Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца

• Название: Том 3. Корни японского солнца
• Автор: Борис Пильняк
• Издательство: Терра - Книжный клуб
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-275-00727-2, 5-275-00834-1

Борис Андреевич Пильняк (1894–1938) – известный русский писатель 20–30 годов XX века, родоначальник одного из авангардных направлений в литературе. В годы репрессий был расстрелян. Предлагаемое Собрание сочинений писателя является первым, после десятилетий запрета, многотомным изданием его наследия, в которое вошли, в основном, все восстановленные от купюр и искажений произведения автора.

В третий том Собрания сочинений входит повести «Заволочье», «Большое сердце», «Китайская повесть», «Китайская судьба человека», «Корни японского солнца» и рассказы.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

– Чего бы смеетесь? – просил Крылов.

– Молодец, товарищ Китай! – сказал я.

…Вчера весь день хотел сидеть дома, но пришли люди и повели на митинг американского миссионера армии Фын Юй-сяна. – Странно, очень странно!.. Митинг был в европейского стиля американском театре. В театре собрались китайцы и очень немного европейцев. Армия Фына – носит название: «Христианская армия». И митинг начался протестантскими песнопениями – за «христианского генерала» Фына, – стоя, китайцы – по-христиански – молились за Фына и за его народные армии, – хором пели гимн армий Фына. Затем показывали туманные картины: Фын и его солдаты – на молебне, в пекарне, в слесарной мастерской, в шорной мастерской, – армия в походе, армия на биваках, пехота, конница, артиллерия… – Затем все собравшиеся на мигинге фотографировались. Затем началась лекция о том, какой замечательный человек, христианин и вождь – маршал, водитель Народных армий Фын Юй-сян, который каждое утро молится, сам трудится ручным трудом, – не ездит на рикшах сам и запретил своим солдатам, – сам вместе со своими солдатами читает Библию и историю Китая… Американский миссионер изображал Фына, ныне находящегося в Москве, как некоего таборита, постника и верижника, спартаковствующего своим временем… – жара была в театре неимоверная, хуже, чем на полке в бане.

С жарой я не справился и, изнемогая от жары, направился домой. Ужинали, сидели под феном… – да, гак и засиделись с Локсом до четырех часов, в разговорах бродяжесгвуя по России от ее прошлого к настоящему, будущему, – от севера до юга, от мелочишек до великого. Сидели в его кабинете, полуодетыми, пили бесконечную содовую – и говорили: – о милой России, за которую всегда надо умирать!..

Эти дни я занимаюсь Китае-русским лит. – худ. обществом – «Китрусом», – и еще раз устанавливаю, что первое слово в Китае и первое дело: «маманди», – погоди, не рыпайся, сейчас!.. – Сегодня получены сведения, что мой пароход – «Октябрь» – выходит рейсом в Тянь-цзин, оттуда – сюда, – в море пробудет недели три. – Сегодня с океана подул ветер, сначала мел пыль, теперь несет бодрость. Оттого, что пришли вести о пароходе с моря, а с океана дует ветер и раздувает мысли – от этого стало лучше, ибо впереди возникло какое-то движение… – «Маманди!» – это «маманди» начинает мне казаться ядовитым, ядом Китая…

…– Полночь, гудит ветер, трещит мой сверчок, Локс сидит над книгой, дверь отворена. Локс сказал, что скоро с океана будут приходить тайфуны. – Передо мной дорога, очень длинная дорога, ибо только теперь я понимаю, как велики, оказывается, километры. –

Пришел Крылов, сел, сказал так, чтобы не слышал Локс:

– Я ведь только девятого узнал адрес жены. Сейчас, кажется, она в пути к Москве, в Монголии. Я не знаю, как она жила, где была, что узнала, что видела, кого видела.

Ночь, неизвестно, когда спят китайцы, – за окном шум, ветер перепутал на канале все сампанки. На диване передо мною, – диван с полками, – стоит улыбающийся китайский бог, которого я купил на Ян-Цзы, – бог хитро улыбается, – я думаю о Крылове и о яде «маманди», о яде ожидания, неизвестности. Бог улыбается этим «маманди», всем Китаем, морем и пароходом, – это для меня. Для Крылова же – «маманди» улыбается – и богом и Китаем, и – женою, провалившеюся в километры неизвестностей.

4 часа ночи. Лег было спать, и не заснул. Слушал ветер и писал декларацию «Китруса».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Китайская сказка – «Справедливый суд».

«Юноша и девушка полюбили друг друга и поклялись жениться, – но молодого человека взяли на войну, и он провоевал тридцать лет. Родители девушки решили выдать ее за другого. Она сопротивлялась, – родители настояли на своем: – в день после венчания она умерла. Ее похоронили.

Жених вернулся с войны и спросил, где его невеста. Ему рассказали, что произошло. Он отправился на могилу. Он раскопал могилу, чтобы взглянуть последний раз на любимую. И, когда он раскопал могилу, – любовь его была так сильна, – девушка стала из мертвых. Жених взял ее на руки и понес к себе.

