Всеволод Иванов - Кремль. У

• Название: Кремль. У
• Автор: Всеволод Иванов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-01110-2

Романы «Кремль» и «У» написаны Всеволодом Ивановым (1895–1963) один за другим в конце двадцатых — самом начале тридцатых годов. Тогда они не публиковались.

Автор считал, что перемены в социальной жизни требуют совершенно нового способа выражения. Виктор Шкловский написал о Всеволоде Иванове: «…время не узнало в нем самого себя, казалось времени, что оно будет рождать гениев непрестанно».

---

— Так, — сказал Щербина, — а как же твоя обезьяна узнала и не можем ли мы над ней хохотать?

Ложечников закурил папироску, понюхал табак:

— Я думаю, обезьянка, как и все мы, жаждала бессмертия и перед тем, как издыхать, написала соответствующий доклад в соответствующее учреждение; он шел долго, по инстанциям, пока не дошел до теперешней цели. Я думаю, — внезапно сказал он, — пора тебе и поймать вора, поскольку ты заботишься о культурном поднятии масс и поскольку из этого можно организовать полезную для жизни кампанию.

Все оживились. Они подтвердили, что наблюдается исчезновение пряжи, и если удастся ему проследить — это хорошо. Но С. П. Мезенцев и иже присные с ним тесно связаны, и вот если пустить Пицкуса — Длинное ухо, он соберет сведения, подтвердит их — и секрет только в том, что надо Пицкуса уговорить собрать сведения о приятеле, и только Вавилов может это проделать.

Литковский понес, как обычно, что как это важно и как газета может оказать содействие, и Ложечников сказал:

— Задача газеты проверять факты строго известные, а не вводить читателей в заблуждение.

Литковский обиделся и начал спорить. Ложечников сказал Вавилову:

— Я тебя, уже если на то пошло, познакомлю с одним человеком. Я его берег для случая, он давно мне раскрылся. Ты завтра приходи к концу смены, и если ты сможешь до моего человека дойти, а также до Пицкуса, то сей известный предмет откроется тебе во всей своей прелести. Я не знаю, кто он, но он объединяет. Мы не можем обыскивать пролетария, но ты вывернись.

Глава семьдесят третья

С. Гулич согласился сходить с запиской к Клавдии, как его подсылали. Он мечтал попасть в Дом общины, который теперь принадлежал Агафье. Ему показалось мало того, чтобы сходить к Клавдии с письмом, в котором лежало только два червонца и которая из гордости поняла бы так, что хотят купить ее любовь не за пять червонцев, и хотят сыграть на ее гордости, и она взяла бы и затем, продавшись, разорвала бы деньги, и побежденный С. Гулич разболтал бы ей все, и она пришла бы, хвастаясь, и тогда бы выдала тайну. Но С. Гулич соскучился в Москве по Кремлю, он не знал, кто такая Клавдия, и думал, что его испытывают счастьем, и он, когда приятель позвал его на кулачки, присовокупляя, что из губернии приехали десять наборщиков и неизвестно, на чью они сторону перейдут, то С. Гуличу, который считал своей необходимостью теперь защищать Кремль, захотелось драться.

Е. Рудавский тоже пошел на драку, но так как он тоже думал об Агафье и ему казалось, что к запруде идут все, — он решил пойти, побеседовать и выразить сожаление, что И. Лопта не нашел в себе силы другими возможностями поддерживать общину.

Е. Рудавский, разговаривая с Агафьей, в разговоре своем упомянул о том, что С. Гулича он видел весьма оживленно размахивающего кулаками и идущего на стенку. А. Сабанеева он тоже видел — и тот тоже убитый, что не знаю, сможет ли он драться.

Агафья посмотрела на [Рудавского] пристально и сказала:

— Я век тебя не забуду и смогу вознаградить так, как ты, наверное, и не мечтаешь, — я поручаю тебе привести С. Гулича, так как он необыкновенно важен и необходим для общины.

Е. Рудавский ощутил такую смелость и легкость, каких он не чувствовал давно; он поспешил, несмотря на то, что подле Дома общины шептались старики и старухи. Драка уже шла вовсю. А. Сабанеев подначивал наборщиков, которые смеялись над потерянной им смелостью, он с ними выпил с утра — и кричал, что если бы ему оружие, он показал бы, что такое гражданская война!

Кроме того, Агафья сказала:

— Егорка Дону хочет убить актера, убийство это вредно для интересов общины, так как смерть должна быть более или менее нормальной, и убийство актера, видного человека, вызовет внимание губернии к тем событиям, которые теперь имеются и которые должны бескровно совершиться в Кремле. Актер провел совершенно провокаторский вечер, пользуясь прикрытием дома профессора, и теперь трудно уничтожить следы его рассказа. Я думаю, что Егорка Дону любит Верку, и возможно, что он перекинет свою ненависть на тебя, Рудавский, и вообще тебя ждет много ненависти, имей это в виду.

— Я не боюсь, — сказал гордо Рудавский.

— Это хорошо, что не боишься, а не откажешься ли ты совершить еще маленький подвиг. Иди к стенке — и останови. Я не знаю, как можно влиять на дерущихся, — словом, едва ли.

