Александр Беляев - Том 8. Рассказы

• Название: Том 8. Рассказы
• Автор: Александр Беляев
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Александр Беляев – один из основоположников жанра научной фантастики в нашей стране. Прикованный к постели, писатель жил в изумительном мире, созданном его воображением. Силой своей фантазии он рисовал будущее, предвосхищая возможность дальнейших открытий и новых достижений. Из пятидесяти научных предвидений Беляева многие сбылись или принципиально осуществимы, и только три считаются ошибочными.

Восьмой том собрания сочинений содержит рассказы А. Беляева.

Иллюстрации художника И. Пчелко.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Контрабандой (воспитанникам духовных семинарий разрешалось посещать лишь редкие выступления артистов императорских театров и слушать церковное пение) Беляев видел и слышал их всех. Еще в пятом классе семинарии Беляев решил: или он станет актером-профессионалом, или, окончив семинарию по первому разряду, поступит в какое-нибудь высшее учебное заведение России – какое-нибудь, ибо в университеты семинаристам в те годы вход был закрыт[27].

В летние дни он играет в домашних и любительских спектаклях: граф Любин в тургеневской «Провинциалке», Карандышев в «Бесприданнице», доктор Астров, Любим Торцов…

Саша же давал эскизы костюмов, декораций; пробовал себя в режиссуре; в благотворительных спектаклях играл на скрипке, декламировал.

Перед окончанием семинарии он с той же страстью, которую будет вкладывать всегда и во все в жизни, увлекся фотографией. Прочитав об опытах художника Вирца[28], интересовавшегося тем, что чувствует отрубленная голова казненного человека, Саша вместе с приятелем Колей Высотским делал снимки «головы на блюдце», вырезая в больших блюдах дно. Они перепортили несколько блюд, но, наверное, так много лет назад «технически» родилась голова Доуэля.

В июне 1901 года семинария была окончена. Продолжать духовное образование Беляев не хотел. Нужно было искать средства для продолжения учебы, и на зиму 1901/02 года семнадцатилетний Беляев подписывает контракт с театром смоленского Народного дома «с одним бенефисным спектаклем в сезон».

Здесь Беляев сыграл очень много ролей в «Безумных ночах», «Ревизоре», «Трильби», «Лесе», «Нищих духом», «Бешеных деньгах», «Воровке детей» и так далее. Спектакли давались дважды в неделю.

Тюрянинов в «Соколах и воронах» Сумбатова, Разумихин в «Преступлении и наказании», капитан д’Альбоаз в «Двух подростках» Пьера де Курселя, Герман в «Картежнике»…

Много лет спустя в Москве Константин Сергеевич Станиславский скажет ему: «Если вы решитесь посвятить себя искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом».

А пока бенефисный спектакль дал лишь половину ожидаемых сборов. На последнем спектакле, как отмечал рецензент местной газеты, «господин Беляев почему-то не нашел нужным загримироваться, по причине чего была видна явная молодость артиста».

Впрочем, в роли капитана д’Альбоаза «г-н Беляев был недурен», а в пьесе «Комета» «г-н Беляев выдавался из среды играющих по тонкому исполнению своей роли…»

В конце февраля спектакли закончились, большинство актеров разъехалось по провинциальным театрам, а Беляев засел за латынь, русскую и общую историю: по этим предметам экзаменовались поступавшие в Демидовский юридический ярославский лицей, существовавший на правах университета.

По окончании в 1906 году лицея Беляев снова в Смоленске. Он занимается юридической практикой. Сначала – как помощник присяжного поверенного, позднее – как присяжный поверенный.

Первое время ему поручают мелкие дела. То дьячок непотребно облаял священника, а консистория вынесла сор из избы на мирской суд, то шайка мелких железнодорожных мошенников неудачно выпотрошила пакгауз.

Но в 1911 году Беляев взялся защищать богатого лесопромышленника Скундина. Купчина распродал чужие леса на круглую сумму в семьдесят пять тысяч рублей и попался. Хотя дело было заведомо проигрышное и Скундин вышел из него весьма помятый прокурором и присяжными заседателями, Беляев получил большой гонорар.

Он не обзавелся ни домишком на Козловской горе (хотя уже был к этому времени женат), ни парой рысаков.

Уже несколько лет он подрабатывает в смоленской газете отчетами о театральных ростановках и концертах, подписывая их псевдонимами[29], а деньги откладывает на путешествие за границу.

Теперь у него денег хватит.

В конце марта 1913 года с красным Бэдэкером в кармане Беляев уезжает в Италию.

Венеция, Рим, Неаполь, Флоренция, Генуя…

Сойдя с пригородного поезда на Stazione Pompei, сначала на лошадях, потом пешком Беляев с товарищем, проводником и сынишкой проводника поднимается на Везувий. Уже в ночной темноте он любуется подковой прибрежных огней на заливе. Это Портичи, Сорренто, Капри… Наконец и цель путешественников – кратер Везувия.

