Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

Вот он сделал порывистое движение к своему дому, но остановился, заскрежетал зубами, а потом вымолвил глуховатым голосом:

— Витю, комиссара нашего взяли; и Женю взяли. Они ребята такие надёжные — я им так же как себе доверяю. Не выдадут они! Но что ещё известно полиции? Чьи имена? Этого мы не знаем. И те товарищи, которые ещё не арестованы должны немедленно уходить из города Краснодона, а также и из посёлка Краснодон… В общем, надо немедленно всех предупредить. Наверное, ещё будет устроено последнее совещание штаба, но все должны быть готовы к отступлению. Витька, тебе я поручаю предупредить…

И Серёжка назвал имена тех молодогвардейцев, которых должен был предупредить Лукьянченко. Сам же Тюленин собрался бежать к Дадышеву, к Куликову и к другим участникам своей боевой группы, с тем, чтобы дать им соответствующие распоряжения…

Глава 40 Предательство

Первое утро Нового года Геннадий Почепцов встретил со ставшим привычным для него в последние дни смешанным чувством страха, и радостной надежды. Что касается страха, то это сильное, почти паническое чувство было вызвано, естественно, тем, что он боялся, как бы его не арестовали. Ну а радостная надежда вызвана была тем, что Советская армия одерживала над гитлеровцами победы и приближалась к Краснодону. А ведь Генка считал себя видным подпольщиком, и думал, что его хорошо должны наградить. И не беда, что он так и не поучаствовал ни в одной боевой операции молодогвардейцев, а только развесил несколько листовок. Ведь он хорошо знал, какие героические дела проворачивали его товарищи, и считал, что раз они его товарищи, то он, уже по одному этому факту, ничем не хуже их.

Гораздо больше волновало его то, что при награждении могут придраться к тому, что он так и не вступил в ряды комсомола. Вообще-то, в подпольной типографии для него отпечатали временное комсомольское удостоверение; и было это ещё в середине декабря. Но Генка очень перепугался, что, когда ему будут вручать этот документ, в мазанку к Третьякевичам нагрянут полицаи, и повяжут всех их с поличным. Вот тогда-то ему, Генке, и не удастся открутиться. И Почепцов, вместо того, чтобы идти на торжественное собрание, придумал, что заболела бабка в одном из окрестных хуторков. И он действительно отправился на этот хуторок, никого даже об этом заранее не предупредив, так как боялся, что его задержат силой. А когда он вернулся, то ему объявили, что теперь удостоверения он не получит до тех пор, пока делом не докажет своей преданности общему делу.

И вот теперь Генка обдумывал, как бы так заполучить это удостоверение перед самым вступлением Советских войск, когда бы ему уже ничего не грозило от полицаев…

Генка всё ещё лежал на кровати, и глядел своими напряжёнными глазами в потолок, когда дверь скрипнула, и на пороге появился его отчим Громов-Нуждин. Он сказал:

— Я сейчас на улицу глянул. К Мошковым полицая приехала. Женьку то их ещё в клубе повязали.

— Что? — встрепенулся Почепцов.

Губы его задрожали, кровь ударила в виски.

Громов-Нуждин повторил… Генка быстро спросил:

— Ты причастен к этому аресту?

— Нет — это не по моей линии арест пошёл, — проговорил Нуждин. — Но ты будь уверен: если бы знал что-нибудь компрометирующее, то доложил бы…

Почепцов весь как-то сжался, побледнел, и весьма напоминал испуганного, голодного крысёнка. Он затравленно озирался и приговаривал:

— Ну, это, может, случайность какая-то. Может, им ещё ничего не известно…

Больше он ничего на расспросы своего отчима не отвечал, потому что боялся неосторожными словами навредить себе. Но он был так напуган, что не смог даже позавтракать, а сидел в напряжённой позе у себя в комнате, и дрожал…

И, когда во входную дверь раздался стук, Генка аж подскочил, и бросился в горницу, приговаривая слабым, жалобным голосом:

— Пожалуйста, не открывайте…

Но было уже поздно: Нуждин не разобрал его жалобных всхлипываний, и раскрыл дверь. На пороге стоял Дёма Фомин. Глядя на сосредоточенное лицо молодогвардейца, Почепцов отступил назад, замотал головой, и пролепетал:

— Нет-нет, я занят.

— Генка, я должен тебе сообщить нечто очень важное, — заявил Дёма.

— Нет-нет, — прошептал Почепцов.

Тогда Фомин подскочил к Генке, схватил его своей тонкой, но сильной, жилистой рукой за запястье и буквально выволок его на крыльцо. Там проговорил, сурово глядя в его испуганное, жалкое лицо:

— Ты что? Ты как себя ведёшь? Ведь ты же не ребёнок в конце-концов. Геннадий, слушай меня внимательно: в организации провал…

При этих словах, Почепцов ещё больше прежнего сжался, и пролепетал жалобно:

— И что же теперь делать?