Рудавский отозвал Верку в сторону; неподалеку от нее стоял Е. Дону, который выискивал горящими глазами актера. Рудавский сказал, что он слышал, что Е. Дону хочет жениться на Верке. Верка мечтала о замужестве и церкви, ее этот брак прельстил больше всего — и об этом Рудавский сказал. И, воодушевившись тем, что подвиг его пошел так легко и плавно и Е. Дону мгновенно перевел на него глаза, и тем, что Верка высказала мысль, чрезвычайно ее утешившую, что Агафья — это она ее сосватала, и в голосе ее послышалось огромное восхищение пред Агафьей и тем, что его, Рудавского, ждет в конце его жизни какое-то необычайно блестящее возвышение, к которому он себя сейчас почувствовал не только способным, но и призванным, — все это заставило его схватить огромный березовый кол с корой, шелушившейся веселыми и желтыми колечками, и, махая этим колом, он кинулся в толпу и крикнул почему-то: «Тёмно!» Если бы он крикнул «Стойте!» или что-либо подобное, то дерущиеся едва ли бы остановились, но он крикнул именно «Тёмно!», и на него посмотрели, и он тогда крикнул, восхищаясь и своей смелостью и своей находчивостью:

— Агафья удавилась!

Кремлевцы остановились, дрогнули: мануфактуристы сделали было шаг, но Рудавский прорвался между ними и, протягивая к ним березовый кол, весь тряся седой бородой, закричал, вызывая удивление своим зычным и красивым голосом, среди приглушенных голосов кремлевцев:

— Вы переступите через меня, уже покойника!

Все это было необычно и показалось смешным. Впереди всех побежал С Гулич. Догонять их было поздно, драка не вышла. Колесников стоял в позе победителя, и это страшно возмутило Вавилова, и больше всего, конечно, возмутило то, что он не мог ничто придумать, а какой-то половой остановил драку. Затем выяснилось, что это хохот, мистификация; наборщики приехавшие звонили над А. Сабанеевым и остановившиеся начали с обеих сторон заводи или пруда кидать в воду, испытывая свои силы, бить камни, приготовленные для запруды. Они по очереди подходили к камням и кидали их о землю. И чиновник, вышедший из сторожки, зажимал уши от треска камней и говорил:

— Граждане, что вы делаете? Граждане!

Грохот и пар шел от ребят. Затем наборщики взяли бревно и начали, раскачивая им, бить бревном в лед. Лед гудел, — и с противоположного конца [стали] бить в лед мануфактуристы; кто пробьет первый. Чиновник сидел и пил чай. На реке стоял треск и рев толпы.

— Лед ломают, — сказал он больной жене, — лед!

— Господи, сколько же я хвораю, разве уже весна? — спросили она.

А. Сабанеев, который уже услышал ругательство со стороны Е. Дону и сторону Е. Рудавского, чувствовал к нему огромную зависть — и то, что над его лысиной смеются, и то, что старикашка до конца опередил его перед Агафьей, и то, что наборщики оттолкнули его тогда, когда он пытался подойти к ним, «ты, — сказали они, — лысый!» — и невероятное презрение их к нему услышал он в их голосах, все это заставило его купить на последние деньги четверть водки для наборщиков, и они повели его к себе, Они на мгновение почувствовали к нему уважение, и тут-то А. Сабанеев счел необходимым повторить то, что он говорил раньше: если бы оружие, он бы показал, что такое европейская война, — и один из наборщиков развязал корзинку и, показывая новый наган, завернутый в розовый платок — ситцевый, сказал:

— Вот же оружие, но где мне теперь дожидаться европейской войны?

А. Сабанеев взял наган — и пошел к дверям. Наборщик пока закрывал задвижку, вспомнил, что нагана нет, он сказал:

— Унес наган.

Другой ответил ему:

— Чокнемся, одним лысым дураком в Кремле меньше.

Они чокнулись и поцеловались.

Глава семьдесят четвертая

Всю неделю Вавилов подделывался к Пицкусу. Он не знал, как приступиться, и наконец его осенила благая мысль. Это было в пятницу. Он предложил Пицкусу сообщить сведения по Мануфактурам в губернскую газету и что хорошо бы открыть кампанию, а выход из этой кампании — борьба с замеченными кражами на фабрике. Пицкус согласился. Он немедленно выработал план.

Вавилов предложил, что лучше всего на воров должны донести люди, которые не заподозрены никогда, и что это будет подлинно пролетарское негодование, организованное. Пицкус пошел проводить кампанию, подготовлять. Ложечников встретил его на железной лестнице. Мимо катились тележки с пряжей. Он подвел рабочего. Они пошли поговорить. Вавилов выяснил, что он рыболов. Он завидовал ворам — и Вавилов, на ура, воодушевленный, сказал, что вот С. П. Мезенцев живет хорошо, а неизвестно с чего. Это и было то, что необходимо сообщить рабочему и что было его больной стрункой. Вавилову было тяжело от машин, и он отказался пройти в уборную, чтобы поговорить, и оттого едва не сорвал выступление рабочего, но выручил ленивый Ложечников, который, попыхивая папироской сказал рабочему, чтобы не обижался и что ему доверяют, он должен сказать, Мезенцев ходит часто и сегодня пришел и уйдет вместе с рабочими, дабы не возбуждать сомнений. Он жаден, ходит в пальто, и возможно, что обмотает пряжей себя. Все это было тяжело, но самое главное, что в этом цехе, где преимущественно орудовал Мезенцев, работала Л. Овечкина — и, к удивлению Вавилова, она отказалась категорически подтвердить свои сообщения, которые раньше высказывала рабочему.