Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Шагов через сорок, каменные стены расступились, и обнажилась иная зала, с уродливыми покрытыми острыми выступами, словно бы изломанными в какой-то мучительной агонии стенами. В центре из бурлящего черной озера слизью вырывались языки синего пламени, стояла невыносимая, выворачивающая наизнанку гарь, вонь; и в это зале, по многочисленным, дорожкам двигались «огарки». На местах пересечения, дорожки эти или взметались мостами, или же уходили под камни. «Огарки» двигались бесконечными слаженными потоками, некоторые несли какие-то тяжести, некоторые о чем-то задумались, были очень сосредоточены погружены в свои размышления, и бросались короткими, похожими на плевки репликами. Они выходили из бесчисленных проходах в стенах залы, и в такие же проходы уходили; так же несколько сот «огарков» облепляли стены, и старательно стучали по ним, придавая им все более изуверские, исковерканные формы — причем, те формы, которые были прежде, поглощались более новыми. Так же, в стенах виднелись зияли проходы, и них вырывалась черная слизь, а так же, свешивались ноги спящих «огарков».

Робин хоть и привык ко зрелищам всяких зверств, хоть и научился не замечать их, уходя в мир своих сильных любовных чувств — все-таки на некоторое время замер, пораженный всем этим. Ведь раньше, в окружающих его рабах, он замечал затравленных, ненавидящих свой труд Личностей. Здесь же его поразили эти слаженные потоки; судя по тому, что он видел раньше, их в этом подгорном царствии должно было быть много-много тысяч, возможно — и миллионов. Его ужасало, что все эти «огарки» именно живут этим, что все это и есть их исконный мир, что все их помыслы только об этих камнях, что они и не подозревают, и даже не чувствуют, что есть, что-то кроме этих масс, кроме бордового света, кроме ударов по камню, кроме рассуждений, о том, каким сделать следующий уродливый угол. Ужасало то, что эти массы не то, что недовольны своим бессмысленным, болезненным существованием, но даже и не подозревают, что такое — быть недовольным.

Все это почувствовал Робин, созерцая их, и такой болью тогда вспыхнуло его сердце — такой острой, пронзительной к ним жалостью, что, повинуясь молодецкому, наивному порыву, бросился он к ближайшему потоку, забывши, что у него связаны руки, попытался выхватить у одного из «огарков» его ношу — остро обточенную, ранящую руки глыбу, но только налетел на «огарка», и, вместе с ним повалился на землю. Он желал, чтобы раздался грохот, чтобы все обратились к нему — однако, грохот от падения глыбы, мгновенно потонул в сотнях иных звуков: в отрывистых словах, в ударов причудливых приспособлений для ломки камня, в беспрерывном шуме ног, опускающихся на поверхность дорог. Никто даже и не взглянул на него, даже и тот «огарок», у которого он глыбу — медленно поднялся и, даже не взглянув на Робина влился в поток и продолжил свое движенье.

Тогда Робин вскочил на какое-то возвышение и, сложивши руки у рта, принялся кричать:

— Остановитесь! Остановитесь!!!

Никто не обращал на него никакого внимания; все продолжали двигаться так же, как и в то мгновение, когда он вошел; как двигались их предки и за много лет до этого. Робин закашлялся; некоторое время не мог ничего поделать, но только все стоял так, да кашлял. Мучительно болела голова, подкашивались ноги и, все таки, он собирался прокричать им какую-то торжественную речь про любовь, про то, что они должны открыть глаза, и увидеть настоящее небо, вздохнуть настоящего воздуха, а не того душного, гарного, что так сжимало его легкие, от чего подкашивались ноги.

Конечно, его речи суждено было растворится в этом кровавом воздухе, однако — он и слова не успел прокричать; так как, в одном из проходов началось суетное движенье — «огарки» разлетались в стороны, врезались в камни — и все это без единого звука, без единого стона; те, кто ломал кости, оставался лежать без движенья, остальные — медленно поднимались, ожидая пока пробежит мимо них «горилла», а вослед за нею — орки. Орки не кричали, не бранились — бежали с опущенными головами, и, видно — были очень напуганы, что попали в это место.

«Горилла» сразу же увидела стоящего на возвышении Робина и бросилась к нему — она передвигалась прыжками, и каждый раз, когда ее массивное трехметровое тело врезалось в каменную поверхность — раздавался треск, и поверхность дрожала. На пути «горилле» попалась дорога, по которой шли «огарка» — она с разгона врезалась в них, и удар этот был так силен, что «огарки» взметнулись в воздух, и перелетевши метров десять, безропотно рухнули в кипящее озеро — черная слизь мгновенно поглотила их и на многие метры взвились языки слепящего синего пламени. От этого света, «горилла» отдернулась, но лапы ее подвернулись, и она сама, с гулом перевернувшись в воздухе, рухнула в кипящую слизь! Правда — рухнула у самого берега, и тут же с яростным воем выскочила — шесть на лапе ее и на бедре дымилась — вся она в мгновенье поглощена была плотным смрадным облаком, но вот — вырвалась, с яростным воем бросилась на Робина…

Она бы в несколько мгновений догнала юношу, который только опомнился, только бросился бежать, но тут вновь помогла ему случайность: дело в том, что орки подумали, что началось какое-то восстание; и, выслушав короткий, нервный выкрик своего командира, стали рубить «огарков», прорываться вслед за «гориллой». А «огарки», конечно бы не замедлили своего движенья, но зарубленные орками тела перегораживали дорогу, и идущие следом спотыкались о них, падали. Мгновенно образовались завалы из тел. Идущие следом напирали, но, так как идти было некуда — все попросту валились. Они падали со своими ношами на жаркий камень, пытались подняться, но на них валились уже новые, и, в результате, чрез несколько мгновений вся зала была завалена копошащимися, но не имеющих сил подняться «огарками»; на один из такой завалов и налетела «горилла»; она повалилась в какую-то яму, а сверху на нее еще рухнуло с две дюжины «огарков» — и вот закопошились они там, как муравьи, к которым примешался еще и большой жук, но все не могли вырваться.

Робин, воспользовавшись этим, бросился к одному из проходов, из которого еще продолжали выходить и валиться «огарки». Юноша, чувствуя, как мало у него времени, слыша уже и вопли бросившихся за ним в погоню орков — ловко взбежал на этот завал, спрыгнул в проход, и тут вот, налетев на одного из «огарков», не удержался таки, повалился вместе с этим рабом. А позади раздался сильный удар — «горилла» выбравшись из ямы, добежала теперь до завала и пыталась пробить его. И этот проход был достаточно широким, чтобы она протиснулась вослед за Робином. А юноша, одним отчаянным рывком вскочил на ноги, цепляясь плечами за стены, бросился бежать вдоль идущих для того, чтобы повалиться, и быть раздавленными «гориллой»; пробегая, он слышал обрывки сосредоточенных речей, тех, кто думал.

— В третий пятнадцать… Шесть-семь-один в кладку семнадцать… В семнадцатом три-пять… Один из пять семьдесят шесть в дробь пять… В восемь несли один-один…

Если бы в голосах было отчаяние, усталость — их было бы гораздо легче слушать; но от этого монотонного и сосредоточенного, как и поступь их — от этого сжималось сердце; от этого хотелось достать где-то такую чудесную сеть, окутать всех и, самому взмыть, неся за собой к свету — страстно жаждалось пробить этот давящий свод, и увидеть небо, которого никогда не видел, но так жаждал Робин. И он опять забывши, что руки его связаны, попытался схватить хоть одного из них за руку, потащить за собою.

В это мгновенье, завал разлетелся, а прорвавшаяся из него «горилла» вновь повалилась, споткнувшись об «огарков»; немало из них передавила; некоторое время поднималась — все цеплялась за стены, сбивала с них камешки, и, наконец, на голову ее рухнула каменная глыба, не менее полутоны весом — такой удар свалил бы и дракона, однако, у «гориллы» был очень толстый череп; возможно он занимал все то место, где должен был бы быть мозг — в общем, этот удар только привел ее в большую ярость — она в одно мгновенье вскочила, и одним рывком бросилась следом за Робином. Она сбивала со стен камни, позади нее гремел обвал, но она обоженная, избитая ни на мгновенье не останавливалась, скрежетала, покрытыми кровавую пеной клыками; в нетерпении вытягивала огромные лапищи вослед за Робином.

А юноша уже вырвался из этого прохода; и, продолжая из всех сил бежать, оглядывал то каменное плато на которое он вырвался: оно было в версту шириною, его окружало жуткое переплетенье осторогранных каменных форм, которые были еще выше, чем все виденные им раннее — метров пятидесяти высотою. Над плато клубилась, надрывалась из глубин своих отсветами бардовых молний тьма, так же, краем глаза, заметил он и огненно-кровавых глаза — тут же, впрочем, поспешил отвернуться — он знал, что они по прежнему смотрят на него, что он увидит он в них нечто такое неизъяснимое словами, от чего ноги его подкосятся.