Александр Воронский - Желябов

• Название: Желябов
• Автор: Александр Воронский
• Издательство: Журнально-газетное объединение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Андрей Иванович Желябов (17 августа [29 августа] 1851, с. Николаевка, Феодосийский уезд, Таврическая губерния — 3 апреля [15 апреля] 1881, Санкт-Петербург) — террорист, революционер-народник, член Исполнительного комитета «Народной воли», один из организаторов убийства императора Александра II.

---

По здоровому лицу Софии Львовны Перовской тоже нисколько не видно, что совсем недавно она принимала участие в московском взрыве. Много за ней числится "преступных дел"! В ее пристальном взгляде есть что-то неотразимое, как ро". Говорят, она требовательна, беспощадна, сурова. Говорят, она чертовски умеет собой владеть и скрывать свои истинные чувства. Сегодня ничего этого не заметно. Сегодня ее глаза просты и юны, ее розовые щеки напоминают ребенка. Она не может скрыть восхищения перед Андреем. Потому что Андрей — ее поздняя, ее первая и ее последняя любовь. Суетится Геся Гельфман, некрасивая смуглянка, с необычайно пышными и черными волосами. Недавно окончился ее двухлетний сpок заключения. Живая, веселая по натуре Геся в Литовском замке сделалась сосредоточенной, временами даже мрачной. Теперь она--хозяйка заговорщицкой квартиры, хранит динамит, хранит снаряды. От динамита — тяжелый запах, болит голова, динамит каждый миг может взорваться. Никто так хорошо, как Геся, не умеет обращаться с дворниками, с домохозяевами, с околотками и городовыми. Она умеет отводить им глаза. Дел у Геси по самое темя. А Геся успевает еще почитать, усердно посещает лекции. Недостаток образования сильно ее тяготит. Само собой разумеется, никто другой, как именно смуглянка Геся, является незаменимой хозяйкой и распорядительницей на новогодней пирушке. Накормить досыта — доотвала голодных, бездомовных гостей нехитрым угощением, состоящим из колбасы, селедки и разных приправ, — на это она мастерица. Скитания, гибель друзей, тюрьма наложили на Гесю свинцовый отпечаток, — но при случае, среди таких товарищей, как Андрей, как Саша Михайлов, и она не прочь подурачиться, заразительно посмеяться, спеть песню и даже поплясать.

— Какая вы славная хлопотунья, какая вы милая, Геся! Знаете, у меня аппетит, как у голодного крокодила! Ей-ей! Я могу съесть дом!

— Не улещивайте, Андрей! Раньше срока ничего не получите. Не подбирайтесь к пирожным, все равно не дам!…

С Олей Любатович не так давно случилось неприятное происшествие. Соня сообщила Оле, что у Квятковского будет обыск и его надо предупредить. Оля поспешила к Квятковскому, но опоздала, наткнулась на засаду. Ее взяли. В комнатах валялись медные цилиндры, свертки проволоки, номера "Народной Воля". Целый день Оля дурачила охранников, заливалась слезами, притворялась обморочной, оттягивая время и не давая своего адреса: надеялась, что ее сожитель, Морозов, успеет скрыться. Когда дурачить уже было дольше нельзя, Оля сообщила наобум чужой адрес. Повезли; по указанному адресу проживал генерал, его превосходительство. Еле унесли ноги: превосходительство гневаться изволил. Оля объяснила: она очень боится мужа и потому медлила сообщить адрес. Околоток пригрозил тюрьмой. Пришлось открыться. Когда приехали домой, к ужасу Оли двери открыл Морозов.

— Вашу жену арестовали на квартире московских взрывателей, — заявил околоточный и приступил к обыску. Оля рассказала, как она попала на квартиру взрывателей: она искала портниху и ошиблась дверью. Очень просто.

Морозов шепнул ей:

— Не беспокойся: я был предупрежден и нарочно остался…

После обыска Олю и Морозова полицейские простофили подвергли домашнему аресту, оставив под надзором одного единственного городового. Улучив удобный момент, Оля и Морозов скрылись.

Да, удивить этих людей чем-нибудь героическим трудновато. Каждый из них привык глядеть в глаза смерти, каждый терял лучших боевых друзей, прошел тяжкий путь революционного подполья, неоправданных надежд, наивных, юношеских иллюзий.

…Подпольное одиночество! Как жалко и трусливо ведет себя пресловутое "общество": адвокаты, врачи, ученые, художники! С каким трудом удается получить явочную квартиру, ночевку, денежные средства, теплые вещи для заключенных!..

Немного верных людей. Все силы на учете. A в последнее время они все убывают и убывают. Взят Степан Ширяев, превосходный техник по изготовлению динамита; взят Квятковский, один из основателей партии. Взяты видные работники: Зунделевич, Кобылянский, Тихонов, Зубковский, Евгения Фигнер. "Предприятия" по приведению в исполнение смертного приговора над царем покуда неудачны. Столица набита сыщиками, провокаторами, агентами. Дворники следят за каждым жильцом. Повсюду усиленная охрана. Удары правительства делаются все более и более меткими.

