Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Они отошли от крыльца шагов на десять, когда весь двор расширился необычайно — расширился настолько, что забора почти не стало видно, сделали они еще несколько шагов, а тут двор разросся на многие версты, так что и стены ущелья казались небольшой линией, едва проступающей за снегопадом, уже у самого горизонта. Еще несколько шагов, и вот уж одно безбрежное, заснеженное поле окружает их со всех сторон. Ветер воет, снег валит — и все-то один холод нестерпимый, и все-то одна боль, одна тоска — тут легко отчаяться, силы потерять да повалиться, в один из этих сугробов, лежать там, замерзать.

— Ничего, ничего, старина Гвар. — произнес Гэллиос. — Ты пес отчаянный, сам такую жизнь избрал, и не должен бояться никаких испытаний. Это все иллюзии, на самом то деле — до забора сейчас так же близко, как и в тот час, когда мы впервые этот двор увидели…

Однако, сделали и сто шагов, и двести, а забора то все не было — снежное поле простиралось вокруг, на сколько было видно, и темно-серый снег все валил и валил — и казалось, что не будет этому снегопаду окончания, что — это наступил последний день мира, когда все будет погребено под этими бессчетными снежинками…

— Ничего, ничего — скоро все это должно прекратится. — говорил спокойным и усталым голосом Гэллиос.

Да — он устал, и так то хотелось прилечь, отдохнуть — хоть немного отдохнуть…

Вэллас, лежавший на спине Гвара, открыл глаза, перевернулся и увидел крошево снежинок, которое беспрерывно сыпало на него; некие темно-серые, почти черные стяги, проносились так близко, что почти касались его — вот одно из этих снежных скоплений приняло облик тянущийся к нему длани, раздался знакомый девичий голос: «Что же ты оставил меня?.. Вернись же!.. Вернись — я молю тебя!..»

— Маргарита! — выкрикнул юноша и отдернулся в сторону, в снег повалился, но вот уже был на ногах, огляделся вокруг, и, не увидев ничего, кроме снежного поля, бросился к Гэллиосу, затряс его за плечи, закричал. — Куда ты увел меня?! Отвечай — где она?!..

Гэллиос, конечно, ничего ему не мог ответить, и тогда Вэллас, взвыв еще громче, бросился куда-то, совершенно не разбирая дороги — он бежал, что было сил и твердил:

— Да кто вы такие, чтобы указывать мне, куда я идти должен?!.. Я нашел уже свое счастье! Нашел! Маргарита!!!

Он прокричал ее имя что было сил, и эти самые неожиданно пришедшие к нему силы, столь же неожиданно и покинули его — так в глазах его потемнело, а налетевшая снеговая волна ударила его в грудь, повалила обожженным лицом в один из многочисленных снежных наносов.

Но этого падения уже не мог видеть Гэллиос, так как ненастье почти сразу скрыло убегавшего юношу от его глаз. Он проговорил чуть слышно:

— Что ж это… Троих уже потерял, остался только один, но что из того толку? Чем я ему могу помочь?.. Слабость… слабость… Гвар, когда паду — ты Вэллиата тащи — меня оставь, ни на мгновенье не останавливайся…

* * *

Альфонсо не ведал, сколько времени полз он, среди снегов — полнил только, что рядом была Нэдия, и что за все это время не разу они не начали друг друга рвать, ни разу друг на друга не закричали — буря то итак вокруг них надрывалась, и сродни ее состояние было их собственному.

Снег был таким плотным, что огни к которым он и сами не ведая того приблизились, появились перед ними неожиданно, почти вплотную. Это оказалось окно покрытое плотным морозным узором, и вот из-за этого то узора и поднимался блаженный, теплый свет — они даже лица к стеклу приложили, так манил этот теплый свет, однако стекло оказалось таким леденящим, что они вынуждены были отдернуться. Тогда Альфонсо забарабанил, и, ежели бы это было стекло обычное, а не крепкое, изготовленное эльфами — так и не выдержало бы таких ударов, разбилось. С той стороны свет приблизился, и в одном месте сжался в такую жаркую, манящую словно солнце точку — в этом месте ледовый узор тут же оттаял, и появилось там око, с изумлением на Альфонсо и Нэдию смотрящее. Затем он отвернулся, у кого-то что-то спросил, а, затем, раздался треск, окно неожиданно распахнулось, и тут же сильный голос вскричал:

— Быстрее! Что ж медлите то?!.. Чай заморозить нас хотите!..

Боль звать не пришлось — Альфонсо и Нэдия вместе с воем снежинок перевалились через подоконник на пол, а окно с немалыми усилиями захлопнули.

Альфонсо поднялся на ноги, помог подняться и Нэдии, огляделся. Комната была совсем не большая, но очень уютная — стояла печка, в которой было разведено довольно большое пламя, от которой было даже жарковато — и это было приятно, ежели вспоминать какой смертоносный холод был на улице. На полу получилась довольно большая лужа от нанесенного снега, и теперь она, в свете печи, золотилась, словно некое волшебное озеро. В комнате стояло несколько кроватей, так же — рядом с печью стол, на котором покоилась недавно начатая трапеза; обитатели же комнаты (судя по доспехам — воинские командиры), при появлении Альфонсо и Нэдии все поднялись, теперь пристально их разглядывали. Тот самый, который их впустил, теперь спрашивал:

— Кто такие? Что здесь делаете? Где раньше жили?

