Марк Твен - Мои часы

• Название: Мои часы
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Юмористическая проза

(англ. Mark Twain, настоящее имя Сэ́мюэл Лэ́нгхорн Кле́менс (англ. Samuel Langhorne Clemens) — знаменитый американский писатель.

---

МОИ ЧАСЫ (Небольшая, но поучительная история)

Мои прекрасные новые часы шли в продолжении полутора лет, никогда не отставая и никогда не забегая вперед: ни одна часть их механизма не портилась и ни разу они не останавливались. Я привык, наконец, считать их указания совершенно непогрешимыми, а их жизненную энергию и телесную структуру — вечными.

Но однажды вечером я забыл их завести. Я встревожился, как будто это было несомненным предвестником и предтечей какого-нибудь несчастья. Но мало по малу настроение мое прояснилось; поставив часы на удачу, я заставил себя забыть о своих суеверных предчувствиях.

На другой же день я зашел в магазин первого попавшегося часовых дел мастера, чтобы поставить их совершенно точно. Владелец мастерской, взяв их у меня из рук, приготовился перестанавливать, но вдруг сказал:

— Они отстают на четыре минуты;- надо продвинуть регулятор.

Я пробовал удержать его от этого, пробовал уверить, что ход часов безукоризнен, но все напрасно: этот кочан в образе человека знал только одно, что «часы отстали на четыре минуты и что регулятор должен быть передвинутъ»; и он с спокойной суровостью совершил это гнусное дело, пока я боязливо вертелся вокруг него, умоляя оставить часы в покое. Мои часы начали спешить, и с каждым днем все больше и больше. В первую же неделю их захватила сильнейшая лихорадка, так что температура достигла 150 градусов в тени. По прошествии двух месяцев они оставили далеко за собой все часы в городе, опередив на 13 дней общепринятый календарь. Они уже переживали ноябрь, любуясь его снежными хлопьями, между тем как ветер шелестел еще октябрьскими листьями. Они с такой разрушительной быстротой приближали сроки квартирной платы, годичные расчеты и тому подобные неприятности, что я не мог долее спокойно взирать на это.

Я снес их к часовых дел мастеру для проверки. Он спросил меня, не были-ли они когда-нибудь в починке, но я ответил, что не были, так как никогда не нуждались ни в какой починке. Тогда в его взоре засветилось злобное удовольствие: поспешно открыв часы, он вставил в глаз небольшую лупу и стал рассматривать механизм, а затем объявил, что часы необходимо вычистить, смазать и, кроме того, проверить, — через неделю я их могу получить обратно.

После того как мои часы были вычищены, смазаны и проверены, они стали идти так медленно, что тикали на манер похоронного колокола, Я начал опаздывать на поезда, на деловые совещания и к своему обеду; мои часы, растянув три грационных дня в четыре, допустили опротестовать мой вексель; постепенно уплывая во вчерашний день, потом в позавчерашний, потом в протекшую неделю, я мало по малу стал представлять себя единственным в мире существом, все еще валандующимся в минувшей неделе, давно уже для всех канувшей в вечность. Не выжидая, пока я начну ощущать в себе нечто в роде товарищеского влечения к мумиям в музее, а равно желание обменяться с ними новостями, я опять отправился к часовых дел мастеру. В ожидании стоял я подле него, пока он совершенно разобрал часы и затем объявил, что цилиндр «распух», уверяя, что в три дня он может привести его опять к нормальному объему. После этой операции, часы в «среднем выводе» шли хорошо, но и только. В течение одной половины суток ими овладевала какая-то чисто человеческая свирепость, причем они так пыхтели, чихали, сопели и фыркали, что я сам, за всем этим шумом, не мог уловить собственных мыслей; и пока это продолжалось, во всей стране не было часов, которые могли бы поспеть за ними в этой бешеной скачке. Затем, во вторую часть суток они начинали отставать и убивали на это как раз столько времени, что все часы, которые они раньше опередили, успевали их теперь опять нагнать. Таким образом, по прошествии 24 часов, они, в заключении, снова показывали совершенно точное время, и, стало быть «в среднем выводе» шли вполне правильно, так что никто не имел бы права сказать, что они исполнили больше или меньше своей прямой обязанности. Но правильное «среднее время» составляет в часах еще довольно подозрительную добродетель, и потому я снес их к новому мастеру. Он сказал, что лопнула пружина. Я сказал, что очень рад, что не случилось ничего хуже. По правде говоря, я не имел никакого понятия о часовой пружине, но мне не хотелось казаться несведущим перед посторонним. Он исправил пружину, но, выиграв в одном отношении, часы потеряли в другом. Они немножко шли, а потом немножко стояли, потом опять немножко шли и т. д., причем промежуточные периоды выбирались ими по собственному усмотрению. И каждый раз перед тем, как они собирались пойти, следовал толчок, как бы от мушкета. Несколько дней я подкладывал себе на грудь вату, но, в конце концов, понес часы к другому мастеру. Он расчленил их на маленькие отдельные кусочки и, ворочая эти обломки под своим стеклом, сказал, что, кажется, все дело «в колесе». Он исправил его и часы опять пошли. Теперь они отлично делали свое дело, за исключением того, что чрез каждые 10 минут стрелки сходились вместе, в виде ножниц, и с этого момента продолжали маршировать уже сообща. Самый мудрый человек в мире не мог бы определить по точному, измерителю времени, который теперь час, и потому я вновь отправился отдать их в починку.

Этот индивид объяснил мне, что «кристалл согнулся и покривилась спираль». Кроме того, он полагал, что часть механизма нужно бы вообще сделать заново. Он устроил все это и часы мои работали совершенно безупречно, за исключением только того, что иногда, протрудившись безмятежно часов восемь, они вдруг начинали шуметь всеми своими внутренностями и жужжать на подобие пчелы, а стрелки принимались вращаться так быстро, что приходилось положительно сомневаться в их индивидуальности: они представлялись на циферблате как бы тончайшей паутиной. В 6 или 7 минут проделывали они 24 часа и затем с треском останавливались.

С тяжелым сердцем отправился я вновь к мастеру и, присматриваясь, как он разбирал часы, приготовлялся сделать ему строжайший допрос под присягой, так как дело становилось положительно серьезным. Часы, при покупке, стоили мне 200 долларов, а за починку их мне пришлось уже заплатить всего две или три тысячи долларов. Ожидая и присматриваясь, я вдруг узнал в часовых дел мастере старого знакомого, — бывшего пароходного машиниста, и при том не из числа хороших.

Заботливо исследовав все части часов точно также, как. это проделывали и все другие мастера, он с такой же самоуверенностью объявил свое решение.

Он сказал:

«Они слишком много поддают пару, винтовой ход надо бы умерить посредством предохранительного клапана».

Но тут я ему на месте раскроил череп и принял на свой счет его похороны.

Мой дядя Вильям (ныне, к сожалению, покойник!) имел обыкновение говорить, что хорошая лошадь остается хорошей лошадью, пока она не взбесилась, и хорошие часы остаются хорошими часами, пока они не попадут в пальцы часовых дел мастеров. И при этом он удивленно спрашивал: а что бы сталось тогда со всеми котельщиками, оружейниками, сапожниками и кузнецами, у которых дела пошли плохо? Но на это ему никто никогда не мог ответить.

1870