Альфонсо Микельсен - Избранные

• Название: Избранные
• Автор: Альфонсо Микельсен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Роман «Избранные», принадлежащий перу видного общественно-политического деятеля, бывшего президента Колумбии Альфонсо Лопеса Микельсена, написан от лица потомственного франкфуртского банкира, который, спасаясь от преследований нацистов, эмигрировал в Латинскую Америку. Роман отличается антиимпериалистической, пацифистской направленностью. Автор анализирует экономические, политические и социальные процессы в латиноамериканском обществе. Основной обличительный пафос романа направлен против «избранных». Миллионерам от сахара, кофе, табака и хины противопоставлен мир простых и скромных тружеников.

---

И только мой врач, доктор Фаусто, с присущим ему цинизмом, которым он славился в кругах Jla Кабреры, открыл мне глаза:

— Приходите вечером в бар «Лас Агилас», там поговорим. Сейчас я ничего не могу сказать.

Недорогой бар был набит народом. С огромным трудом мы нашли столик в дымном углу. Разговаривать было почти невозможно: от стойки неслись оглушительные крики.

— Послушайте, сеньор К., — сказал мне доктор. — Я вас глубоко уважаю, но не могу рисковать. Тем более в таком месте, как клуб «Атлантик»… Ведь ваше имя фигурирует в «черном списке», и все об этом знают! Особенно после скандала в «Ла Сентраль».

Мне нечего было возразить доктору. Я смотрел на него без всякого удивления. Он, видя мою реакцию, которой, по всей вероятности, ожидал, положил мне на плечо руку. Потом вынул ключи, бросил их на стол и сказал, улыбаясь:

— Не стройте никаких иллюзий о встрече праздника в публичном месте. Вот вам ключ от моего дома. Вы знаете, он находится в северной части города. Меня не будет всю неделю. В доме лишь старая служанка, глухая как могила. Найдите себе подружку и проведите с ней праздник вдвоем. Рекомендую вам комнату, которая выходит на реку… В домашнем баре стоят напитки, у патефона вы найдете пластинки с последними болеро.

— Благодарю вас от души, но право же…

Однако в глубине души мысль о том, что сегодня же или в крайнем случае завтра я смогу отправиться в этот дом, чуть ли не заставила вырвать ключ из рук доктора. Но извечное ханжество протестанта вынуждало меня скрывать подлинные чувства.

— Возьмите этот ключ, сделайте мне праздничный подарок. Иначе я буду чувствовать себя неловко за мое предложение.

Я взял ключ и поблагодарил доктора Фаусто, добавив, что делаю это, только чтобы угодить ему.

В тот же вечер, когда мы, как обычно, ехали с Ольгой в автомашине, я сказал ей:

— А у меня для тебя есть сюрприз — нам с тобой повезло на «благотворительном базаре для бедных детишек».

«Благотворительные базары» — столь популярные в рождественские дни — проводятся якобы в пользу нищих детей.

— Что же это? Ты собираешься мне что-то подарить?

— Видишь эту бутылку шампанского? Мы выпьем ее с тобою в «Корабле», так называется дом моего приятеля. Огромный красивый дом. Ты таких еще и не видела. За садом — река. А в доме огромные окна, чтобы можно было бы любоваться звездами.

Ольга засмеялась:

— Я сегодня как раз надела красное платье. Ты говорил, что оно тебе нравится.

— Ты похожа на королеву, которая осчастливит обездоленных на их празднике! Самая настоящая королева!

Машина наша медленно продвигалась между дикими вишнями. Я держал Ольгу за руку.

— Мне всегда так нравились твои руки, — говорил я. — Они были моими первыми друзьями. Наше сближение началось с рук.

— У меня красивые руки? Но ведь они слишком большие, как у мужчины.

Это правда — удивительно, что у столь нежного создания были такие крупные руки, они совершенно не гармонировали с ее хрупкой фигурой. Ольга впервые говорила о своем недостатке.

— Пусть твои руки не очень красивы, зато они не тщеславны, а главное — верны.

Мы подъехали к самым дверям дома доктора Фаусто и быстро вошли, опасаясь ненужной встречи. Никого не было. Я опустил занавеси в гостиной и пошел за льдом и бокалами для нашего праздника — праздника обездоленных.

Ольга никогда не пробовала шампанского, она с удивлением следила за моими приготовлениями. Когда из бутылки с оглушительным хлопком вылетела пробка, Ольга сказала:

— Давай сделаем по глотку шампанского и поцелуемся. Я видела это в одном фильме.

И она поцеловала меня, осторожно перелив в мой рот вино. Действительно ли она видела это на экране?

— Твоя любовь кажется мне чудесным даром! Иногда я сомневаюсь, наяву ли все? Ты столько заставила меня ждать, столько времени могла пробыть без меня…

— Ты все еще сомневаешься? Но почему тогда я сегодня с тобой? Зачем же я пришла сюда?

«Зачем я пришла сюда?» Не говорило ли в ней желание? Может быть, она уже сдается?

Я бережно взял Ольгу на руки и отнес на диван в самом укромном уголке гостиной, уже окутанной сумерками. Она лежала как мертвая, с губ ее не слетело ни единого слова. Я пытался вызвать хоть кроху ответной нежности… Все было тщетно.