Но сломить народовольцев тоже нелегко. Подбор людей хоть куда. Правда, все еще очень молоды. Средний возраст 24–26 лет, но есть и ветераны. Ветераном называет себя Андрей Иванович. Скоро ему исполнится 29 лет. Он — самый старый среди собравшихся; он уже восемь лет как участвует в революционном движении. Срок не малый. Обычно революционер работает два-три года, а часто и того меньше…

Сегодня собрались повеселиться, посмеяться, чокнуться чаркой, вспомнить умерших, замученных, казненных товарищей. Андрей Иванович умеет, когда нужно, скинуть бремя забот. Как влажно и свежо блестят ровные, сильные зубы Андрея, как звучен его баритон, как непринужденны и свободны его движения! Есть в нем что-то от древнего витязя: в этой твердой посадке мужественной головы, в густой, темной бороде, во всей мощной его фигуре. А руки у Андрея маленькие, совсем не крестьянские, аристократические. По веселию, по богатейшему запасу сил сравняться с Андреем может только Михайлов. Писал же Михайлов потом, сидя в каземате и ожидая смертной казни: — "с самых ранних дней моей юности над моей головой блистала счастливая звезда". — Что поделаешь с таким человеком! Впрочем, и среди остальных — тоже немало здоровяков. Нет, эти люди совсем не похожи на неврастенических "бесов" Достоевского! Дорого дали бы царские слуги, чтобы накрыть такую пирушку. Еще дороже заплатил бы за нее сам царь. Она и впрямь удивительная. Собиралась ли когда-нибудь подобная пирушка? Ведь эти люди "одеты камнем", одеты саваном. Они думают о смерти, они делают смерть. А вот же — находят в себе силы отдаться веселью!..

"На круглом столе посредине комнаты поставили чашу (суповую), наполненную кусками сахара, лимона и специй, облитых ромом и вином. Когда ром зажгли и потушили свечи, картина получилась волшебная: трепетное пламя, то вспыхивая, то замирая, освещало суровые лица обступивших его мужчин; ближе всех к чаше стояли Колодкевич и Желябов; Морозов вынул свой кинжал, за ним другой, третий; их положили, скрестив, на чашу и без предупреждения по внезапному порыву грянул напев известной гайдамацкой песни:

— Гой, не дивуйтесь, добрые люди,
Що на Украине повстанье.

Когда жженка была готова, зажгли снова свечи и разлили по стаканам горячий напиток. Наступил 1880 год. Что сулил он собравшимся, что сулил он России? Когда пробило 12 часов, стали чокаться; кто жал соседу руку, кто обменивался товарищеским поцелуем; все пили за свободу, за родину, все желали, чтобы эта чаша была последнею чашей неволи… Кто-то предложил попробовать спиритическое гаданье; в одну минуту со смехом и шутками наготовили большой лист бумаги, с четкими буквами, перевернули на нее блюдечко и сели за стол. Первым был вызван дух императора Николая I, его спросили, какою смертью умрет его сын, Александр II. Блюдечко долго неопределенно блуждало и, наконец, получился странный ответ — от отравы… Этот ответ расхолодил всех, показался лишенным всякого вероятия, так как некоторые из присутствующих знали, что готовится дворцовый взрыв, а всем вообще было известно, что яд не был тем оружием, (которое употребляла бы организация Исполнительного комитета "Народной Воли". Гаданье бросили. Кто-то запел опять малороссийскую песню, другие пробовали напевать революционную молитву польскую, — и, наконец, все вместе — французскую марсельезу. Так прошел вечер…"[54]

Глубока зимняя, синяя петербургская ночь. Окована гранитом, окована льдами широкая Нева. Мрачно, зловеще вонзается в небо шпиль Петропавловской крепости. Еще мрачнее, зловещей оседают низко в воды бастионы крепости. Сыры казематы Алексеевского равелина, темны… Влажный пол, стены покрыты плесенью… Холод… безнадежность. Узника здесь сторожат: цынга, чахотка, ревматизмы, сума-шествие. Многие не выживают здесь больше двух лет. В казематах сидят не заключенные, не пленники, сидят пытаемые. Сухая гильотина.

Нависли каменные громады дворцов, правительств венных зданий, департаментов, министерств, казарм, тюрем. Звонко цокают копытами откормленных лошадей военные и полицейские дозоры. Серебрится пыль на драгунских, на гусарских шинелях… Бородатые дворники и лакеи низкими поклонами провожают именитых гостей с новогодних встреч… Все прочно, нерушимо… Неужели и в самом деле эти группы отщепенцев серьезно надеются подорвать древний, богом и церковью освященный порядок? Смешные люди! Безумные люди!

Смело, друзья, не теряйте
Бодрость в неравном бою.
Родину-мать вы спасайте,
Честь и свободу свою.

Поют про дикий утес на Волге Степана Тимофеевича, про нищету народную и горе. Вспомянутся эти песни, эти товарищеские пирушки при звоне кандалов, в грязных, вонючих этапках, вспомянутся и в час предсмертной тоски и томления.