Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

Василий замолчал, потупив голову, и сжал кулаки.

Тогда Витя Третьякивич понимающе кивнул, поднялся и быстро прошёлся по этой маленькой комнатке, приговаривая:

— Да — сначала надо будет Любу проверить… Вот сейчас же, время понапрасну не теряя, и пойдём в клуб Ленина. Там, может быть, ещё и встретимся с ней…

— Хорошо, — кивнул Вася Левашов. — Только ты в сторонке стой, а я к ней подойду… Ну а там уж посмотрим на её реакцию…

Когда Витя и Вася вышли из дома Левашовых, неожиданно налетел порыв холодного ветра — принёс в себе одинокий, увядший листок. Этот листок прокружился в воздухе, и вдруг прилип к шее Вити Третьякевича. И Витя вздрогнул — листок оказался холодным и мокрым.

И вспомнился Вите детский сон, описанный им в школьном сочинении: о том, как гулял он по тёмному осеннему лесу, и как холодный листок прилип к его шее. Он стал отлеплять его и проснулся — оказывается, это мама его будила, говорила, что пора собираться в школу.

И теперь, отлепляя этот листок, Витя подумал, как хорошо было бы проснуться в своей комнате, и начать собираться в школу, или в университет — не столь важно, куда. Главное, чтобы не было войны. Но, к сожалению, война была в реальности, а не во сне…

Глава 17 Люба

Клуб имени Ленина являл собою вытянутое дощатое строение; внутри которого имелась сцена, предназначенная для театральных представлений. Но там же, впрочем, показывали и фильмы: перед сценой опускался занавес и на него проецировалось изображение. Конечно, захватчикам не понравилось название клуба, и они уже переименовали его в летний театр. Развесили там свои флаги, и начали крутить фильмы в основном пропагандистского толка.

Возле клуба часто можно было видеть немецкую солдатню. Захватчики старались приходить к этому «культурному» центру, по крайней мере, не в таком расхлёбанном виде, в каком появлялись на Краснодонских улочках. Возле клуба они почтительно вытягивались перед своими хозяевами-офицерами, которые подъезжали на тщательно вымытых, не их, не офицерскими силами легковушках.

И вот из этих легковушек выходили подтянутые, а иногда и вовсе не подтянутые, а обрюзгшие немецкие офицеры. Но независимо от того, были ли эти офицеры подтянутыми, или же обрюзгшими — они часто шли под ручку с молоденькими девицами, ярко накрашенными, в броских платьицах. Такие девицы пронзительно, с истеричным чувством смеялись над каждой, даже и самой плоской и пошлой шуткой, которую им могли преподнести эти военные люди. Но даже для минимального общения между офицерами и этими дамочками нужен был переводчик, потому что эти дамочки не приехали с немцами из Германии, но пристроились к ним уже на захваченной территории.

Конечно же, дамочки эти считали себя правыми, и могли даже привести сколько то аргументов в пользу своей правоты. Ведь, в конце-то концов, любой человек, служащий той или иной внешней или своей внутренней системе убеждён в своей правоте. И, конечно же, эти дамочки никогда бы не признали, что хотя они и не бьют, и не ломают никому кости, но они в наиглавнейшем, в духовном плане ничем не лучше полицаев, которые и били, и ломали кости.

И вот именно среди таких намалёванных, весёленьких девчушек, которые крутились возле офицеров с хорошим жалованием, и увидел Василий Левашов Любку Шевцову…

Вместе с Витей Третьякевичем подошли они к клубу имени Ленина, и присели на лавочке в тени от тополя — стали выжидать, когда окончиться очередной киносеанс…

Наконец двери раскрылись. Из зала, моргая глазами, выходили в основном солдаты, но также и офицеры с теми самыми, описанными выше дамочками.

И вот вышла Люба Шевцова. Возле неё крутились два офицера: один высокий, который всё время улыбался, а другой — низенький — хмурился, и постоянно вытирал желтоватым платком свой лысый затылок.

И вот что заметили и Вася Левашов, и Витя Третьякевич: Любка хоть и смеялась, хоть и сама говорила много на немецком, но постоянно, с какой-то неуловимой, стремительной грацией умудрялась держать дистанцию между собой и этими офицерами. То есть, она даже и не дозволяла, чтобы они дотрагивались до неё, и, как бы проворно не тянул длинный, улыбающийся офицер к ней свои подрагивающие руки, она каждый раз увёртывалась.

Когда они достаточно приблизились, то и Вася Левашов и Витя Третьякевич смогли разглядеть то, что немецкими офицерами оставалось незамеченным — это была лёгкая тень внутреннего отвращения, которая вновь и вновь появлялась на Любкином лице.

