Алексей Ремизов - Том 9. Учитель музыки

• Название: Том 9. Учитель музыки
• Автор: Алексей Ремизов
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-268-00482-Х, 5-268-00497-2

В 9-й том Собрания сочинений А. М. Ремизова входит одно из последних значительных произведений эмигрантского периода творчества писателя – «стоглавая повесть», «каторжная идиллия» «Учитель музыки». Это очередной жанровый эксперимент Ремизова. Используя необычную форму, он развертывает перед читателем панораму жизни русского Парижа 1920-1930-х гг. В книге даны яркие портреты представителей духовной элиты эмиграции первой волны (Н. Бердяева, Льва Шестова, И. Ильина, П. Сувчинского и др.), гротесково представлены перипетии литературных полемик известных периодических изданий Русского зарубежья. Описания реальной жизни автора и его окружения перемежаются изображением мира легенд и сказок.

Книга «Учитель музыки» впервые публикуется в России по наборной рукописи парижского архива Ремизова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

К пожарным привыкнуть невозможно: каждый день – а это на дню и не раз бывает – на пожарный гудок срывается весь дом со всех этажей смотреть пожарных.

Три автомобиля – пожарные в касках, пожарные с пожарными снарядами, кишками, крюки и веревки и, наконец, огромная складная пожарная лестница – три гудка, и эти три гудка сливаются в один истошный: «рас-ступись – до-ро-гууу!» – замирают такси, трясется на месте рвущаяся мотоциклетка, пригвождаются к тротуарам прохожие, и ажан на перекрестке свистит само собой. И всякий раз Корнетов влипает в стекло, провожая глазами, пока не замрут гудки и снова не покатятся автомобили, снова не затрясется мотоциклетка и опять не заспешат прохожие, и ажан пошел.

Невозможно еще привыкнуть, что в погоду, когда подымается ветер, каждую минуту может провалиться дом, современная постройка! И еще никак не привыкнешь, что топают над головой.

Я застал Корнетова, обложенного Византией – книги и на столе и на высоких, как в бистро, табуретках: тут и знаменитый X век Шлюмберже,48 и три огромных тома «Истории Византии» Кулаковского49, и ни с чем не сравнимый, разве что с церковной минеей, Успенский50, и лекции Васильева51, и иллюстрированный Диль52.

«Изучаю, – сказал Корнетов, – не могу только про иконоборство дознаться, а хочется все века, всю жизнь, чтобы понять: сил моих нет – верхние соседи греки, греческие мальчишки, вы понимаете?» – и показал на окно.

Перед окном искусно, как на мачте, спускались к Корнетову – я сосчитал: шесть пар штанишек и какие-то лифчики – их было куда больше, и парусом раздувались простыни.

Греческая жизнь начинается с шести: все дети бегают и стучат, это уж! – но греческие особенно, как и все в них, – да и как же иначе, такой истории нет ни у кого, а греческий огонь53 всех жгуче! – тоненькие, остренькие, ушки, носики, глазки – если столкнешься у лифта, они поддаются и Корнетов всех рукой смазывает, всех сразу – изумительные! А что они только выделывают, когда острые носики повыпрыгнут из теплых кроваток, какой подымается прыг, какой скак – безостановочно – какие-то шарики перекатывают. Зимой еще туда-сюда, но когда стало пригревать – окна на юго-восток! – в первые весенние дни они остервенели и безо всяких видимых поводов – весна! – они наскакивали друг на друга, как молодые телятки, перепрыгивали через голову чехардой и цапались. А один есть самый маленький – его Корнетов не видел – он еще не прыгает, только подает голос, и ночами его баюкают. И когда среди ночи старый грек поет над ним песню – что-то вроде попугая – и конца не видно, а, видно, сам не замечает или не до того? но когда поет нянька – и из какой дикой Исаврии принесла она сюда песню? или поет в ней пленница из волшебного Алеппо, родины арабской сказки и песни? – не заснуть, всю бы ночь слушал.

Я думаю, этот «греческий огонь» куда кинематограф с постоянным ожиданием пожара, и никакая Византия не поможет. А когда подрастут греческие ребятишки, кончится квартирный контракт, и, если суждено Корнетову еще жить на белом свете, с Византией и без Византии, все равно ищи квартиру.

2. Ветчина с горчицей

Окно на юго-восток – черешни на обоях за первые солнечные дни превратились в волчьи ягоды, а от нахохлившихся птиц на бордюре – одни клювы. Стена – книги, книги заходят и на другую стену, и там по стенке над «Раем» – картой Ближнего Востока – инструменты: долота, сверла, стамески, навертки, молотки, пять пил, есть и круглая для распилки несгораемых шкапов – опытные мастера это делают теперь чище и вернее электричеством, но пила никогда не помеха – и нож с металлическим отворотом на рукоятке, как сабля, для разрезания кожи.

Подбор инструментов объясняется не столько работой Корнетова – и разве уж так много ящиков сделает он себе для книг, а сапожное дело не его! – нет, скорее, как сам он говорит: «по случаю юбилея Льва Толстого». Не хватает косы, увековеченной Репиным, но Париж не Ясная Поляна и больше подошла бы «Maman Jeannette» – гладильная доска, раздвигающаяся, как козлы.

