Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

И Серёжа Тюленин по просьбе ребят рассказал о девушках: о Вале Борц, с которой был очень дружен ещё до войны, и о Тосе Мащенко.

Вот что Серёжа говорил о Мащенко:

— Вообще-то, с Тосей меня Стёпа Сафонов познакомил. Тоже замечательный парнишка — мечтает о полётах в космос. Тося очень талантливая девушка. И ничего, что в этом году ей только пятнадцать лет исполнилось — она уже очень многое умеет. Например, на гитаре очень хорошо играет, и поёт. Мы у неё дома были, и у неё там такие замечательные зарисовки, которые она со степных цветов снимала! Настоящая художница. И в школе очень хорошо училась; Стёпка говорил, что по географии она вообще круглой отличницей была. Мы её уже в деле проверили; и, скажу вам, листовки она не хуже мальчишек расклеивает!

Такая рекомендация понравилась всем присутствующем, и они решили, что и Валерия Борц и Тося Мащенко обязательно будут приняты в организацию.

Тут Жора Арутюнянц заметил:

— Вот мы всё говорим «организация», да «организация», и всё никак не можем дать ей нормального названия.

— Да, я тоже об этом думал, — кивнул Витя Третьякевич. — Действительно, вместо слишком общего слова «организация» должно быть какое-то одно название. У меня есть несколько предложений: например — «Красный молот», просто «Молот», «Серп», «Мстители»…

Тут Серёжка Тюленин поднялся с того места, на котором до этого сидел, и лицо его приобрело такое значимое, торжественное выражение, что все обернулись к нему, и замолчали, ожидая, что же скажет он.

А Серёжка произнёс:

— А вот вы помните песню поэта Безыменского: «Вперёд, заре навстречу, товарищи в борьбе…»?

Тогда и Витя Третьякевич поднялся со своего места, и слегка подрагивающим от волнения, но прекрасным голосом продекламировал:

Вперёд, заре навстречу, товарищи в борьбе,
Штыками и картечью проложим путь себе…
Чтоб труд владыкой мира стал
И всех одну семью спаял,
В бой, молодая гвардия рабочих и крестьян!

И после первых строк, все поднялись, и повторяли за Витей эти слова. Могучий хор наполнил эту маленькую, уютную комнатку. И, после произнесения этих слов, так хорошо ребятам стало, что они поняли — вот она, истина.

И Серёжа Тюленин произнёс всё тем же певучим голосом:

— И в этих стихах содержится название нашей организации «Молодая гвардия»!

Это название всем сразу очень понравилось. Эти два слова звучали так просто, запоминающееся, и естественно, будто всё время были с ними.

И вот они стояли, смотрели друг на друга сияющими глазами и улыбались.

Витя Третьякевич пожал каждому из присутствующих руки, и сказал:

— Дорогие мои товарищи, поздравляю вас с рождением нашей организации. Я верю, что каждый из вас пронесёт свет этих вот мгновений через все дни и ночи нашей борьбы с ненавистными оккупантами… Что же касается клятвы, которую несомненно должен будет произносить каждый, вступающий в наши ряды, то я такую клятву уже сочинил; но мне ещё надо будет проработать её с Ваней Земнуховым. Но это немного позже: так как я должен буду ненадолго покинуть вас — сходить в Ворошиловград за своими родителями.

* * *

И на следующий же день, с утра, Витя Третьякевич отправился в Ворошиловград. И если во время своего первого пути в Краснодон он шёл мрачным, так как ещё не уверен был в том, что удастся организовать молодёжь, то теперь, окрылённый успехом, и чувствующий, что его возвращения ждут товарищи, буквально летел.

Несмотря на то, что за всё время этого пути, он практически ничего не ел, Витя не думал о своём желудке, ну а энергии у него было хоть отбавляй.

И вот он уже в Ворошиловграде: с сияющим, одухотворённым лицом заявился к родителям, и они рады были видеть его таким здоровым. Мать его Анна Иосифовна та даже и расплакалась слезами счастья; а глаза её были очень усталыми, потому что во все эти дни и ночи, она волновалась за своего Витеньку; не ведая, что с ним могло случиться на этих страшных военных дорогах.

А Витин отец Иосиф Кузьмич просто крепко обнял своего сына и, глядя в его глаза, спросил:

— Ну, надеюсь, больше не разлучимся.

Витя ответил:

— Да. И вместе переезжаем в Краснодон…

Затем Витя побежал хлопотать, относительно продажи некоторых их домашних вещей, так как надо было покупать тачку для перевоза остального имущества. И он действовал с такой энергией, что очень скоро нашёл купца, который и приобрёл назначенные для продажи вещи.