И уже можно было расслышать то, о чём они говорили. Офицеры предлагали заглянуть к ним на квартиру, и отведать вместе с ними отменного варенья, а также — приготовленное из местной птицы, но по специальному немецкому рецепту жаркое. На это Любка отвечала, что, в общем-то, такая трапеза была бы ей приятна, но она всё-таки боится нападения партизан, и уточняла, смогут ли немцы обеспечить ей достойную охрану. Те отвечали, что, конечно же смогут, а Любка уточняла, сколько в городе солдат, сколько ещё ожидается к прибытию, какие именно части и по каким дорогам они идут.

Офицеры легко выбалтывали то, что им было известно, потому что эта юркая девушка не вызывала в них никаких опасений. Ну, а то, что она такая недотрога — даже и распаляло их, потому что они были уверены, что всё это искусная игра, и что эта девица останется с ними до конца.

Но они очень ошибались. Только эта девица шла с ними, и вдруг… со стороны раздался негромкий, и как бы смущённый окрик:

— Люба!

И эта белокурая девушка остановилась, оглянулась…

Она увидела Васю Левашова, с которым вместе училась в Ворошиловградской школе подготовки партизан и подпольщиков. Он стоял неподалёку от тополя и смотрел, казалось, прямо в её душу своими проникновенными, умными глазами.

И тогда, в одно мгновенья Люба вся просияла — душевный, яркий свет хлынул и голубых очей её, и из каждого плавного и стремительно движения её ладного тела. Это было такое искреннее, такое огромное преображение, что, казалось — вот хлынул фонтан сияющего счастья.

И те немецкие офицеры, которые до этого сопровождали Любку, сколь ни были они отуплены войной, всё же поняли, что девушка эта совсем не такая простая, как им казалось вначале, и что они про неё ничего не знают.

А Любка Шевцова, уподобившись лёгкому порыву ветерка, в которым голубыми просветами в небо сияли её очи, подскочила к Васе Левашову, и крепко его обняла, говоря с тем искренним, ласковым чувством, которое от неё никогда не слышали немецкие офицеры:

— Вася… Васенька… ну вот и увиделись наконец-то. А я ведь так по тебе соскучилась!

И после такого признания уже никаких сомнений в Любкиной искренности у Васи Левашова не осталось.

Ему казалось даже и не важным уже, каким именно образом Любка попала в Краснодон; главное — она перед ним всю душу свою раскрыла, и Левашов видел, какая у неё чистая и ясная душа.

А что касается двух немецких офицеров, то они остановились поблизости, и смотрели на Любку со смешанным чувством изумления и раздражения. И тот, который был высоким и часто улыбался, произнёс на ломанном русском:

— Фроляйн поидёт с нам? Си?

— Нет — не си! — выкрикнула Любка, и топнула своей изящной, украшенной лакированной синей туфелькой ножкой.

И, когда она обернулась к офицерам, то в её глазах выразилось такое глубокое презрение и такое могучее властное чувство, что те отдёрнулись, повернулись, и быстро пошли прочь. Они не оглядывались, они не смотрели даже друг на друга. Они сами себе не решались признаться, что они сильно, до дрожи в коленях боялись этой изящной девушки, за которой совсем недавно увивались.

А Люба вновь смотрела своими сияющими, нежными и чистыми глазами прямо в лицо Васи Левашова — смотрела, не отрываясь, и говорила:

— Вася, я тебя очень-очень рада видеть! Знал бы ты, как я соскучилась по своим, родным, милым лицам. Знал бы ты, как опротивело общение с этими гадами. Вот взяла бы автомат и перестреляла всех их! А тут ты… Вася… счастье то какое…

Тут рядом раздалось покашливание, и Любка, всё внимание которой до этого было обращено на Василия Левашова, резко обернулась. И в глазах её было выражение такого вызова, будто она готова сразиться именно в эту минуту за своё счастье со всем миром. И окажись рядом хоть сам фюрер, в окружении головорезов, так она бы и на этих головорезов набросилась, а потом бы и фюреру в глотку вцепилась.

Но рядом стоял Витя Третьякевич. И Любка опять просияла. Она бросилась к нему на шею, приговаривая:

— Витя… какой же сегодня замечательный день!

И она быстро провела своей тёплой, мягкой ладонью по его щеке, а в другую щёку тоже быстро, но с искренним чувством поцеловала его.

И вот они втроём пошли в сторону дома Любки Шевцовой, и по дороге она рассказывала им всё про себя. Ведь так мало было людей, с которыми она могла бы поделиться правдой…