— Не столь это важно! — только отдышавшись, выкрикнул Альфонсо. — У вас так хорошо, так уютно, что… О, проклятье! — с этим же всеми силами надобно бороться! Ведь, здесь же у вас и заснуть можно. Я ни мгновенья терять не должен…

Тут он осекся и внимательно, с напряжением, с болью стал вглядываться в Нэдию. Так он увидел, что теперь мертвенными стали не только губы, но и часть лица до самого носа, а также — почти весь подбородок. И, ежели раньше высохшие губы ведьмы можно было не заметить, или же принять попросту за игру теней, то теперь это бросалось в глаза — теперь это было уже страшное, пугающее лицо. Эта часть, буро-желтая, изогнутая морщинами, выжатая, казалась уродливым лоскутом, на девичий лик пришитым.

Вот он примкнул к ее губам — примкнул насильственно так как и страшно, и больно ему это было — она заметила это, сама едва сдержала крик боли, а Альфонсо уже повернулся к командирам; подбежал к одному из них, с силой затряс за плечи, вот, что прокричал: «Не усыпляете нас своими речами и расспросами! Вы поняли?!..» — но тут воин этот перехватил его руки и сжал с такой силой, что ослабший, промерзший Альфонсо уже и пошевелить ими не мог. Воин же говорил:

— Кем бы вы ни были, ведете вы себя не подобающе, ведете, как безумцы. Ежели сейчас же не расскажите о себе, будете заточены до решения дальнейшей вашей судьбы…

Альфонсо едва не плакал и от бешенства, и от собственного бессилия; вот прокричал он:

— Вам то какое дело?!.. Вы то любите как я?!.. Вы то страдаете, как я?!..

Тут подошел один из командиров, положил ему руку на плечо, и проговорил:

— Все-таки, вы должны успокоиться, и все нам рассказать…

— Успокоиться?!.. — вскрикнул Альфонсо. — Да как же успокоиться?!.. Вы на нее взгляните!.. Не понимаете что ли, что здесь каждая секунда дорога. Ежели не можете нам помочь, так выпустите…

— Куда же выпустить? — спрашивал командир. — На погибель ли верную?

— Думаете, бури испугался?.. Думаете, замерзну! Нет — не страшит буря, бездействие страшит! Ведь буря то и день, и два, и неделю целую длиться может — неужто думаете, что я все это время сидеть буду?!..

Как раз в эти мгновенья, распахнулась коридорная дверь и со смехом вбежала молоденькая миловидная девушка, она, даже не заметив Альфонсо, бросилась к одному из командиров, и обхвативши его за шею, звонким, птичьим голосочком проговорила:

— Вы даже и не представляете, какое счастье!.. Никогда даже и не думала, что буря может принести столько счастье! Снега то сколько намело!.. Смотрите — смотрите — уже и ваше окно заметает, а это же — второй этаж!.. Как же армия эта, милый ты мой, по этим сугробам пойдет?! Ведь, утонете же в снегу!.. Значит — никуда не пойдете! Ура!.. Милый мой, значит еще хоть на несколько дней со мною останешься; ну а там, как минует срок этот — все уж одумаются; вот увидишь — непременно поймут, какое вздорное дело затеяли, и, ведь, забросят это дело!.. Да, да — никому война не может нравиться, так что останешься ты, милый, в моих объятиях, до конца!.. Будь же благословенна эта буря!..

И она засмеялась таким звонким жизнерадостным смехом, что и Альфонсо свою речь оборвал, но все смотрел на нее — даже и сам неуверенно улыбнулся — девушка же, по прежнему не замечая ни его, ни кого бы то ни было, кроме своего возлюбленного, продолжала говорить:

— Как будто весна, с этой бурей наступила. Вот сейчас тебя одну историю расскажу.

— Сейчас, право, не время.

— Нет, нет — и слушать ничего не хочу. Сегодня великолепный, волшебный день в моей жизни, и ничто не может помешать ни твоему, ни моему счастью, ну — выслушай же…

Был ясен май,
Весна цвела над дивными полями,
Весь сердцу милый край,
Был полон птичьими стихами.

У говорливого ручья,
Под кроною березки,
У дома братца-соловья,
Девица на берег сошла из невеликой лодки.

И звонко братцу соловью,
Печаль свою пропела:
«В далеком, студеном краю,
Душа моя осела:

Там, а не здесь, любимый мой,
Там, средь снегов цвету я;
Ты сердцу, сердцу, милый пой,
О счастье поцелуя…

Душа, вся я, мой братец, с ним;
Здесь тело лишь осталось…
К тому, кто искренно любим,
То пение умчалось…»

Но тут командир все-таки прервал девушку: