок

• Название: Шесть тетрадок
• Автор: Людмила Матвеева
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1976

Повесть о строительстве метрополитена в Москве.

---

Людмила Григорьевна Матвеева Шесть тетрадок

О ком эта книга?

Когда мальчика Мишку из нашего двора спрашивали: «Кем ты будешь, когда вырастешь?», он отвечал каждый раз по-разному. Иногда говорил: «Лётчиком». Иногда: «Полярником». Прочёл книгу о бесстрашном пограничнике Карацупе и его славной собаке Ингусе и сразу решил, что обязательно станет пограничником. Тут в Москве начали строить метро. Даже ночью горели над шахтами яркие огни. По городу ходили люди в огромных шляпах, забрызганных глиной. Мишка сказал: «Буду метростроевцем». И мы все захотели быть метростроевцами. Это считалось наравне с полярником и ничуть не хуже лётчика. Мужественная героическая работа — чего же ещё человеку надо?

Эта повесть о ребятах того далёкого времени. И о взрослых — строителях первой очереди метро, — бригадире дяде Коле, который провёл первую сбойку; бывшей беспризорнице Зине Шуховой, которую не хотели принимать на Метрострой; инженере Самойлове, который умел искать золото, строить мосты и не спать по три ночи подряд.

Ребята того времени очень любили метро, которого ещё не было. Им очень хотелось побольше узнать о метростроевцах. Я думаю, что тебе, сегодняшний читатель, это тоже интересно. Потому и написала для тебя эту повесть. Я надеюсь, что мои друзья, о которых рассказано в книге, станут и твоими друзьями. Если ты захочешь написать мне письмо, пиши по адресу: Москва, А-47, улица Горького, 43. Дом детской книги. Я обязательно отвечу на твоё письмо.

Автор

Человек в больших сапогах

Мальчик бежит по улице.

Булыжная мостовая. Гремит трамвай, разогнавшись под горку. Из красной кирпичной трубы фабрики рвётся вверх серый дым. Стоит на углу милиционер в каске с шипом на макушке. Извозчик в толстом пальто кричит:

— Гражданка! Садись, свезу к вокзалу! А хочешь — к Мосторгу!

Стегнул вожжами свою лошадь по рыжей спине, сыплются из-под копыт, отскакивают от булыжника синие искры.

Бежит по улице Мишка. В руке портфель, в другой — сосулька. Он отломил её с крыши низкого домика, хотел погрызть, но не успел: нашлось дело поважнее. Мишка бежит за человеком в больших резиновых сапогах с отворотами, как у мушкетёра. Костюм у человека заляпан глиной и сапоги в грязи. «Какой красивый!» — думает Мишка.

На человеке шляпа с широкими полями. Над лицом поля загнуты вверх, а сзади опущены. Метростроевец. Он широко шагает, и Мишке приходится бежать, чтобы не отстать.

Почему он догоняет этого человека? В те годы, о которых я пишу, никто не задал бы такого вопроса. Уже два года в Москве строится метро. Мальчик бежит за метростроевцем. Хочется догнать его, вдоволь налюбоваться на его необыкновенную шляпу, на огромные сапоги в рыжих кляксах глины. Спросить о чём-нибудь, если удастся. Поговорить хоть минутку, если повезёт.

Метростроевец — герой. А мальчик — просто мальчик, житель Москвы тридцать четвёртого года, мальчик с нашего двора. И он несётся со всех ног за своим героем. Он уже почти догнал его. Но человек вдруг остановился у низенькой двери, открыл её и исчез. Мишка тоже вбежал в эту дверь и оказался в небольшой комнате. Там было много письменных столов, много людей и много дыма, трудно было всех разглядеть. И трещала пишущая машинка, и мужчина кричал в телефон непонятные слова: «Грунт! Штольня!» А метростроевца не было. Он исчез вместе со своими сапогами, вместе со шляпой и забрызганным костюмом.

Мишка ошарашенно оглядывался. Он ничего не понимал.

— Мальчик! Ты к кому? — спросила его девушка, яркая, как расписная матрёшка…

Так начинается эта история.

Но самое начало было немного раньше.

Салочка, дай колбаски!

Мишка залезает на подоконник и рывком открывает форточку. Он слышит сразу два голоса.

— Не стой в чулках на подоконнике. Простудишься. — Это говорит бабушка.

А во дворе Сашка Пучков кричит:

— Салочка! Дай колбаски! Я не видел твои глазки!

Мишка подальше высовывает голову в форточку, и лицо его обдаёт ветром. Это мимо окна проносится Сашка Пучков. За ним, вытянув руку, бежит Лёнька-Леденчик. Никогда Леденчику не осалить Сашку Пучкова. Ничего не поделаешь, Сашка бегает быстрее всех во дворе.

Сашка самый быстрый. Таня Амелькина самая красивая. Леденчик самый умный. Борис с чужого двора самый толстый. Это всем давно известно, никто про это не говорит, все и так знают. А Мишка никакой не самый, это тоже все знают. Мишка самый обыкновенный. Но есть в нашем дворе человек, который считает, что Мишка самый лучший, самый смелый и самый добрый. Только никто этого не замечает, а этот человек замечает, но никому не говорит.

