Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

Возле выхода из тюрьмы два услужливо-испуганно обратились к нему:

— Сопроводить вас до дому?

Соликовский заорал на них матом, а затем добавил, что никакого сопровождения ему не нужно; потому что это — его город.

И он вышел из полиции в одиночестве, на тёмные, заполненные воющим ветром поздней осени улицы.

В его затуманенном алкоголем сознании время от времени всплывал ужас перед тем неведомым, что таилось в этой темноте; но он тут же обнажал в безумной ухмылке свои жёлтые зубы, грозил кому-то неведомому кулаками, вновь и вновь выкрикивал бессвязные матерные ругательства, и продолжал своё стремительное движение…

* * *

Тем же вечером Боря Главан должен был перенести радиоприёмник, который сохранился у одной его знакомой девушки, в дом к Ване Земнухову. А Земнухов уже вернулся из села Новоалександровского, где познакомился с замечательной девушкой Клавой Ковалёвой, которая не только передала Ване несколько закопанных у них в огороде автоматов, но и пообещала организовать для борьбы молодёжь в их посёлке…

Борис и Ваня пробирались по улочкам: оба задумчивые, воодушевлённые. Борис думал о том, что война скоро закончится, и он продолжит образование в университете; а Ваня вспоминал Улю, к которой питал чувства самые нежные; а также Клавдию Ковалёву, которая, судя по всему, с первого взгляда влюбилась в него, но которой Ваня не мог ответить, потому что был влюблён в Клавдию…

Быть может потому, что все проходившие до этого операции «Молодой гвардии» завершались совершенным успехом, и Борис, и даже осторожный Ваня чувствовали себя в безопасности; почему-то им казалось, что полицаи просто не посмеют к ним приблизиться.

И вдруг перед ними оказался Соликовский.

Ребята остановились. Им казалось невозможным то, что они видят: этот, вдруг словно бы выросший из мрака безумный лик; эти выпученные глаза — такое могло привидеться только в кошмарном сне. И ребята замерли…

До этого они несли тяжёлый радиоприёмник по очереди, и теперь как раз настала очередь Бори Главана. И вот Соликовский схватил Борю за свободную руку, и тут же ткнул его под нос дулом пистолета, прохрипел с насмешливой торжествующей злобой:

— Ну что — попались?

В эти мгновения всё внимание Соликовского было устремлено только на Борю и на радио, а Ваня мог бы убежать. Но Ваня не побежал, потому что он чувствовал свою ответственность перед товарищем.

И Земнухов проговорил таким спокойным голосом, будто им ничего не грозило:

— Произошло небольшое недоразумение. Мы вам всё объясним.

Соликовский уставился на Земнухова и, продолжая ухмыляться, замысловато выругался. Затем добавил:

— В полиции вы всё объясните. Всё вспомните. А ну пошли!

И он, продолжая сжимать Главана за руку, потащил его к зданию полиции. Ваня Земнухов, на которого был наведен пистолет, шёл рядом, и спокойно говорил:

— Вскоре вы убедитесь, что ничего противозаконного не было.

— Разговорчики! — рявкнул Соликовский.

* * *

В тот же самый вечер Генка Почепцов метался по своей комнатке. Он прикусывал свои губы, он размахивал руками, и со стороны напоминал актёра разучивающего некую роль.

А дело в том, что ему немедленно хотелось совершить нечто героическое, чтобы его тут же начали нахваливать. Но дело в том, что ничего героического он так до сих пор и не совершил. И всё же ему очень-очень хотел, чтобы его похвалили…

И вот он решил похвастаться своим участием в подпольной организации перед своим отчимом Громовым-Нуждиным. Конечно, Генка не знал, что Нуждин подписал бумажку относительно своего сотрудничества с полицией. Но зато Генка помнил, что до войны Нуждин много хорошего говорил про Советскую власть…

И вот Генка уже вошёл в ту выцветшую, словно бы изнутри прогоревшую комнату, в которой обитал Нуждин. Комната была переполнена табачным дымом: сам Нуждин, подвыпивший сидел за столом и занимался тем, что очищал воблу…

Почепцов выпалил:

— А я вот с оккупантами борюсь.

Нуждин обернулся к нему и переспросил:

— Чего?

