Андре Бринк - Перекличка

• Название: Перекличка
• Автор: Андре Бринк
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В новом романе известный южноафриканский писатель обратился к истории своей страны в один из переломных моментов ее развития.

Бринк описывает восстание рабов на одной из бурских ферм в период, непосредственно предшествующий отмене в 1834 году рабства в принадлежавшей англичанам Капской колонии. Автор не только прослеживает истоки современных порядков в Южной Африке, но и ставит серьезные нравственные проблемы, злободневные и для сегодняшнего дня его родины.

---

Жатва и молотьба всегда начинаются в Лагенфлее, потом мы переходим дальше, идем вокруг горы, мимо Хауд-ден-Бека и дальше, до самого поворота на Вагендрифт. С одной фермы на другую. Если ты прошел в страду через все фермы, можешь быть уверен, что мужская работа тебе по плечу.

Уборка окончена, год потихоньку идет на убыль, впереди только сбор бобов и винограда; но в наших краях винограда давят немного, не сравнить с тем, что бывает в эту пору за горами, на виноградниках в Тульбахе и Ворчестере. У старого бааса его ровно столько, чтобы хватило на пару бочонков бренди. Как только сусло начинает бродить, гудя и жужжа, будто осиный рой, хозяин сам присматривает за ним. Два-три дня он вовсе не приходит домой, ест и спит возле перегонного куба, если вообще спит. Через неделю, когда он проверяет, готов ли бренди, к нему, как к раненому буйволу, не подступишься. Но для нас все равно настают славные денечки: хозяин не скупится на выпивку.

В это же время идет уборка бобов, сбор и сушка фруктов; ласточки уже собираются стаями на утесах, первый мороз по утрам покрывает белыми пятнами траву, ломкую под ногами. Теперь пора заготовлять большие кучи кизяка и дрова — хорошие твердые поленья, которые будут потихоньку тлеть всю долгую холодную ночь, — ведь зима всегда приходит к нам в Боккефельд внезапно: краали и стойла должны быть утеплены для скота, который будет зимовать на ферме, пока мы погоним овец на теплые пастбища Кару. Оставшиеся дома мужчины станут корчевать новые участки буша и сжигать кучи сухого кустарника; не успеет еще утихнуть холодный северо-западный ветер, как начнется вспашка. И возобновляется привычный круг; ступни ног коченеют и трескаются от мороза, а на кончике носа вечной сосулькой висит капля. И так без передышки. Но во всем этом есть и нечто благотворное: зима и лето приходят и уходят в свой черед, и ты шагаешь с ними в ногу, и твоя мерная поступь подобна непрерывному биению сердца. Тебе не вырваться из этого круговорота, но он же и дает тебе силы двигаться дальше. Конечно, всякий год хоть чуть да отличается от другого. То чудовищная гроза или наводнение, то внезапная буря или засуха, то вдруг скот вырвется из краалей и разбежится по вельду, потом перемерзнут овцы или цыплят хватит солнечный удар, то, откуда ни возьмись, явится леопард и задерет ягнят или телят, то стада антилоп и диких козлов пронесутся в облаках пыли по полям или бабуины совершат опустошительный налет на сады, то прорвет плотину, то кто-нибудь покалечится ненароком или вовсе погибнет, то чей-то ребенок свалится в котел с кипятком… Каждый год случается что-то неожиданное, новое, другое. Но круговорот времен года остается неизменным. Зимой пастьба и пахота, весной посевная, летом уборка пшеницы, осенью сбор бобов и винограда. А потом снова все сначала.

Хозяин сам приглядывает за тем, чтобы я основательно обучился всему, дает мне то одну работу, то другую, будто испытывая, на что я годен. Несколько зим подряд он отправляет меня с пастухами на пастбища, через Блэк Хиллс, на поросшие кустарником равнины Кару. Вместе с мальчишками я хожу на охоту, мы по очереди стреляем из большого ружья, и если попусту изведешь свинец и порох, то порка неминуема. Я вожу волов, пару раз мне даже позволяют править фургоном, размахивая длинным бичом из носорожьей кожи. За волами ходит Ахилл, а вот ездить верхом и обращаться с лошадьми учит меня Онтонг. Мне нравится править фургоном, легкий взмах плеткой или пара окриков — и волы трогаются: поскрипывают хомуты, поводья туго натянуты; и все же ничто не сравнится с лошадьми. С первого дня я в мыслях считаю их своими, часами вожусь с ними, а когда говорю им что-то, кажется, будто они понимают каждое мое слово.

Серый жеребец. Я не спускаю с него глаз с того дождливого утра, когда я, спозаранку, без помощи Онтонга, сунул руку в кобылу, чтобы помочь ему выбраться. Дикое создание, сущий дьявол, рожденный для вельда и гор, а вовсе не для двора и стойла. Когда я смотрю на него, все во мне ноет от мучительного желания владеть им. Глубокой ночью он скачет по моим снам, ниоткуда и никуда, дикий как ветер. Но он достанется Баренду. Почему Баренду, черт побери? Что Баренд понимает в лошадях? Этот жеребец свернет ему шею.