После того, как тачка была куплена, и загружена скарбом (они не взяли только сундука, который и весил прилично и занимал через чур много места), — они тронулись в Краснодон.

Положение было таким, что нечего было и думать найти для таких целей даже и самых ветхих кляч, так что тачку тащили отец и сын, что же касается Анны Иосифовны, то она шагала рядом.

И Витя, который тянул тачку с таким энтузиазмом, и так неутомимо, будто она совсем ничего не весила (хотя, на самом-то деле, она весила очень даже много), всякий раз, когда дорога шла под горку, обращался к Анне Иосифовне:

— Мама, садись на тачку, хоть немного отдохнёшь…

Но Анна Иосифовна, хоть и устала, не хотела утруждать своего сына, и поэтому всякий раз отвечала отказом.

Так они въехали в Краснодон, и никто из представителей «новой власти» не обратил на них особого внимания, потому что во все эти дни, недели и месяцы обездоленные и несчастные люди передвигались по большим и малым дорогам.

И только какой-то полицай подошёл к ним на улице, и сказал лениво-презрительным тоном, чтобы они на следующий день подошли и зарегистрировались на немецкой бирже. Ещё он немного порылся в тачке, и, смекнув, что вещи там совсем недорогие, уже совершенно заскучал и, зевая, пошёл дальше по улице.

* * *

Когда Витя Третьякевич возвращался со своими родителями из Ворошиловграда, он ещё не знал о зверской расправе над 32 шахтёрами; но, тем временем, большинство жителей Краснодона уже было осведомлено об этом. И полицаи не скрывали этого — им даже поручено было распространять весть о казни среди гражданского населения. И, бывало так, что, остановив посреди улицу какую-нибудь бабку, они начинали орать ей:

— А ты слышишь, старая, были патриоты-коммунисты, а вот теперь нет их — казнили мы их, живьём в землю закопали!

И начинали хохотать.

А бабка вздыхала, крестилась, и шла дальше, рассказывать эту страшную новость своим знакомым. Правда, полицаи наполняли свои россказни лживыми подробностями, о том, что, якобы, те казнимые коммунисты в свой смертный час молили у них о пощаде, и прочее, и прочее… Многие верили этим россказнями, но те, кто хорошо знали казненных, понимали, что никогда бы эти люди не встали перед врагами на колени.

Но просчитались враги. Ведь они рассчитывали, что рассказывая о казни подробно, описывая мучения погибших, они окончательно запугают простых граждан, так что те уже и головы не посмеют поднять, и будут о них исключительно с чувством ужасом.

И всякий честный человек, конечно, испытал и ужас, потому что нельзя было оставаться спокойным при этом известии. Но в отношении полицаев и их хозяев немцев укрепилась в людях злоба. И была эта злоба затаённой, потому что не могли они ещё эту злобу выказать открыто. Но после этого и всяк человек, который относился к этой власти не то что враждебно, а с такой мыслью, что жили и при Советах, так можно и при немцах прижиться, понял, что жить с такими варварами просто невозможно. И после этого всё чаще люди перешёптывались, относительно того, что очень уж хочется, чтобы вернулись поскорее избавители — Красная армия. А о том, что Красная армия не разбита, а набирается силами, говорили агитационные листовки, которые вновь и вновь, несмотря на все усилия полиции, появлялись на улицах городах.

А в одном из Краснодонских домиков, под присмотром своих родных: матери и сестры, — набирался сил офицер Красной армии Иван Туркенич.

Он, как и многие иные солдаты и офицеры попал сначала в окружение, а затем — в немецкий плен. Всех их, военнопленных, доставили в один из многочисленных страшных лагерей; где людей ослабших просто пристреливали, а иным не давали ни воды, ни питья, и они, сгрудившиеся за колючей проволокой, умирали медленной и мучительной смертью под палящими лучами степного солнца (дело было ещё летом). И те, у кого сдавали нервы, бросались на проволоку, но не добегали, потому что их косили свинцом.

Пять дней провёл Ваня Туркенич в этом лагере, а на шестой день их стали перегонять на новое место. Он понимал, что это его последний, пока ещё есть хоть какие-то силы, шанс бежать…

Они шли по иссушённой дороге, и желтоватая, взбитая их босыми, окровавленными ногами пыль вилась в жарком воздухе, отчего кашляли не только пленники, но и их конвоиры. Туркенич выбрал такое мгновенье, когда ближайший к нему конвоир приостановился, и начал протирать глаза, в которые набилась пыль.