Мишка смотрит в форточку, он видит: возле забора прыгает через верёвочку Таня Амелькина. У Тани лёгкие ноги, она быстро-быстро вертит свою верёвочку и скачет быстро-быстро, и наклоняет голову то на один бок, то на другой.

Смотрит Мишка на Таню и совсем не замечает другую девочку, которая стоит в стороне, у скамейки, и держит куклу со скомканной причёской. Эта девочка — я. Мишка совсем не обращает на меня внимания, и мне от этого даже теперь грустно, хотя прошло так много времени.

И теперь я словно вижу наш старый двор. Вижу Мишкину голову в форточке. Вижу красивую Таню, Сашку Пучкова с колючими, недоверчивыми глазами, Леденчика, Бориса с чужого двора и себя у зелёной ободранной скамейки с куклой, завёрнутой в байковое одеяло, и на одеяле коричневый след утюга. Я не подхожу к ребятам, всё равно меня не примут играть. Они большие, им по десять лет. А я ещё и в школу не хожу.

И уж конечно, не приходило тогда в голову, что когда-нибудь я стану взрослой и напишу книгу о нашем дворе, о Мишке, о Пучкове, о Москве тех давних лет. О том, что видела сама, и о том, что видели другие.

Но это будет потом, через много, много лет.

А пока Сашка Пучков кричит нарочно противным голосом:

— Салочка! Дай колбаски!

Он подпрыгивает от нетерпения; очень ему хочется, чтобы Лёнька-Леденчик погонялся за ним. Но Лёнька хитрый, он знает, что Пучкова ему не догнать, и бежит за толстым Борисом с чужого двора. Борис уже запыхался, и совсем скоро Леденчик осалит его. И тогда будет Борис салочкой, и ему будут кричать: «Салочка! Дай колбаски!»

Борис замечает в форточке Мишкину голову и зовёт:

— Мишка! Выходи гулять!

Хочет, чтобы Мишка был на новенького. Кто на новенького, тому и водить.

А Мишка согласен быть на новенького. Вдруг он самого Сашку Пучкова осалит? Как побежит изо всех сил, как разгонится! Раз — и хлопнет Пучкова ладонью по спине. Почему так не может быть? Очень даже может быть.

Ну, а уж если не догонит Пучкова, то Леденчика догонит без труда. За Борисом с чужого двора и бегать нечего, какой интерес за ним бегать, он толстый и непроворный.

— Мишка! Выходи гулять!

— Иду! Сейчас!

Какие прекрасные это слова: «Выходи гулять!» Ты рванёшься за дверь, и сразу — другая жизнь, другой свет, другая скорость. И ноги сами несут тебя — быстрее, быстрее. Там, во дворе, — игра, и спор, и крик до хрипоты. Там Сашка Пучков и его превосходство, от которого тебе иногда тоскливо. Но зато там Таня. Таня Амелькина прыгает через верёвочку, лёгкие ноги мелькают, мелькают.

— Иду! — кричит Мишка. — Сейчас!

Он спрыгивает с подоконника.

И тут бабушка говорит:

— Куда? Даже не думай и выбрось из головы.

Бабушка говорит очень чётко и размеренно, как будто диктует диктант.

— В чём ты пойдёшь? Ботинки я сегодня в починку отнесла, только завтра будут готовы. Теперь же любой сапожник ставит свои условия.

Мишка молчит. В голове у него звенит двор, он почти не слушает бабушку. Бабушка садится на диван, натягивает папин полосатый носок на перегоревшую лампочку и начинает штопать. А Мишка стоит посреди комнаты и держит под мышкой куртку.

— И почему обязательно по улице носиться? Ты что, уличный мальчик? Сядь и почитай Лермонтова. Я в твоём возрасте почти всего Лермонтова наизусть знала. А эти уличные беспризорники пускай бегают.

— Бабушка! — взмолился Мишка. — Я могу в тапках, мои парусиновые тапки совсем целые. Даже лучше, чем в ботинках. И почему беспризорники? У Сашки отец милиционер, у него наган настоящий.

— Господи боже мой, — вздыхает бабушка и натягивает на лампочку второй носок. — Наган! И это называется счастливое детство.

Бабушка перестаёт штопать и начинает нервно дергать себя за пальцы, за каждый по очереди, как будто хочет оторвать. Пальцы хрустят.

Папа не разрешает Мишке ссориться с бабушкой.

«Бабушка человек старого закала. Её не перевоспитаешь», — так сказал папа.

А разве Мишка собирается бабушку перевоспитывать? Разве ему больше нечего делать на этом свете? Да он и слова не сказал бы, удрал на улицу, и всё. Ну может быть, дверью хлопнул бы чуточку громче, чем нужно. Чтобы бабушка поняла, что он, Мишка, ни капли с ней не согласен насчёт счастливого детства.