Надежда Тэффи - Том 3. Все о любви. Городок. Рысь

• Название: Том 3. Все о любви. Городок. Рысь
• Автор: Надежда Тэффи
• Издательство: Книжный клуб Книговек
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4224-0255-7, 978-5-4224-0258-8

Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая, в замужестве Бучинская; 1872–1952) – блестящая русская писательница, начавшая свой творческий путь со стихов и газетных фельетонов и оставившая наряду с А. Аверченко, И. Буниным и другими яркими представителями русской эмиграции значительное литературное наследие. Произведения Тэффи, веселые и грустные, всегда остроумны и беззлобны, наполнены любовью к персонажам, пониманием человеческих слабостей, состраданием к бедам простых людей. Наградой за это стада народная любовь к Тэффи и титул «королевы смеха».

В третий том собрания сочинений вошли сборники рассказов «Все о любви», «Городок», «Рысь», опубликованные уже в годы эмиграции писательницы.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Мохнатое перышко на шляпе, золотые кудерьки, золотой смех, поцелуи, губная помада – вихрь!

Дверь захлопнулась. На полу осталась перчатка и кусочек перышка от шляпки.

Моя гостья, молчавшая все время, посмотрела на меня растерянно и виновато. Хотела что-то сказать, раскрыла рот, набрала воздуху, но так и не сказала. Только подняла с полу обломанное перышко, благоговейно положила его на стол и молча вышла, подгребая своими кривыми шпильками.

Ветерок распахнул окно, сдунул неоплаченный счет со стола прямо в корзину. Задрожали розы в бокале. Паук побежал боком-боком и спрятался. Во дворе запела шарманка.

Я взяла сломанное перышко, подошла к окну и. дунув, пустила его по воздуху. Оно поплыло, подхваченное ветром, полетело, понеслось прямо к небу, маленькое серое – золотое в солнце…

Шарль и Лизетта

…Яко вселюся в последних моря – Ты тамо еси…

Псалом.

Живут они в самом центре foir de Paris[54] между американским тиром и яростно весёлыми карусельными коровами, что по четыре в ряд взмывают, кружатся, мотают золочёными рогами, ревут механической машинкой!

On y fait sa petite belote
Et puis ça va.[55]

Ух! Страшно мимо пройти!

Их жилище потише. Тоже круглое, как карусель, но цвета скромного, сизоватого, под морскую воду, и пахнет тухлой рыбой.

У входа на перилах сидит маленькая дохленькая обезьяна в колпачке, хвост свесила, словно рыбу удит. Моргает озабоченно, дёргает колокольчик, а над входом надпись: «Lions de mer»[56]. По – нашему – моржи.

За пятьдесят сантимов обезьянка пускает войти.

Живут моржи не богато, но с претензией. На облупленной стенке намалёвана белая шишка с синими разливами. Это – понимай – берег Ледовитого океана, плывущая ледяная гора, родной моржовий пейзаж.

Обстановка простая: бассейн, мутная вода, деревянный помост. На помосте две табуретки с надписями: на одной – «Шарль», а на другой – «Лизетта».

Вода в бассейне все время бурлит, волнами ходит, крутятся в ней два круглых, тёмных тела, шлепают плавниками, брызжут во все стороны – весело! Круглые морды с обвислыми усами, словно у малоросса, когда он борщ хлебает, выскакивают из воды, ныряют, весёлые, гакают, фыркают.

Тупорылый парень в резиновых сапогах перелез через перильце на помост, затрубил в рожок. Слышно – обезьянка звонит, надрывается.

Из воды, упираясь плавниками, выполз Шарль – огромная чёрная скользкая клёцка. Перевернулся брюхом кверху, заглянул круглым глазом в воду – видит ли его Лизетта? – и стал жантильничать: тёрся мордой об доски, мурлыкал, как балованная кошечка.

Эх, милый, видел бы ты себя, что ты за харя!

Но из бассейна, как заворожённая, пристально смотрела на него круглыми глазами круглая голова, удивлённо и восторженно. Это была Лизетта. И не выдержала. С громким воплем выскочила из воды, захлопала плавниками, забилась в ликующей истерике, словно собиновская психопатка на концерте в Дворянском собрании.

Тупорылый парень затрубил ещё. Граммофон захрипел отчётливо и нагло: «Je cherche partout Titine»[57].

Шарль и Лизетта влезли каждый на свой табурет и стали служить искусству. Жонглировали шарами, держали на носу цилиндр и горящую лампу. Работал больше Шарль, но Лизетта все время следила за ним и волновалась, а когда он не удержал шар, она даже шлёпнулась с табурета и беспокойно заревела.

После спектакля парень бросил артистам по куску рыбы. Шарль быстро проглотил свою долю. Лизетта, подняв голову, следила за ним. Потом, поймав ртом свой кусок, выпустила его снова и отползла, отковыляла на своих плавниках в сторону. Шарль вытянулся, ухватил рыбу, задрал голову и съел.

И тут Лизетта, радостно всплеснув плавниками, кинулась колесом в воду, ревела восторженно и благодарно, неуклюжая, усатая, брызгала грязную воду, словно излучала свою морскую звериную радость.