— Как же так? Как же так? — повторял я, не понимая сам, что говорю.

Ольга по-прежнему хранила молчание. Руки ее бессильно вытянуты вдоль тела, будто ею овладело полное безразличие ко всему, что происходит в мире живых людей. На ложе, подаренном мне в этот день судьбой, лежала не молодая и полная сил женщина, а сломанная ветка, дерево, принесенное откуда-то неиссякаемым потоком вечности.

Я жадно ласкал Ольгу. Мои руки скользили по ее телу, будили его, но оно оставалось холодным. От нее исходил аромат свежего плода, спелого персика, сорванного чьей-то грубой рукой. Запах этот кружил мне голову, путал мои мысли… Вокруг нас царила глубокая тишина. Ольга, как и прежде, молчала, была недвижна. В ответ на мои действия — ни слова протеста. Ни движения, которое означало бы согласие.

Ледяная скованность ставила меня в тупик. Ольга отдавалась моей воле. Но в руках у меня была живая кукла, лишенная каких бы то ни было чувств, ничего общего не имевшая с существом, с которым несколько минут назад я жарко говорил о любви. Единственным признаком жизни было ее прерывистое дыхание. Аромат дыхания обволакивал меня, казалось, его источает все ее тело, губы, волосы, грудь, щека, прижатая к моей щеке. Мои чувства, обостренные предвкушением столь желанной победы, не подчинялись приказам разума. Я понимал, стоит Ольге проявить малейшую нежность, произнести пусть слово, наша встреча не закончится полным крахом.

— Что же это такое? Что же это?..

Все было напрасно. Мое тело уже не подчинялось импульсам сердца. У меня не оставалось иного выхода, как признать свое поражение.

Я поцеловал Ольгу. Несколько минут спустя, надеясь вернуть ее к жизни, я предложил ей допить шампанское, которое мы только распечатали.

— Не смогу успокоиться. Не смогу спать… — только и произнесла она.

Я испытывал смертельный стыд. Что она подумает обо мне? Какой позор! Мог ли я объяснить ей, что причина моего краха — испытания последних дней и слишком сильное желание обладать ею.

В полном молчании мы возвращались в город… Я терзался, думая о том, захочет ли Ольга встречаться со мною, боялся спросить ее об этом, предчувствуя, что ответ будет отрицательным, безжалостным.

В ужасном состоянии я вернулся в номера «Ле Тукэ», прежде проводив Ольгу до дома. Мы простились без обычного поцелуя, без единого ласкового слова — каждый словно испытывал чувство собственной вины.

Здешний, чужой мир окончательно отбросил меня. Ни мои устремления, ни моя корысть, ни даже любовь не помогли мне проникнуть в него. Сама жизнь занесла меня в «черные списки», я был «чужим на земле», как гласит Священное писание.

XIX

Подходил день рождества…

То, в каком положении оказался так называемый «опасный иностранец», чье имя заносилось в «дополнительные к ранее опубликованным спискам», никого не интересовало. Я думаю, что многие из моих друзей были твердо уверены, что в отношении меня была совершена вопиющая несправедливость, что я не мог быть замешан в действиях, враждебных союзникам, что я абсолютно невиновен. По крайней мере они говорили так при личных встречах.

Весьма точно выразился Мьюир во время нашей беседы в посольстве: «Посольство — не суд, и здесь не ведутся процессы, не приобщаются вещественные доказательства и заявления свидетелей. Посольство лишь представляет правительство США, и миссия посольства — помочь своему государству выиграть войну». С таким же успехом можно было обратиться к пуле с просьбой не поражать тех, кто идет на фронт не по своей воле…

Могло ли интересовать людей, виноват некий Б. К. или нет? У кого была охота проверять справедливость обвинений? Б. К. занесен в «черные списки», и этого достаточно, чтобы он стал «нежелательным».

Наверно, только прокаженным, бродившим в средние века по дорогам с закрытыми тряпкой лицами, было бы понятно то отвращение, которое вызывали мы — из «черного списка» — у людей, даривших нам незадолго до этого свою дружбу и гостеприимство. В тысячу раз лучше погибнуть на фронте, чем превратиться в парию, отвергнутого обществом, будто общение с ним грозит заразить чем-то постыдным.

На следующий день после рождества я прочитал в газетах, что Мануэль устроил пышный ужин в поместье Эль Пинар. Из списка его друзей был исключен только я… Правда, на полное одиночество я пожаловаться не мог, так как в тот же день получил приглашение от ветеринара, с которым я встречался у Мануэля.

По фотографиям, помещенным на газетных полосах, я узнал, кто присутствовал на приеме в «Атлантике». Во всем великолепии блистали супруги Бетета и супруги Кастаньеда. На балу был и Лаинес, в качестве предлога ссылавшийся на свою матушку, с которой якобы ни он, ни его супруга никогда не расставались. И естественно, в центре внимания приглашенных и фотографов был Мьюир. Не хватало только Переса и Мерседес. Никто из названных выше лиц не захотел принять моего приглашения, так что мне пришлось искать гостей, как царю из библейской притчи.