Корнетов спал на полу под «Раем» и инструментами и только к концу месяца появилось сомье; из обрезков от покрышки кнопками он прикрепил над сомье что-то вроде спинки – совсем как диван!

Другая комната на север – пунцовыми цветами с темной зеленью и на бордюре бутылки – нелегко было подобрать: «да, как в бистро!» – говорит Корнетов. Тут он будет в воскресные вечера колдовать над своим «лионским» чаем, а умеет – и так заварит и так подаст – горячий, душистый, крепкий, и еще бы попросил чашку, только он не любит, когда тянутся за второй, это я заметил.

В коридоре лампочка – круглая, как дыня, в красных пупырышках, раковина из Роскова54 – свет никакой, а зловеще.

Первые недели по утрам осаждали со всякими счетами, потом пошла поверка: проверяли газ, электричество, окна и двери. А когда все оказалось в порядке, начались звонки: демонстрация с пылесосом.

Демонстрация предполагалась утром и Корнетов под предлогом, что как раз по утрам он должен выходить из дому, отказывал. Но каждое утро, отворяя дверь, натыкался. И вдруг его осенило – и когда началось обычное:

«Это вам ничего не будет стоить, вы только посмотрите, как он будет действовать…»

«Да у меня и ковра нет!» – торжествовал Корнетов.

«А ковер мы свой принесем».

И на это без подготовки, ну что бы вы сказали?

На другой же день принесли: и ковер и такую вот огромадную кишку – началась демонстрация. Кишка дыхнула – и на глазах у Корнетова мелочь, какая была на столе, заготовил на папиросы и газету, в эту кишку все и ухнуло – ну, как сглотнула. А какой был грязнущий коврик – новенький смотрит, только что этикетка сорвана.

Зря истрачено электричество – кишка прожорливая! – а рад, что все кончилось и больше не будут звонить с пылесосом. А прошло несколько дней, звонок:

«Демонстрация с пылесосом…»

«Да были уже!»

«Ничего не значит: мы из другого общества».

Не отворять дверей? – а может почтальон: деньги…

Корнетов не ждал никаких денег: ведь если бы действительно кто-нибудь хотел ответить на его просьбы о деньгах, давно бы ответил! – а уж прошел месяц.

В безопасный час – после кинематографа вышел он письмо опустить.

Нет, он верил… Ведь некоторые письма и особенно просительные, как говорится, пропадают или еще и так говорят: «вы забыли свой адрес написать!». Вот если бы он умирал… но, «вы просите на устройство – разве это такая крайность; ведь другие и хуже живут!». Нет, и такой ответ его не удивил бы – он всего ждал. Но его ничем не прошибаемая вера, что человек может и хочет сделать тебе добро – ведь устроиться, это все равно, что падал и вот поднялся, теперь надо как-то, чтобы удержаться! – эта вера в человека внушила ему писать письма.

Ближе, как на почте, он не знал ящика – не сразу показываются вещи, а как раз против «Шкалика» фонарь с синим «Lettres». Декабрь – ярмарка на Гобелен. И там, где автобусы, из-за которых каждое утро высматривает Корнетов, стоит карусель со свинками. Ярмарка еще не открывалась, но езда по Араго прекращена – путь чист.

Опустив письмо, Корнетов шел по заставленной по обе стороны лавками, палатками и фургонами улице, как у себя по коридору. Ночью ему всегда беспомощно – зрение 11 диоптрий! – но что же ему вглядываться и осматриваться? И эта свобода – куда хочешь! – и вера, что выручат! – он чувствовал крепкие ноги, и легко. И был весь переполнен тем самим чувством, которое вдруг подымается во всем существе человека, и потом долго помнится час, день, где – редкие счастливые минуты, какие даются человеку, это какая-то беззаботность, безмятежность и всемогущество.

Даже не заметил, как прошел Гобелен и, уже переходя Араго, вдруг остановился: прямо на него шли звери – лев, обезьяна, еще один ушастый и лисица, а сзади, прихрамывая, журавль; они были на цепи и какой-то сопровождает их. Корнетов ждал пропустить – наверно, это из цирка вроде прогулки. И лев, поравнявшись, подал Корнетову лапу –

А ночью приснилось, входит он в комнату: стоит свинья необыкновенных размеров, каких не бывает, с буфет, а похожа на тех, что на карусели бегают, розовая, атласная, но не искусственная она, бок у нее надрезан – а никаких внутренностей! – белый слой сала обнажает ветчину – это гигантский окорок – ветчина! и тут же рядом миска с ярко-желтой горчицей и отточенный нож.

3. Эмблема счастья

Я не знаю, что затевали другие, а я остановился… эмблема счастья! – пара слонов55, не брелки, а как стоячая лампа, а сделаны под яшму, но для яшмы легковаты, впрочем, если рванет, ноги их крепки, никакая и самая крохотная бумажонка не подумает улететь с ветром, и предназначались они – «художественная работа!» и на случай бури. Этих слонов я подарю Корнетову на новоселье, тем более, что они мне ни к чему.