Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

— Ответ у них всегда стандартный: «не доросли ещё».

А Анатолий Попов произнёс:

— Ну, ничего. Может быть, по крайней мере, удастся попасть в училище радистов.

— Конечно, пойдём, — согласился Володя Розогин. — Но всё-таки так хочется на передовую. Громить врага!

А через три дня, продолжая обучение в школе, Анатолий Попов написал сочинение, которое названо было лучшим сочинением в их классе.

И учитель русской литературы даже зачитал это сочинение вслух. Называлось сочинение: «Я люблю свою родину»:

«Весь мир пылает в огне войны. Страшным смерчем проносится она — небывалая по силе и грандиозная по размерам — от сурового Севера до тропической Африки, сея смерть, разруху, голод и нищету.

Бьются два врага в смертельной схватке. С одной стороны — коалиция свободолюбивых стран, возглавляемая нашей Родиной, и с другой — опьяненные манией величия, дошедшие почти до безумия немецкие фашисты и их меньшие братья по кровавым и гнусным делам — японские милитаристы, румынские бояре, итальянские фашисты и другие.

Люблю ли я свою Родину и готов ли я защищать ее до последней капли крови, как подобает советскому воину?

Да, люблю! Да, я люблю свою Родину, свободолюбивую, многонациональную, за ее героическое прошлое, за великое настоящее, а главным образом — за ее будущее…

…И когда нужно будет принести себя в жертву Родине, я, не задумываясь, отдам свою жизнь».

И всё время, пока учитель зачитывал это сочинение, Анатолий Попов сидел, низко опустив голову, и с лицом покрасневшим от сильного смущения. Он смущался вовсе не от того, что ему было стыдно за свой труд. Вовсе нет! Он свято верил в каждое написанное им слово, ведь слова эти шли из самой глубины его души, и он готов был отстаивать каждое слово, и прямо тут же, в этот же день, в эту же минуту доказать, что он действительно готов исполнить написанное…

Так чего же тогда так сильно смущался Анатолий? А дело в том, что он сам, по природе своей, был очень стеснительным юношей. И, если с друзьями своими мальчишками он мог разговаривать вполне даже обстоятельно, и даже в споры с ними вступал, то в присутствии девушек он смущался страшно. Он едва мог с ними заговорить, смотрел в пол или в сторону, краснел, вздыхал, и вообще — всеми силами старался поскорее закончить разговор с этими такими непонятными и совершенно неведомыми для него девушками.

А в классе, при чтении его сочинения, присутствовали, конечно же, и девушки: Майя Пегливанова, и Нина Минаева, и Ангелина Самошина, и… конечно же, черноокая красавица Ульяна Громова, дом которой располагался по соседству с его домом. Уля славилась своей начитанностью.

И Толя очень ждал суждения Ули о его сочинении; думал, что оно ей покажется не достаточно искренним и совершенным. Но в последствии, уже на перемене, Уля подошла к нему, и глядя прямо на него своими пламенеющими, но в эти мгновенья ласковыми очами сказала:

— Толя, ты молодец. У тебя очень-очень хорошее сочинение получилось.

Анатолий так смутился, что выронил учебники, покраснел, нахмурился, поправил свои длинные, светлые волосы, пробормотал: «Извините», быстро собрал выпавшие учебники, и быстро пошёл в сторону.

Там стояли его друзья: Витя Петров и Володя Розогин. И Витя Петров спросил с дружеской, мягкой иронией:

— А ведь признайся: Уля тебе небезразлична?

— Да что ты! — быстро проговорил Анатолий. — Разве же можно о таком говорить? Да, да — лучше и вовсе не возвращаться к этой теме в наших разговорах. А Ульяна, конечно, замечательная девушка, но всё то, о чём вы здесь так недвусмысленно намекаете — это всё такие глупости, на которые совершенно незачем тратить свои слова, а уж тем более — чувства и дела.

— Вот как? — переспросил со всё той же мягко-ироничной улыбкой Витя Петров.

— Да. Надо думать только о науках, учении, ну и уж конечно, в данный период истории — о защите Отечества. А всякие такие мысли — ещё раз говорю — это всё романтические глупости…

Так говорил, часто моргая своими очень романтическими глазами Анатолий Попов. И только самые близкие друзья знали, что под этой его внешним скептицизмом скрывается очень тонко организованная, романтичная натура. В большое поэтическое волнение приводил Анатолия вид восхода солнца, когда юноша стоял на берегу Донца.