Вот как писал сам Беляев, после того как заглянул в жерло вулкана: «Все было наполнено едким, удушливым паром. Он то стлался по черным, изъеденным влагой и пеплом неровным краям жерла, то белым клубком вылетал вверх, точно из гигантской трубы паровоза. И в этот момент где-то глубоко внизу тьма освещалась, точно далеким заревом пожара.

Молчание нарушалось только глухим шорохом и стуком обламывающихся и падающих в глубину камней. Вот где-то во мраке срывается большой камень, и слышно, как он ударяется о выступы жерла; звуки ударов доносятся все глуше и глуше, пока, наконец, не сливаются с жутким шорохом кратера. По этим удаляющимся звукам угадывалась неизмеримая глубина.

Из жерла тянуло влажным теплом. Я обломал несколько кусков лавы и бросил их далеко от края. Они беззвучно потонули в белом дыму, и, как мы ни напрягали слух, нам не удалось услышать стука их падения… Жутко!»

В 1913 году находилось не так уж много смельчаков, летавших на самолетах «Блерио» и «Фарман» – «этажерках» и «гробах», как называли их тогда.

Однако Беляев в Италии, в Вентимильи, совершает полет на гидроплане.

«Было около 10 часов утра, когда я пришел в гавань.

Гидроаэроплан с ночи стоял на пологой деревянной площадке, спускающейся в воду.

Я рассматривал аппарат, а услужливый итальянец, везде вырастающий как из-под земли около иностранцев с предложением услуг, знакомил меня на ломаном французском языке с доблестями авиатора: „Tres fort. Tres fort aviateur!“[30]

– Bon jour[31], – раздался около меня чей-то тоненький голосок.

Я оглянулся и увидел тщедушного французика лет тридцати, в маленькой кепи и коротеньком, в обтяжку костюмчике.

Это и был „tres fort aviateur“.

Пять или шесть рабочих зацепили веревкой за одну из лодок гидроплана и стали отвозить аппарат от берега.

Авиатор, стоя распоряжавшийся всеми этими работами, отставил свое кресло, освободив этим место для вращения рычага, пускающего мотор в ход, и не без труда повернул ручку рычага. Мотор стал выбивать дробь, и мы медленно начали продвигаться по бухте. Авиатор, не глядя вперед, спокойно поставил на место свое кресло, удобно уселся и усилил ход мотора.

Гидроплан, вспенивая воду, помчался со скоростью хорошей моторной лодки.

Несколько прыжков, и мы уже совершенно отделились от воды. Последний раз лодки коснулись своим задним краем хребта большой волны. И сразу поднялись над водой на несколько саженей.

Море под нами уходит все ниже. Домики, окружающие залив, кажутся не белыми, а красными, потому что сверху мы видим только их черепичные крыши. Белой ниточкой тянется у берега прибой.

Вот и мыс Martin. Авиатор машет рукой, мы смотрим в том направлении, и перед нами развертывается, как в панораме, берег Ривьеры. Словно игрушечный, лепится на скалах Монакский замок, дальше ютится ячейка красных точек, это крыши Beaulieu.

Аппарат забирает еще выше, и за мысом Cauferat в дымке синеет Ницца.

Вероятно, с берега мы сейчас кажемся вместе с своим аппаратом не больше стрекозы.

Позади нас итальянская Вентимилья, впереди французская Ницца, а посреди маленькое княжество Монако…»

Правда, на берег Ривьеры, на Ниццу и Монако он смотрит с меньшей высоты, чем смотрел на Капри с Везувия, но и 75 метров над уровнем моря в 1913 году было не так уж плохо.

Но не только красоты Италии интересовали молодого юриста. В Риме он посещает «злополучный квартал Сан-Лоренцо, населенный беднотой, – царство бесприютных детей», квартал, поставлявший Риму самое большое количество преступников.

И когда мы знакомимся с мисс Кингман из «Острова Погибших Кораблей», рассказывающей Гатлингу о заплесневелых узких каналах Венеции и детях, с недетской тоской глядящих на проезжающую гондолу, это рассказывает сам Беляев, часто вспоминавший не только Палаццо Дожей и бальдассаровские виллы, но и рахитичных детей и нищету Италии.

Уезжая во Францию, Беляев писал об итальянцах: «Удивительный народ эти итальянцы! Неряшливость они умеют соединять с глубоким пониманием прекрасного, жадность – с добротой, мелкие страстишки – с истинно великим порывом души…»

В Марселе Беляев посещает Chateau d’If – замок Иф.

В камере, где был заключен Мирабо, он тихо снимает шляпу, думая об одиноком страдании. Вот и темница Фариа и камень в перегородке, отделяющей камеру Эдмона Дантеса… Будь прокляты места, подобные этому!..

…Мыс Антиб, любимый Мопассаном, Тулон, Париж…

Он вернулся, истратив все деньги. Кроме открыток с видами Италии и Франции и сувениров, он привез кое-что более ценное: яркие впечатления и богатый опыт.

Всю дальнейшую жизнь Беляев будет мечтать о новых путешествиях – в Америку, в Африку, в Японию, но их он уже не сможет совершить и туда будут добираться только его герои…