— А вот что. По-видимому, не сегодня, так завтра, придётся уходить из города. Так что, ты должен быть наготове. О дальнейшем тебе сообщат в ближайшее время.

Дёма уже собрался бежать, но Генка окрикнул его дрожащим голосом:

— Подожди… Выслушай меня… Что же это такое происходит, а? Ты расскажи поподробнее…

— Мне некогда. Я должен предупредить ещё многих товарищей, — сурово проговорил Дёма Фомин.

Медленно вернулся в дом Геннадий Почепцов. И там, ничего вокруг не видя, плюхнулся на лавку. Он уткнулся вспотевшим лицом в свои дрожащие ладони, и начал издавать жалобные, всхлипывающие звуки. Паника уподобилась шторму, и захлёстывала и поглощала его; он не мог даже связанно думать.

И вдруг рядом раздался голос Нуждина:

— Ну а теперь — рассказывай, что там у вас стряслось.

Почепцов пролепетал, всхлипывая:

— Помнишь, я тебе как-то рассказывал, что в организации подпольной состою.

Нуждин сжал кулаки, и проговорил зло:

— Да врал ты мне всё это, гадёныш!

Генка задрожал от отчаяния, и почти выкрикнул:

— Но вот теперь клянусь тебе, что это — совершенная правда. Мы боролись с оккупантами, и вот теперь в нашей организации провал…

Нудин выпучил на своего пасынка свои тусклые глазки, и долго там смотрел. Самому Нуждину было очень страшно: он понимал, что сейчас Генка говорит правду, и, когда только представлял, какая страшная кара грозит лично ему за то, что он не углядел за делами своего пасынка, и не доложил вовремя, то ему становилось дурно.

Но Нуждин, в отличии от своего пасынка, не терял способности размышлять связно. И его разум нашёл выход для личного спасения. Он спросил:

— Ведь Мошков в вашей организации?

— Да.

— Значит, в полиции его расколют. Он им все имена, какие знает, выложит, в том числе и твоё имя…

— Нет-нет, — быстро замотал головой Генка. — Женя не выдаст!

— Когда на него хорошенько надавят — всё выложит, — уверенно проговорил Нуждин.

И он действительно был уверен, что не только Мошков, но и вообще — любой человек, оказавшись в полиции, под пытками выдаст всё, что ему известно. Дело в том, что Нуждин судил о всех людях по себе, ведь он сам действительно не выдержал бы пыток, и выдал бы всё, что от него потребовали.

И вот Нуждин сказал всхлипывающему Генке:

— А сейчас ты напишешь записку на имя Жукова Д.С., главного инженера шахты № 1-бис. Ты напишешь ему, что выявил участников подпольной организации, и готов сообщить ему имена при личной встрече.

— Но… — слабо вздохнул Генка.

— Не перебивай меня!.. — крикнул Нуждин. — Ты пометишь свою записку задним числом. Скажем, 20 декабря. То есть той датой, когда никого из организации ещё не арестовывали. Записку подбросишь ему в приёмной: они там такую бюрократию развели, такую волокиту бумажную, что…

Генка лепетал:

— Но ведь я не могу выдавать своих товарищей.

— Ах ты дурак! — заорал на него Нуждин, и вдруг, замахнувшись, сильный ударом кулака по лицу, сбил пасынка со стула на пол.

Всхлипывая, вытирая обильно стекавшую из разбитого носа кровь, медленно поднялся Генка, и уставился на своего отчима с самым затравленным, жалобным выражением. Генку всего так и трясло.

— Ну чего ты? — вновь крикнул на него Нуждин. — Чего стоишь то, дурень? О своих товарищах что ли думаешь?

— Ага, — кивнул Генка, хотя думал вовсе не о своих товарищах, а только о себе.

И вновь заорал Нуждин:

— А ну-ка, давай: бери ручку и пиши. Да нос утри! Не хватало ещё, чтобы официальный документ кровью своей пачкал.

И Генка думал уже не о наградах от наших, а о том только, как бы избежать кулаков Соликовского, который — он точно знал это — были гораздо страшнее кулаков его отчима.

И вот Генка уселся за стол, и под диктовку Нуждина начал писать. Но рука его сильно дрожала, и почерк получался совершенно неразборчивым. За это он получил сильный подзатыльник от отчима, и вынужден был начать писать сначала.

И вот, что у него вышло:

«Я нашел следы подпольной молодежной организации. Когда я узнал ее руководителей, я вам пишу заявление. Прошу прийти ко мне на квартиру, и я расскажу вам все подробно. Мой адрес: улица Чкалова, № 12, ход 1, квартира Громова Василия Григорьевича, 20.12.42. Почепцов Геннадий».