Генка ожидал, что его тут же начнут нахваливать, а поэтому был удивлён такой непонятливости. И он разъяснил:

— Дело в том, что я являюсь членом подпольной организации…

Нуждин замер, и широко округлившимися глазами уставился на своего пасынка. Он быстро-быстро думал, вспоминал: конечно же он знал, что и Соликовский, и Захаров, и Кулешов, наиглавнейшей своей задачей считали уничтожение подполья. Он знал, как ненавидели полицаи подпольщиков; и мысль, что ни кто-нибудь, а его пасынок является одним из подпольщиков, привела Нуждина в состояние столь сильного ужаса, что он просто отказался верить Генке. Ведь он был уверен, что если откроется, что он, Нуждин, проворонил такой факт, и что как бы с его попустительства пасынок совершал всякие диверсии, то ни только Генку, но и его, Нуждина, подвергнут страшным мученьям, а потом и казнят.

И поэтому он махнул на Генку рукой и проговорил негромко, так как всё ещё был очень напуган:

— Да всё ты брешешь!

— Правду говорю, — неуверенно ответил Генка.

— Лжёшь всё, — часто замахал руками вдруг раскрасневшийся Нуждина — его уже всего трясло.

И тогда Генка почувствовал, что всё то, что он сказал сейчас, говорить совсем даже и не надо было.

Так что он поспешил заверить своего отчима:

— Да это всё неправда.

И Генка убрался восвояси.

* * *

Земнухов и Боря Главан стояли в кабине Соликовского, куда, по такому случаю, был приглашён и Захаров, который, правда, и не выспался, и был зол и раздражён; ну и, конечно же, как и всегда был под хмельком.

Соликовский, ухмыляясь, кивнул на задержанных, и на радиоприёмник, который теперь валялся рядом с его столом. Когда они только вошли в кабинет, Соликовский вырвал рук Бори приёмник, и швырнул его на пол, так что теперь в нём, скорее всего, что-то сломалось.

Главан стоял с лицом сосредоточенным, мрачным и торжественным. Он уже готов был к мучениям, которым должны были, по-видимому, подвергнуть их палачи. Готов Борис был и к самой смерти. На все вопросы врагов, он готовился отвечать презрительным молчанием.

Лицо Земнухова выражало спокойствие и вдохновение…

А Соликовский, хищно ухмыляясь, прохаживался возле своего стола, и говорил, обращаясь к Захарову, который ожесточённо расчёсывал своё опухшее лицо, и что-то бормотал:

— Ты погляди на них! Ничего себе хлопчики? А?! Подпольщики!! — и он вдруг оглушительно заорал матом и хлопнул кулаком по столу. — Поймал! — прохрипел он. — Собственными руками поймал! А наши (он имел в виду служащих в полиции), ни на что не способны! — он вновь выругался матом, и обратился к Земнухову и Главану. — Ну живо выкладывайте, — тут вновь мат. — кто вас надоумил! Кто у вас главное…

И тогда Земнухов прокашлялся, и заговорил таким необычным для этой тюрьмы мягким и светлым голосом, что и Соликовский и Захаров, невольно обратили всё своё внимание к нему; и даже с интересом начали вслушиваться в то, что он говорил:

— Дело в том, — говорил Земнухов. — что этот радиоприёмник оставался у нас с довоенного времени.

— Чего-чего? — зашипел Соликовский. — А кто дозволил приёмники оставлять, а?

— В том то и дело, что у нас был рабочий приёмник, и мы его сразу, как и было положено, сдали, а этот — сегодня случайно в погребе нашли. Попробовали: вроде бы не работает. Ну и слава богу, что не работает — от греха то побольше. Понимаете меня, да, Василий Александрович?

То, что к нему обращаются по имени отчеству произвело на Соликовского большое впечатление. Стало быть, молодёжь Краснодона хорошо его знает, ну и уважает, стало быть.

А Ваня Земнухов немного глаза, и глядел в подбородок Соликовского, он боялся как-нибудь, ненароком выдать то, что на самом деле происходило в его душе. Ложь и притворство были отвратительны Ване, и он никогда не лгал ни родителям, ни друзьям, и это знали, и все ценили Ваню, за его честность. А здесь ему приходилось не просто лгать, но ещё и обращаться к существу, которого он считал гораздо ниже последнего копошащегося в навозе гада, с нотками почтительно-заискивающими. Но он боролся не только за свою жизнь, но и за жизнь Бори Главана, и за всю «Молодую гвардию». Поэтому Ваня проговорил всё это с той видимой искренностью, что и Соликовский и Захаров не смогли бы заподозрить неискренности.

Ваня говорил много, и очень убедительно; ему, по ходу его речи, пришлось несколько раз похвалить оперативность действий полиции, и особенно — начальника полиции Соликовского. Он заверил их, что найденный в погребе неработающий приёмник, они собирались выкинуть на окраине Краснодона; а также, если это было нужно.

Для полной убедительности, он должен был бы пригласить полицаев провести у них в доме обыск, но он не мог этого сделать, потому что при тщательном обыске и у него, и у Главана могли найти листовки.