Тогда тот, за которого ее выдали замуж, потребовал себе жену через мандарина.

Мандарин рассудил:

– Случай, когда настоящая дружба и любовь смогли тронуть небо и землю и законы природы – до того, что они вернули жизнь мертвому во имя любви, – не должен судиться законами мандарина. Девушка должна принадлежать тому, кто вывел ее из могилы». –

Сказку рассказал Крылов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вчера в сумерки ездили на пароход, провожать земляков, едущих во Владивосток. Плыли по Ван-пу, на мотор-боте, покачивало, был ветер, садилось солнце… Есть, есть тоска по чужбине, и хорошо смотреть, как корабли уходят в море, как люди тащат свои чемоданишки (бедность свою!), спорят, смотрят каюты, – суют свои узелочки… И – нехорошо уходить с корабля, с того, что уходит в море, уходить на бот, тот, что идет назад, в порт, на берег!.. – И возвращались мы под луной, в волнах, в тишине отлива. –

…Хорошо куда-то ехать: и я переехал из одной комнаты в другую, сам себе сымпровизировал кровать, фен, ветер с террасы, – бой смотрел недоуменно на мое строительство, мы же с Локсом в честь сего моего переезда выпили бутылку шампанского и по рюмке ликера. Бою я заявил строжайше, что от сего числа дома я хожу без брюк, а посему – без доклада к нам никто допускаться не может. В силу этих обстоятельств мне показалось, что я переехал на несколько градусов к северу. легче дышать, легче жить и думать. – Локс прилаживает на террасе фотографический аппарат: намеревается зафотографировать ночной канал. – –

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…я выдумываю – –

…на океанском пароходе типа «Эмпресс», идущем из Сан-Франциско к берегам Китая, – едет американка, женщина или девушка…

Стоит ли серьезно шутить над английской, англоамериканской манерой жить, не ходить, а при помощи ног носить собственное свое достоинство, цилиндр и смокинг, знать, как и когда есть и говорить, как держать себя с отцом, сыном, сестрой, женой, иноплеменником, как отдыхать, работать, радоваться и помирать. У них есть торжественность каждой минуты будней, ритуал жизненных будней, есть заполненность жизни – временем, традициями, тем, что наполняет каждую минуту, что за тебя, инвидуума, решило большинство, общество, нация. Эта традиция жизни есть у всех, начиная с русского крестьянина, где эта торжественность вылилась в брачные, похоронные, бытовые песни, в пироги к празднику и в то, что первым за столом берет хлеб – хозяин. – И этой торжественности нет только у интеллигенции – русской в первую очередь, – и у интеллигенции тех стран, которые культурно – в западно европейском понятии этого слова – стоят ниже России, как, например, – по понятиям европейцев – Китай. Это понятно: – европейская «культура» уничтожает национальный быт, – «обезбычивает» национальный быт, как слишком глупый и не портативный, и вносит новаторский «индивидуализм», в большей мере построенный на безграмотности, на простейшем невежестве, как это было в России при Петре Великом, когда резали ферязи. В Китае интеллигенция так же «обезбычена», как и в России, – в Китае – в этой стране конфуцианской вежливости, церемонии, регул. – Так расшатываются понемногу все «столпы» всех национальных культур, – но именно в этом месте нарождается новая, уже не национальная, но мировая культура, – именно на этом стыке нарождаются такие люди, как Лю-хфа, ради которого я пересиливаю маразм зноя. – Россия, конечно, не в счет, ибо отсюда мне видно, что у России никогда и не было своей культуры, Россия всегда была «отъезжим полем» чужих национальных культур: – огромное полузаселенное поле, до сих пор еще не окончательно разметившее и закрепившее землю, стык всех мировых культур, – Россия – страна вотского бескультурья – обрабатывалась Византией, – затем Монголией (и через Монголию – одновременно ведь были под игом – погуливал по России и Китай, – поместился в Московском Китай-городе, в Коломенском зарядье, у бабушки моей Екатерины в Саратове, – не случайно «китайка», не случайно «чай»), – после татар – Византии – Европа, до последних лет, – Европа, Европа с примесью щедринского, сиречь просто варварского, варварства, с примесью Китая – Китая медленностей, церемоний, – того Заволжья, которое я впервые увидел не здесь в Китае, а у моей заволжской бабушки. Россия – есть «отъезжее поле» чужих культур, путь «из варяг в греки», даже антропологически. Это дало право России первой пойти в строительство наднациональной культуры, мировой. – –

…Да. Но на гигантском пароходе типа «Эмпресс», более совершенном, чем пароход, описанный Буниным в рассказе о «Господине из Сан-Франциско», плыла в Китай молодая американка – леди и сотрудница миссионерского общества сикковеев, плыла на предмет просвещения диких китайцев в свете христианства. Я откидываю условности беллетристического повествования, где нужно иносказательно вдалбливать читателю авторские мысли: – я знаю, что цель поездки этой американки – глупа, что эта американка – вообще глупа, что Китай ей нужен, так же как Гонолулу, – и известен, примерно, так же. Это знаю я. Этого не знала она.