— Сегодня будем объезжать Барендова коня, — говорит как-то утром хозяин. У меня перехватывает дыхание, будто молнией ударяет в живот. Барендов конь? Он мой. Мой серый жеребец!

Чтобы укротить лошадь вроде этой, ей за неделю до того нужно опутать ноги. Но этот жеребец ни разу никого и близко не подпустил к себе. Так что сегодня решится все.

— Бери его, Баренд, он твой, — приказывает хозяин. Баренд от страха готов в штаны наложить, это ясно, но он не подает и виду, желая покрасоваться перед отцом. Серого держат четверо крепких мужчин, но он без малейших усилий швыряет их из стороны в сторону, словно полупустые мешки. Баренду не сразу удается взобраться на него, но едва только он усаживается в седло, как жеребец подбрасывает его кверху, и он, кувыркаясь, падает и пропахивает глубокую борозду в навозе.

— Давай, Баренд, еще раз!

От хозяина легко не отвяжешься. На этот раз жеребца пытаются удержать подольше. Баренд успевает подтянуть колени и крепко упереться пятками в огромные бока лошади. Но жеребец снова дергает шеей, вскидывает задние ноги и сбрасывает его на землю — Баренд приземляется в навозе возле деревянной калитки.

— Ну, Баренд, давай снова. Что это с тобой?

После третьего падения Баренд отказывается пробовать дальше, не побоявшись даже отцовской плетки. На его перепачканном навозом лице видны бороздки от слез.

— Теперь пробуй ты, Николас.

Николас на четыре года моложе и куда слабее Баренда. Даже не успев сесть на лошадь, он уже снова жалким комочком лежит на земле. Теперь очередь Онтонга, хватка у него крепкая, укрощать лошадей он, говорят, научился еще в Батавии. Один-единственный дикий галоп по краалю — и Онтонг тоже на земле; и прежде чем жеребца успевают схватить, он перемахивает через ограду и исчезает. Целых два дня уходит на то, чтобы выследить, поймать и привести его обратно.

И снова хозяин приказывает Баренду садиться на лошадь. А когда тот грохается головой вниз, в навоз, хозяин сильно хлещет его бичом по торчащей заднице. Еще одна попытка — и он снова падает с глухим стоном. Теперь, даже хлыст не может заставить его влезть на лошадь. После него пробует Николас. Потом Онтонг. И каждый раз, когда всадник летит в воздух, радость распирает меня, и я кричу беззвучно: так их, так их, мой хороший, скидывай всех, ты же мой!

И вдруг хозяин говорит:

— Теперь твоя очередь, Галант.

Я цепенею от нахлынувшего страха. Ноги подкашиваются. Разве можно скакать верхом на молнии или на ветре?

— Он и ездить-то на лошади не умеет, — бормочет Баренд, трясясь от злобных рыданий и потирая содранное колено.

— Пускай попробует.

— Он убьется насмерть, — встревоженно говорит Онтонг.

— Ерунда. Пускай попробует.

Они крепко держат жеребца, а я вскарабкиваюсь ему на спину, петлей закручиваю вокруг запястий поводья и, слегка обхватив его бока ногами, подтягиваю кверху колени. Перед глазами все как в тумане, тошнота подкатывает к горлу, но мне все же удается выдавить из себя:

— Порядок, отпускайте его.

Молнией срывается он с места. Впившись в него как клещ, я изо всех сил стараюсь удержаться, пока он делает первые круги по краалю. На короткий миг, от которого у меня перехватывает дыхание, кажется, будто у него выросли крылья и мы парим над изгородью и горами. А затем снова падаем вниз, и я сильно ударяюсь задом о седло, едва не раздробив себе кости. Потом еще один полет и падение, во рту появляется привкус желчи, в глазах темнеет. Но пока что мне удается держаться, и я твержу про себя: не отпущу тебя, хоть убей. Он опять взлетает. И опять вниз, голова втянута, задние ноги вскинуты. Мои руки вот-вот вывернутся из суставов. Но я держусь.

Он бросается к воротам, явно собираясь с размаху удариться о них и расплющить меня в лепешку. Но как раз в эту секунду кто-то распахивает их, кубарем откатываясь в сторону. И мы скачем прочь. Я еще не видел лошади, которая скакала бы, как эта. Громыхая копытами по вельду, выжимая потоки слез у меня из глаз. И вдруг внезапно застывает на месте, едва не сбросив меня через голову. Еще одна схватка: жеребец бешено взбрыкивает и встает на дыбы. А потом устремляется к запруде, грохотом копыт заглушая все вокруг. Ну что ж, думаю я, утопи меня, если хочешь. Все равно не сдамся. Я уже чувствую в нем какое-то новое неистовство и понимаю, что он тоже боится — он боится меня. На всем скаку влетаем в запруду, нас окатывают брызги воды и тины. Если он вдруг вздумает перевернуться, он утопит меня. Но я клянусь себе всеми богами, каких только знаю, богами мамы Розы и богом бааса, что, если он перевернется на спину, я буду удерживать его до тех пор, пока он не потонет вместе со мной.