Анатолий писал стихи, но показывал их только своему другу детства Славе Татарину, который и являлся его главным литературным критиком. Ну а всякая несправедливость, любое унижение чужого достоинства больно задевало Анатолия. И, наверное, он даже и сам себе не решался признаться в том, какое у него на самом деле влюбчивое сердце…

И вот теперь он начал сосредоточенным и намеренно сухим голосом говорить о тех новостям, которые доносились с фронтов, и выказывать своё суждение, относительно этих новостей.

А в его воспоминания приходил первый день войны.

В воскресенье 22 июня 1941 года Анатолий вместе со своими родителями и младшей сестрой Люсей расположились на веранде их дома. Анатолий занимался починкой табурета. И тогда с соседнего участка зазвучала песня. То Уля пела. Она часто так, когда работала на грядках, пела. А голос у неё был такой замечательный — сильный, красивый, проникновенный. В общем — заслушаешься.

И, когда она только начала петь, Анатолий выронил табурет. Смущенно засопел, поднял его… а голос Громовой всё выше взметался в воздухе и… Толя опять выронил табурет. Тогда его отец сказал:

— Ну вот, какое впечатление Улин голос на нашего сына производит…

* * *

За месяц до оккупации Краснодона ученики класса, в котором учились Анатолий Попов и Ульяна Громова получили аттестаты зрелости.

Наконец, стало возможным осуществление давней мечты!

Анатолия и его товарищей взяли в армию.

Их, совсем молодых ребят, собрали, усадили в грузовик, и повезли по степи на сборный пункт, где им должны были выдать оружие и военную экипировку.

Фронт уже близко подошёл к Краснодону, и со всех сторон доносился грохот от разрывающихся снарядов; и сливающаяся в единую, то нарастающую, то немного утихающую стихию — канонада от ружейной, автоматной и пулемётной стрельбы. В небе часто проносились самолёты, и хотя ребята уже хорошо научились различать звуки двигателей Советских и вражьих самолётов — теперь они не могли определить, каких самолётов там кружит больше, так как всё это сливалось в напряжённый, грозящий смертью грохочущий фон.

И вдруг грузовик, в котором они ехали, резко остановился. Кое-кто из ребят попрыгал из кузова — думали, что начался обстрел. Но, оказывается, дорогу перегородил мотоцикл, из коляски которого выпрыгнул советский офицер, и крикнул тому военному, который сопровождал ребят до сборного пункта:

— Дорогу немцы перерезали!.. Ребята пусть по домам расходятся, а грузовик понадобиться: наших раненных из-под обстрела вынести!

И тогда военный закричал зычным голосом:

— Слушай мою команду. По домам — рас-хо-дись!!

Володя Розогин начал возмущаться:

— Послушайте! Товарищи! Ведь мы можем сражаться! Нас нельзя списывать со счетов! Мы на многое способны! Только выдайте нам оружие!

Но военным некогда было их слушать и вступать в пререкания, так что, ничего не отвечая, они выгнали ещё остававшихся в грузовике ребят, и покатили дальше — туда, откуда доносился грохот, туда, где земля дрожала.

Ну а ребята, более угрюмые, чем когда бы то ни было, побрели обратно. И чувствовали себя едва ли не изменниками, между собой совсем не разговаривали, и даже старались друг на друга не глядеть. Постепенно разбредались в стороны: по хуторкам, в которых жили.

В Первомайку Анатолий Попов вернулся вместе с Володей Розогиным. И уже возле калитки домика Поповых, Володя сказал:

— Ну, ничего. Ты, главное не унывай. Я чувствую — мы ещё поборемся с ними. Ещё поплачут от нас фрицы проклятые…

* * *

И вот наступил этот страшный день, 20 июля — фашистские вступили в Краснодон.

Анатолий решил выказать своё полное презрение этим ненавистным переменам. Он вышел на веранду, и, достав одну из любимейших своих книг: «Как закалялась сталь»; начал перечитывать любимые места, которые были подчёркнуты им красным карандашом.

На веранду вновь и вновь выбегала его мама Таисья Прокофьевна, и говорила:

— Толенька, ну что же ты не бережёшься? Ведь слышишь, как стреляют? Это ведь уже в городе! Ну, а если в тебя попадут?

Анатолий сделал над собой усилие, и обратился к маме сухим голосом, хотя, на самом-то деле, ему очень её было жалко:

— Ну что же ты такие глупости говоришь? Никто в меня стрелять не будет.

Но вот по их улице пронёсся немецкий мотоцикл, и Анатолий невольно оторвался от чтения…

А потом послышалась немецкая речь. По улице пробежали, громко, радостно крича, несколько фашистов. Один из солдат — по пояс раздетый, с оттопыренным, волосатым брюхом, начал барабанить в плетень.