О, Лизетта! Ты даже не зверь, а урод морской, полугад, полурыба, ты «последняя моря» из псалма библейского, и ты отдала так светло и радостно всё, что у тебя было, во имя чего тебя мучили, дрессировали, приручали, – твой маленький кусочек тухлой рыбы! Ты – клёцка чёрная, осклизлая резинка, как смеешь ты… любить!

Ораторы

Ораторы – это моя слабость. Мое блаженство и мученье. Завидую. Хочу тоже говорить – и не умею.

Удивительное это дело. Иногда какой-нибудь маленький, корявенький человечек сидит тихо, жует банкетную телятину, да вдруг как вскочит, стукнет вилкой об стакан и пошел, и пошел – откуда что берется!

– Милостивые государи! Под этой гостеприимной кровлей, объединяющей могучим куполом… Господа! Я хочу обрисовать перед вами доступными мне штрихами личность Семена Петровича, которого вы видите сейчас среди нас, окруженного друзьями и семьей, представленной в лице кумовой свояченицы.

Вспомните, господа, слова поэта:

Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть.

Вынем эти слова из уст поэта и вложим их в уста Семена Петровича. И что же получится? Не получится ровно ничего…

Волны красноречия бегут, набегают друг на друга, гонят, тонут, хлещут, блещут.

А потом подымется другой и скажет задушевно и вдумчиво:

– Господа! Я не оратор. Слезы мешают мне говорить. Не знаю, что было бы, если бы они не мешали, потому

что и с этой помехой он легко и свободно заполняет полтора часа. И чего-чего только не коснется это талантливое существо: Фридриха Барбароссы, планетоидов, пророка Самуила, Анны Павловой, геологических наслоений северной Гвинеи, «Подарка молодым хозяйкам» Молоховец, аппендицита, Оскара Уайльда, малороссийских бахчей, Пифагора, фокстрота, Версальского договора, швейной машины, лечения рака радием, церковного пения, амфибрахия, кровообращения у насекомых, флагеляции у древних развратников, Юлия Цезаря, птичьих паразитов, Конфуция, фашизма, вороньего насморка, и все это подведет так ловко и тонко и из всего этого так ясно выведет, что юбиляр Семен Петрович был, есть и будет замечательным страховым деятелем. Да так просто и убедительно, что никто даже и не удивится, каждому покажется, что именно через амфибрахий и лежал прямой логический путь к сущности Семена Петровича.

Но самый страшный тип оратора – оратор спокойный, который перед своею речью взглянет на часы, щелкнет крышкой и скажет твердо:

– Господа! Я буду краток.

Ах, не верьте ему!

– Господа! Я не задержу долго вашего внимания и не отниму у вас много времени. Повторяю – я буду краток.

И пойдет!

– Мы собрались здесь, объединенные общей целью отпраздновать юбилей высокочтимого Семена Петровича Чолкина. Дорогой Семен Петрович! Думали ли вы, когда невинным ребенком резвились в полях и рощах Тамбовской губернии, сначала в дошкольном возрасте, затем гимназистом, думали ли вы, что когда-нибудь в далекой, чуждой вам стране друзья ваши будут праздновать ваш юбилей? Но тут я попрошу разрешения сделать маленькое отступление и описать подробнее природу Тульской губернии, столь цветущую весною и летом, но зимою покрытою снегом и подвергнутую увяданию. Таким образом я открою перед вами всю картину, так сказать, физического воздействия на юную душу Семена Петровича, чтобы затем перейти к влиянию окружающей среды, впечатлений эстетических, влияний политических и стечение обстоятельств. Проследим шаг за шагом жизнь нашего дорогого юбиляра.

Оратор этого сорта имеет одну хорошую сторону, он решительно ничего не замечает. Во время его речи громко разговаривают, ходят друг к другу в гости, иногда даже начинают концертное отделение. И когда после полуторачасовой речи оратор скажет:

– Я боюсь утомить вас и поэтому просто предложу: выпьем за здоровье нашего доро…

Он с изумлением видит, что стоит один перед пустым столом в пустой комнате, а в соседней зале юбиляр под ручку с двумя дамами кренделяет уже третью фигуру кадрили.

* * *

Самая лучшая торжественная речь, которую я когда-либо слышала, была произнесена скромным бородатым человеком, инспектором уездного училища, по случаю открытия физического кабинета.

Кабинет был оборудован на славу: на стене висело изображение уха в разрезе, на полке стояла змея в спирту и Лейденская банка.

Оратор встал на фоне уха, под самой змеей, и окинул толпу орлиным взором. Толпа – два учителя, батюшка, городской глава, человек двадцать мальчишек и я.

– Господа, – начал оратор. – Еще с незапамятных времен, когда дикие кочевья скифов оживляли унылые степи спалённого солнцем ковыля и осокоря… вернее, даже несколько позже… гм… Всеволод Большое Гнездо… оставим Всеволода, скажу просто: когда татары, тяжким игом своим надавившие на святую Русь, и в тысячу сто одиннадцатом году в битве при Калке… да и не в битве при Калке это было, а значительно позже. В юность Иоанна Грозного, вот когда. Когда Сильвестр и Адашев мудрыми советами своими направляли будущего свирепого царя на… да и вовсе не во время Иоанна Грозного это было, а вернее, что при Петре Великом, при великом нашем реформаторе, зажегшем свой фонарь от европейской свечи и который, как поется в народной песне: