Абульхасан Рудаки - Ирано-таджикская поэзия

• Название: Ирано-таджикская поэзия
• Автор: Абульхасан Рудаки
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1974

В сборник вошли произведения Рудаки, Носира Хисроу, Омара Хайяма, Руми, Саади, Хафиза и Джами. В настоящем томе представлены лучшие образцы поэзии на языке фарси классического периода (X–XV вв.), завоевавшей мировоепризнание благодаря названным именам, а также — творчеству их предшественников, современников и последователей.

Вступительная статья, составление и примечания И.Брагинского.

Перевод В.Державина, А.Кочеткова, Ю.Нейман, Р.Морана, Т.Стрешневой, К.Арсеньевой, И.Сельвинского, Е.Дунаевского, С.Липкина, Г.Плисецкого, В.Левика, О.Румера и др.

---

РУБАИ

Твой лик блистал, как солнце, лишь для нас.
Твой переулок был нам в поздний час
Пристанищем. И пусть все крепко спали,
Воистину мы не сомкнули глаз.

* * *

Фиал вина мне нацеди, приди!
От стража злобного уйди, приди!
Врага не слушан! Внемли зову мысли
И песни у меня в груди! — Приди!

* * *

Ты лицом нежна, станом, как кипарис, стройна.
Можешь в зеркало солнца смотреться лишь ты одна!
…Я ей шаль подарил. И, смеясь, сказала она:
«Назначаю свиданье тебе в видениях сна».

* * *

Что ни день, то новое бремя — на сердце мое.
Что ни день, то новое горе — вдали от нее.
Мне судьба говорит: «Много дел других у меня!
Что мне слезы твои? Что, Хафиз, мне томленье твое?»

* * *

О луна! Ты у солнца взяла свой блеск и свет.
На виске твоем бьется Ковсар… О весна и цвет!
Ты повергла меня в эту ямочку на подбородке,
Как в зиндан, и оттоль — из-под амбры — мне выхода нет.

* * *

Спать я лягу в мученьях, усну в крови.
В лоне горя усну, не в лоие любви.
А не веришь, ко мне хоть во сне сойди!
Хоть во сне моей скорби вниманье яви!

* * *

О сиянье далекой чигильской свечи — лучше молчи.
О мученьях моих — как они горячи — лучше молчи.
Нет со мною друзей, перед кем я открою тайну свою!
О сердечной тоске моей лучше молчи — лучше молчи!

* * *

Ты сперва свиданья кубок мне с любовью поднесла.
Опьянел я. Ты дала мне горечь бедствия и зла.
Молча плачу я. Мне сердце ярость пламени сожгла.
Стал я прахом. Прах мой буря в даль пустыни унесла.

* * *

Все богатства земли и слезинки не стоят твоей!
Все услады земли не искупят неволь и цепей!
И веселье земли — всех семи ее тысячелетий,—
Бог свидетель, не стоит семи твоих горестных дней!

* * *

Тог, кто клялся мне в верности, стал мне врагом.
Муж — вчера добродетельный — стал подлецом.
Ночь делами, что завтра свершатся, чревата.
Но едва ль она добрым чревата плодом.

* * *

Скоро осень у роз лепестки оборвет,
И, как чашу, нарцисс приподымет свой плод.
Тот блажен, кто как легкий пузырик в арыке,
Головою ко входу в кабак припадет.

* * *

С вином вблизи ручья уединись.
Забудь о прошлом, скорби сторонись.
Срок нашей жизни — срок цветенья розы.
Вину, ручью и солнцу улыбнись.

* * *

Ты от судьбы обмана жди и лжи.
Будь мудр, как листья ивы, не дрожи.
Ты нас учил: цвет черный — цвет последний.
Что ж головой я побелел, скажи?

* * *

Ты пей во младости вино, встречай весельем дней исток.
Ты с теми пей, чей лик румян и нежен на губе пушок.
Весь этот мир — в пыли руин забытый караван-сарай.
Блажен, кто, пьяный, средь руин кабацкий разыскал порог.

* * *

Развалины жизни кипящий разлив окружил,
Наполнил нам чаши, согрел остывающий пыл.
Проснись же, приятель! Взгляни, как проворно пожитки
Из хижины жизни носильщик судьбы потащил!

* * *

Ни на миг не отрывай уст от уст чаши!
Радость мира, сладость чувств — от уст чаши.
В чаше мира — благо всё: уста милой
И отстой, что горько-густ, — от уст чаши.

* * *

Я от жажды палящих лобзаний твоих умираю.
Я в тоске по тебе — средь пустынь, средь чужих — умираю.
Многословья не нужно… Вернись! О, вернись! О, вернись!
Жду тебя! Но мой зов безотзывный затих… Умираю.

* * *

Жизнь сгубил я в бреду вожделений, как в тягостном сне,
Сам не знаю — по воле светил, по моей ли вине.
Те, кому я открыл свое сердце, мне стали врагами.
Ну и странность судьбы! Ну и доля же выпала мне!

* * *

Никаким не владею я в мире добром — кроме скорби.
Ничего не нашел я ни в добром, ни в злом — кроме скорби.
И ни преданности, ни любви я не встретил ни в ком.
Друга нет на пути одиноком моем — кроме скорби.

* * *

Твоею прелестью пристыжена,
Перед тобою роза склонена.
Частицу света ей луна дает,
Но у тебя свой блеск берет луна.

* * *

Ты говоришь мне: «Не о горе мысли,
Развей дурные на просторе мысли!
Смирись, терпи!..» Но что мне делать с сердцем?
В нем — целый мир скорбей, в нем море мысли.

* * *

Принеси мне вина фиал, положи фиал на ладонь.
Словно пери, чьи губы — лал, положи фиал на ладонь.
По краям его пена кипит, пузырьки ее словно цепь…
Видишь — разум я потерял! Положи фиал на ладонь!

* * *

Пусть барбат и най зазвучат! Приведите ту, что люблю!
Пусть любовью ее хоть раз жажду сердца я утолю.
Душу выну за это вам! Все богатства сердца раздам!
Уж тогда по щедрости впрямь я Хотаму не уступлю!

* * *

О, если бы нас от напастей судьба укрывала,
А дружба в труде, и нужде, и беде помогала!
Когда же из рук наших время похитит поводья,
О, если б хоть старость в ту пору нам стремя держала!

ДЖАМИ

ГАЗЕЛИ

* * *

Сталь закаленную разгрызть зубами,
Путь процарапать сквозь гранит ногтями,

Нырнуть вниз головой в очаг горящий,
Жар собирать ресниц своих совками,

Взвалить на спину ста верблюдов ношу,
Восток и Запад измерять шагами —

Все это для Джами гораздо легче,
Чем голову склонять пред подлецами.

* * *

Ночью сыплю звезды слез без тебя, моя луна.
Слезы света не дают, — ночь по-прежнему темна.

До мозолей на губах я — безумный — целовал
Наконечник той стрелы, что мне в сердце вонзена.

Здесь, на улице твоей, гибли пленники любви,—
Этот ветер — вздохи душ, пыль — телами взметена.

Если вдруг в разлуке стал я о встрече говорить —
То горячечный был бред, вовсе не моя вина!

С той поры, как ты, шутя, засучила рукава —
Всюду вздохи, вопли, кровь, вся вселенная больна.

О рубинах речи нет, нынче с цветом губ твоих
Сравнивают алый цвет роз, нарядов и вина.

По душе себе Джами верования искал,—
Все религии отверг, лишь любовь ему нужна.

* * *

Похитила ты яркость роз, жасминов белых диво,
Твой ротик — маленький бутон, но только говорливый.

Уж если ты не кипарис, друзьям скажу: насильно
Меня, как воду на луга, к другим бы отвели вы!

Долина смерти — как цветник: спаленные тобою,
Ожогом, как тюльпан внутри, отмечены красиво.

Едва ли я настолько храбр, чтоб не были страшны мне
И завитки твоих волос, и смеха переливы.

Бродя в долине чар любви, чужбины не заметишь,
Никто там даже не вздохнет о доме сиротливо.

Начав описывать пушок над алой верхней губкой,
Бессильно опустил перо Джами красноречивый.

* * *

По повеленью моему вращаться будет небосклон.
Он отсветом заздравных чант, как солнцем, будет озарен.

Найду я все, чего ищу. Я Рахша норов укрощу,
И будет мною приручен неукротимый конь времен.

Друг виночерпий, напои тюрчанку эту допьяна,
За все превратности судьбы тогда я буду отомщен.

Сладкоречивый соловей, ты стал красивым, как павлин,—
Так хочет вещая Хума, попавшая ко мне в полон.

По вечерам сидим и пьем и снова пить с утра начнем,
Ведь это лучше, чем, молясь, бить за поклонами поклон.

Джами как будто сахар ел, так сладость дивных уст воспел,
Что сладкогласий соловей был восхищен и вдохновлен.

Бог только начал прах месить, чтоб нас, людей, создать,
А я уже тебя любил, страдая, стал желать.

Ты благость с головы до лог, как будто вечный бог
Из вздоха создал облик твой, твою живую стать.

Под аркой выгнутых бровей твой лик луны светлей,
И свод мечети я отверг, стал на тебя взирать.

Не веришь ты моей любви, хоть все кругом в крови,
То взглядов горестных моих кровавая печать.

Умру я с просьбой на устах: смешай с землей мой прах,
Чтоб склепы бедных жертв твоих плитою устилать.

Убей меня и кровь мою в свой преврати ковер,
Затем, что дней моих ковер судьбе дано скатать.

Зачем мне рай в загробной мгле, — есть радость на земле.
Рай для Джами там, где тебя он сможет увидать.

* * *

Моя любовь к тебе — мой храм, но вот беда,
Лежит через пески укоров путь туда.

Где обитаешь ты, там — населенный город,
А остальные все пустынны города.

Взгляни же на меня, подай мне весть — и буду
Я счастлив даже в день Последнего суда.

Ведь если верим мы в великодушье кравчих,
Вино для нас течет, как полая вода.

Смолкает муэдзин, он забывает долг свой,
Когда проходишь ты, чиста и молода.

Что написал Джами, не но тебе тоскуя,
Слезами по тебе он смоет навсегда.

* * *

Как взгляд твой сверкает и локон блестит золотой,
Моя периликая, как хороша ты собой!

Воспеты поэтами родинки на подбородке,
А я воспеваю твою, что над верхней губой.

Нет большего блага, как ждать от тебя милосердья,
Вздыхать, и рыдать, и повсюду шагать за тобой.

О пери моя тонкостанная, стан твой походит
На стройную пальму, сулящую плод неземной.

Когда тебя нету, темно мне не только средь ночи,
Коль нету тебя, я и в полдень хожу, как слепой.

Наука любви недоступна глупцам и невеждам,
Я эту науку постиг, но не выиграл бой.

Джами, как собака, у двери твоей притаился,
Я славлю свой жребий, — он мне предназначен судьбой.

* * *

От женщин верности доселе я не видел,
От них лишь горести, — веселий я не видел.

Меня не видя, так меня терзает злая,
Что плачу: злость ее ужели я не видел?

Так много волшебства в ее глазах прекрасных,
Какого и в глазах газели я не видел!

К чему ей говорить, что я скорблю всем сердцем?
Чтоб луноликие скорбели, — я не видел.

Пусть плачет только тот, кто мне сказал: «Чтоб слезы,
Струясь из ваших глаз, кипели», — я не видел!

Как мне расстаться с ней? Мы с ней — душа и тело,
А жизни без души нет в теле, — я не видел!

Любовь — недуг, но как избавимся от боли?
Джами сказал: «Лекарств и зелий я не видел!»

* * *

Вот и праздник настал, а нигде ликования нет,—
Только в сердце моем, хоть ему врачевания нет.

Разве праздничный дар поднести я отважусь тебе?
Для меня, признаюсь, тяжелей испытания нет.

Путных слов не найду и в смущенье лишь имя твое
Бормочу, бормочу, — толку в том бормотании нет.

Не Хосрову мечтать о Ширин: лишь Фархаду дана
Той любви чистота, в коей жажды слияния нет.

Как злодейка тебя ни изранит, терпи и молчи:
Нежносердна она, не выносит стенания, нет!

Вижу я, горячо в дерзком сердце клокочет любовь,
Но основа слаба — значит, прочности здания нет.

Пал ей в ноги с мольбою Джами — и услышал в ответ:
«Символ веры наш, знай, — в красоте сострадания нет!»

* * *

Попугай об индийских сластях говорит,
А душа о прекрасных устах говорит.

Намекает на эти уста, кто в стихах
Об источнике в райских садах говорит.

Держит сторону нашу теперь мой кумир,
С небреженьем о наших врагах говорит.

Взгляд ее — словно два обнажённых меча,
Но она о спасенье в мечтах говорит.

К песне ная прислушайся, странник, — о чем
Он, стеная в ночах, на пирах говорит.

Он, рыдая, о муках разлуки поет,
Он о сладких, как сахар, губах говорит.

Чтоб Джами уничтожить, не нужно меча,—
Твой прищур мне о стольких смертях говорит.

* * *

Дом на улице твоей я хочу приобрести,
Чтобы повод был всегда близ дверей твоих пройти.

Сердце б вынул, если б мог, бросил бы на твой порог,
Чтоб для стрел своих мишень рядом ты могла найти.

Не хочу держать бразды и тобой повелевать,
Лучше ты удар камчи мне на плечи опусти.

Адским пламенем грозит проповедник городской.
Ад любви моей — страшней, от него нельзя спасти.

О Юсуфе, о его красоте смолкает быль.
Стоит людям о тебе речь живую завести.

Блеск воды твоих ланит, родинки твоей зерно
Приоткрой, к зерну с водой птицу сердца подпусти.

Да, Джами пусть будет псом, но не у любых дверей,
У порога твоего пусть покоится в чести.

* * *

Друзья, в силках любви я должен вновь томиться!
Та, что владеет мной, — поверьте! — кровопийца!

К ней полетела вдруг душа, покинув тело,—
Из клетки выпорхнув, в цветник попала птица.

Товару каждому — свой покупатель всюду:
Стремимся мы к беде, святой к добру стремится.

Увы, в ее покой пробрался мой соперник,—
Так с розою шипу дано соединиться!

Мы знаем: простака опутает мошенник,—
Мой ум опутала кудрями чаровница!

Закрыв глаза, во сне я лик ее увидел:
Что видит наяву другой, — мне только снится.

Джами, ты терпишь гнет владычицы покорно,
Но где же твоему терпению граница!

* * *

Сернам глаз твоих подвластны львы — всевышнего сыны…
Что за серны, если ими даже львы побеждены?

От любви к тебе пылает и становится звездой
Каждый вздох, что достигает многозвездной вышины.

Проповедник постыдился, увидав твои уста,
Восхвалять вино и розы райской радостной страны.

За сто лет затворник в келье капли хмеля не вкусил,—
Как дойдет рассказ об этом к тем, кто страждет без вины?

Я челом коснулся праха у твоих дверей; боюсь,—
Прах на лбу развеян будет ветром дальней стороны.

Даже только половиной пламени души моей
Могут семь небесных сводов быть внезапно сожжены!

Взял Джами с собой в могилу о твоих устах мечту,—
Муравей с зерном уходит в тишь подземной глубины.

* * *

Сказал я: «Ты мне сто мучений приносишь ежечасно».
Сказала: «Пусть не будет меньше, а больше, — я согласна!»

Сказал я: «Все дела забыл я, к твоим кудрям влекомый!»
Сказала: «Но дела — не кудри, запутать их — опасно».

Сказал я: «Сколько слез-жемчужин из-за тебя я пролил!»
Сказала: «Влагу нзобнлья ты пролил не напрасно!»

Сказал я: «Согнут я, как перстень, на нем алмазы — слезы!»
Сказала: «Начертай на перстне, что ты мне предан страстно».

Сказал я: «От клейма разлуки моя душа пылает».
Сказала: «От клейма избавься, такая боль ужасна».

Сказал я: «Исцели мне сердце врачующей стрелою».
Сказала: «Стрелы превращаю в лекарство самовластно».

Сказал я: «Все живое в мире полно к тебе любовью».
Сказала: «Всем влюбленным — слава! Джами, любовь прекрасна!»

* * *

Речь из уст твоих сладка, но уста — милее, слаще,
Сладок, светел юный смех, но сама — светлее, слаще.

Сладкозвучием с тобой соловей не в силах спорить,
Несмотря на то, что он в мире всех звучнее, слаще.

Губы сладостны твои для измученного сердца,
А для глаз, что слезы льют, — и того нужнее, слаще.

Горечь жизни я познал, в муках истомилось тело,
Ты — как нежная душа, — нет, еще нежнее, слаще!

Хоть и сахарно перо тростниковое, — художник
Образ твой не воссоздаст: образ твой живее, слаще!

Видишь сахарный тростник? Сладок, тонок он и строен,
Но его затмил твой стан, — тоньше он, стройнее, слаще!

Разве странно, что Джами восхвалил тебя так сильно?
Где найти ему слова — горячей, сильнее, слаще?

* * *

Я старым стал, но к молодым стремлюсь я снова, как и прежде.
Бессильно тело, но душа любить готова, как и прежде.

В ряду зубов открылась брешь, но губы свежие подруги
Милей, желанней для меня всего живого, как и прежде.

Седыми стали волоса, я исхудал, как волос, тонок,
Но стан, что тоньше волоска, влечет седого, как и прежде.

Весть о тебе дарует жизнь всем, кто сто лет лежит в могиле,
Пусть ты молчишь, но твоего мы жаждем зова, как и прежде.

Ты — на коне, а я — твой прах. О, как твое задену стремя?
Из-под копыт пыль не взлетит до верхового, как и прежде!

Я сжал уста и, как бутон, затих, — тогда в меня вонзились
Колючки злого языка, навета злого, — как и прежде.

Джами, хотя в твоем стихе былого блеска не осталось,
Еще ты можешь посрамить умельцев слова, как и прежде!

* * *

Беда нам от этих бесхвостых и короткоухих ослов,—
Ведь каждый из них, лицемеров, прикинуться шейхом готов.

Дня три у глупца и невежды мюридами служат они,
А в нем — ни прозренья, ни знанья, ни подлинной веры отцов.

Сияния истины высшей на нем не покоится луч,
В нем пламя любви не пылает, божественных нет родников.

Начнет говорить он — и сразу внимающий молит судьбу,
Чтоб он замолчал поскорее, — уж так его бред бестолков.

Когда ж наконец замолчит он, — не только твоя голова,
Болят даже плечи и шея от этих бессмысленных слов.

Всем сердцем я жажду услышать оттуда, где льется вино,
Призывы: «Налей, виночерпий!» — и вопли хмельных голосов.

Храни же, аллах милосердный, меня, правдолюбца Джами,
От ханжества в синих одеждах — от этих зловредных глупцов.

* * *

Иной себялюбивый шейх, что благочестьем знаменит,
Не святость в глубине души, а ложь и ханжество таит.

Пускай он мнит, что лучше всех святые таинства познал.
Их смысл с начала до конца от разума его сокрыт.

Завоевать стремится он сердца доверчивой толпы,
Зато навеки от себя сердца достойных отвратит.

Он расставляет сети лжи, — но помешай ему, аллах,
Иначе наше счастье он, как птицу, в клетку заточит.

А нищий старец — как он мудр! Пир для души — беседа с ним,
Из чаши святости своей он и пророков напоит.

Из книги выгод и заслуг он имя вычеркнул свое,
Зато тетрадь его души немало добрых дел хранит.

Джами, бессмысленным скотом пускай считает разум твой
Того, кто мудрецов таких не чтит и не благодарит.

* * *

Омыть поток кровавых слез пыль у твоих дверей стремится.
Горят уста, и раб любви к тебе, к душе своей, стремится.

Ты в мире шествуешь, и нет тебе заботы до него,
Но целый мир к твоей тропе дорогою страстей стремится.

«Приди ко мне, приди ко мне!» — к тебе взываю горячо
Я, как богатый хлебосол, что залучить гостей стремится.

Ведь сердце жадно встречи ждет с желанным именем твоим,—
И слух мой жаждет, и язык произнести скорей стремится.

Ты на поверженного тень не бросишь с дерева сидра:
Хума на нем свила гнездо, к моим костям не ей стремиться!

Я в доме скрылся от собак, что охраняют дверь твою.
Я странник в доме у себя. Кто за порог сильней стремится?!

И к этим псам, в их конуру, Джами переселиться рад.
Так странник в истинный свои дом, уставши от путей, стремится.

* * *

Соль сыплет на раны мне сахарный смех твоих лалов и жемчугов,
О, как ты прекрасна, божья газель, лань заповедных лугов!

Когда ты явилась в блеске живом тонкой твоей красоты,
Превыше ангела человек! — решил совет мудрецов.

Невидимой, пери, не становись, померкнет мир без тебя!
Ты людям — свет глядящих зениц, зеницам — огонь зрачков.

Золото преданности моей без примеси я храню,
И пробный камень моей любви к любым испытаньям готов.

Увы! Неславное имя мое — пятно в посланье твоем.
Пусть смерть мечом мое имя умчит из вертограда слов.

Сердце одно у меня, и одно — у похитившей сердце мое!
Где ж сердце сможет сердцу сказать, как путь его был суров?

Джами в беде не по воле небес! Не солнцем вечных высот,
А кругом солнца твоей красоты он ввергнут в путы оков.

* * *

Когда умру, хочу, чтоб кости мои в калам ты превратила.
Чтоб сердце на скрижали праха всю повесть муки начертило.

Промчись над головой моею на Рахше твоего тиранства.
Пусть мне пригрезится, что в мире меня ты вовсе не забыла.

Михраб твоих бровей увидя, имам от кыблы отвернется —
И склонится перед тобою в огне молитвенного пыла.

Из глаз моих струятся слезы, из сердца льется кровь живая.
Где мне спастись? Потоком бурным она жилище затопила.

Твой переулок мне — Кааба, там проливай ты кровь влюбленных.
Вокруг святыни той пустыня от жажды яростной изныла.

Лицом к следам твоих сандалий я прикасаюсь… О блаженство,
Когда бы ты стопою лёгкой на лик страдальца наступила.

Мне тесен круг существованья с тех пор, как я с тобой в разлуке.
Перед Джами теперь пустыня простор неведомый открыла.

* * *

Кровью сердца без тебя грудь моя обагрена.
И кровавая глаза покрывает пелена.

Торжество свое справляй, но меня не добивай,
Жалок я, но жизнь моя вся тебе посвящена.

Завитки твоих кудрей — звенья тягостных цепей,
Ими в бездну завлечен, что безумия полна.

От пушистых тех колец обезумел я вконец,
Поводырь мой, я — слепец, без любви мне жизнь темна.

Чем расспрашивать о том, чем живу я день за днем,
Погляди — и ты поймешь, как судьба моя грустна.

Или спросишь ты тогда, что со мною за беда,
Иль клинок свой обнажишь, чтобы кровь текла красна.

Плоти я, Джами, лишен, скорбный вздох я, долгий стон,
Я рыдающий рубаб, в песне боль моя слышна.

* * *

Когда ты ночью ляжешь спать, хочу побыть с тобой вдвоем.
Хочу, светильник засветив, безгрешно любоваться сном.

Ресницы прикрывают взор, они меня подстерегли,
И мне мерещится везде бровей приподнятых излом.

Я волю смелым дал мечтам: я припаду к твоим устам,
Покрыта верхняя губа благоухающим пушком.

Хочу вечернею тропой идти неслышно за тобой,
Тебя везде сопровождать, быть тенью на пути твоем!

Отдав поклон тебе земной, я к ветерку бы стал спиной,
Чтоб пыль порога твоего с меня не сдуло ветерком.

Тебе я отдал сердца жар, тебе вручаю душу в дар:
Зачем ты: угрожаешь мне несправедливости мечом?

Джами, о том не сожалей, что верен ты любви своей,
Нет веры у тебя иной, ты изуверился во всем.

* * *

Я твой раб, продай меня — беглым стану я рабом.
Хоть сто раз меня продашь, приползу сто раз в твой дом.

Соглядатаем меня в раздраженье не зови,
Мне почетнее прослыть стерегущим двери псом.

У меня не хватит сил удержать сердечный пыл,
Хоть, наверно, сотни раз сердце я просил о том.

Душу так мне пламень жжет, что затмился небосвод,
Я. как зеркало, его вытираю рукавом.

Но всегда, когда стрелой ты грозишь мне, ангел злой,
Дни твои прошу продлить, не печалюсь об ином.

Заявляю с похвальбой, что я пес покорный твой,—
Уличенный в хвастовстве, замолчу я со стыдом.

Только ты мне не тверди: «Пой, Джами, иль прочь поди!»
Эту песнь сложила страсть в упоении слепом.

* * *

Когда в мечети вижу я твоих бровей тугую нить,
Я, про молитвы позабыв, готов колени преклонить.

Когда случается пройти мне мимо дома твоего,
Я райских гурий красоту готов насмешливо хулить.

Мне говорили, — ты добра к страдальцам, сломанным судьбой…
Взгляни, как исстрадался я, — нет без тебя желанья жить.

Зачем живая мне вода из рук пророка самого,
Когда отраву уст твоих не доводилось мне испить.

Бросаешь ты подачку псам, — всей своре косточку одну…
Собакой у твоих дверей дозволь мне преданно служить!

От серебра твоих грудей мой лик стал золота желтей,
И золото и серебро теперь не стану я ценить.

Вчера твой пес сказал: «Джами, свои стенания уйми,
Не то от жалости к тебе начну я горестно скулить».

* * *

Уста ее красней вина, и я вино в волненье пью.
Когда я с нею разлучен, я не вино — томленье пью.

Истосковался я по ней, изглодан мукой до костей,
Печаль свою и боль свою в бессильном исступленье пью.

Ты не заигрывай со мной, я верен только ей одной,
Пусть без вина я пьян давно, но в странном отупенье пью.

Смакуя, пьют друзья кругом, беседуя о том о сем,—
Я вспомню терпкие уста — и вновь без опьяненья пью.

Одной любовью опьянен, я отвергаю небосклон,
Пусть, словно чаша, полон он, ведь я без утолепья пью.

И если б вдруг Лейли вошла, Меджнуна чару мне дала,
Не удивился вовсе б я, ведь я без иротрезвленья пью.

Сказала роза мне при всех: «Джами, вот чаша, пить не грех!»
И кубок с розовым вином я, преклонив колени, пью.

* * *

Я не шейх, не отпрыск шейха. Всемогущему хвала,
Что я не вероотступник, не мюрид и не мулла.

Старый друг виноторговец так воспитывал меня,
Что не верю я муршидам, порожденью лжи и зла.

Ведь муршид меня заставит, покаянья дав обет,
Отстранить хмельную чару, что мне дева подала.

Много раз, как правоверный, посещал я мадраса,
Но любви не видел к ближним: там слова, а не дела.

И средь тех, кто обещанье помогать друг другу дал,
Не осталось бескорыстных, чья душа была светла.

Не беда, что ты к святыне в путь отправился пешком,—
Пусть трудна твоя дорога, лишь бы правильно вела.

А пока, Джами, будь весел, выпей кубок дней своих,—
Их судьба, отмерив щедро, сколько нужно налила.

* * *

Доколе бесчинствовать, в винных витая парах,
Лить кровь на пирах и хмельной бушевать во дворах?

Я ранен тобой. Приторочь же добычу к седлу,
Чтоб за полы я не цеплялся в бесплодных мольбах.

Что требует страсть и условье любви каково?
Бежать, привязаться к тоске о любимых устах.

Хлещи скакуна, моя всадница! Ветер, швыряй
На головы наши безумные бедствия прах!

О, как вырывался Джами из оков этих кос!
И все же, как бедный Меджнун, оставался в цепях…

* * *

Когда из глины и воды творец меня лепил,
Я пламенем любви к тебе уже охвачен был.

О, если б мне досталась нить, связующая нас,
Разорванное на куски я б это сердце сшил!

Хотя и милости твоей я начисто лишен,
Я знаю: чистотой любви тебе я буду мил.

Когда послание конца писал суровый рок,
Смерть от жестокости твоей он мне определил.

Не склонен к радости Джами — в тот изначальный час
На горе, крови и слезах мой прах замешан был.

* * *

Своенравна, остроглаза, с гневным, дерзким языком
Та, что на меня ни разу не взглянула и тайком.

Проливаю в граде муки горьких слез кровавый град
С той поры, как я — в разлуке и с надеждой незнаком.

Пламя грудь мою сжигает. Если меч в нее вонзишь,—
Станет сталь водой живою, освежающим глотком.

Глазом, полным восхищенья, будь мой каждый волосок, —
Разве на волос бы меньше к милой был бы я влеком?!

Возле дома луноликой я брожу из года в год,
Почему не спросит: «Что с ним, с безутешным бедняком?»

Восхищаться красотою я привык с давнишних пор.
Не поможет мне советчик при обычае таком!

Нет, не вырвешь сердце силой из ее силков, Джами,
Если ты привязан к милой каждым тонким волоском!

* * *

Суфий, все, что есть в молельне, заложи, купи вина!
Что упущено измладу, возместить спеши сполна!

Опьянен любовным хмелем, в честь пурпурных лалов — губ.
Я напитком цвета лала напиваюсь допьяна.

Страстью к юным похваляться седовласому — грешно:
Седину вином окрасишь, — станет розой седина!

Я стяжал дурную славу, опозорен, изгнан я.
Сторонись меня, святоша, коль молва тебе страшна!

Сын мой, что нам совершенство! У влюбленных расспроси,
В совершенстве ли — блаженство, какова ему цена?!

Жизни смысл — един от века, форм ее вовек не счесть,
Изменяет облик пена, неизменна глубина.

О Джами, твори молитву, обернувшись к кабаку:
Счастье даст тебе не Мекка, а другая сторона.

* * *

Все, что в сердце моем наболело — пойми!
Почему я в слезах то и дело — пойми!

Муки долгой разлуки, терпения боль,
Все, что скрыто в душе моей, — смело пойми!

Прах земной отряхну я… Откуда пыльца
На одежде твоей снежно-белой, — пойми!

Принесет чье-то мертвое тело поток.
Чье оно, это бренное тело, — пойми!

Ищешь красок любви?.. Погляди — у Джами
Слезы алы, лицо пожелтело… Пойми!

* * *

Поглощенный тобой, на других я взираю сурово.
Мысль, мечта о тебе не дороже ли счастья земного?!

Ревность гложет меня… Если б мог я другим запретить
Даже в помыслах тайных к тебе обращать свое слово!

Почему благосклонно соперников слушаешь ты?
Что тебе в их речах?.. Пожалела бы тяжко больного!

Я целую твой след, я глотаю дорожную пыль,
Я, который не пил у других и воды родниковой!

Всех других я изгнал из укромных покоев души:
Шаха тайный покой недоступен для взора чужого!

Другу сердца письмо я вручаю удоду… Как жаль,
Что на крыльях его не домчусь я до милого крова!

Как несчастен Джами! О, пойми!.. Но безжалостна ты,
Чтоб меня уязвить, ты другим улыбаться готова.

* * *

Меня убить грозишься! Ну, и что ж!
Не сладко ли, что ты меня убьешь?

Чему учиться этой своевольной,
Не знал учитель и вручил ей нож.

Как тонок стая твой — не постигнет разум.
Как нежен ротик — разом не поймешь.

С шести сторон я окружен любовью.
Семь климатов меня бросают в дрожь.

Сулит ли счастье лик луноподобный?
Как знать?.. Обычный календарь не гож.

Ты платы хочешь?.. Серебром-слезами
Всю землю я берусь осыпать сплошь!

«Джами подобен сору», — ты сказала,
Но в ссору ты меня не вовлечешь!

* * *

Дупту от этих душных одежд освободи скорей,
Смело кулах заломи набекрень, растопчи короны царей!

Черный терновник на улице друга лучше цветущих роз.
Черным терновником, добрый друг, могилу мою усей.

С горя, как волос, я исхудал, в добычу тебе не гожусь.
Свей для охоты своей торока из жил и кожи моей.

Печень моя тоской сожжена, стенаю я и кричу.
Печень мою ножом распори или уста мне зашей.

Над изголовьем моим склонись, как друг, в мой последний миг
Жгучие слезы мои осуши и горе мое развей.

Людям без сердца немилость твоя безразлична и милость твоя.
Пусть я один все муки приму, что ты несешь для людей!

Коль потрясенного духом Джами смертью казнить решено,
Счастье дарящим в последний миг взглядом его убей!

* * *

Взгляд мой, видящий мир земной, — от тебя.
Мир цветущий, как сад весной, — от тебя.

Пусть не светит мне серп молодой луны.
Дом мой полон яркой луной — от тебя.

Так ты мечешь аркан, что хотели бы все
Перенять бросок роковой — от тебя.

Кто увидел тебя, не укроется тот
Ни щитом, ни стеной крепостной — от тебя.

Роза хвасталась: я, мол, одежда ее.
Но ведь амбровый дух иной — от тебя.

И должна разорваться одежда твоя,
Чтоб упасть, отделиться кабой — от тебя.

Говоришь ты: «Что хочет Джами от меня?»
Я хочу лишь тебя самой — от тебя.

* * *

Что видел в мире этот шейх, укрывшийся в своем дому,
Отрекшийся от нужд людских, себе лишь нужный самому?

Он сам живую с миром связь, как пуповину, перегрыз,
И словно шелковичный червь, ушел в свой кокон — чужд всему.

Зачем, живой среди живых, бежит он от людских тревог?
От всех избавясь, от себя куда уйти? В какую тьму?

Он в зрелости, исполнен сил, достойных дел не совершил.
Ты, как неверному, ему не доверяйся потому…

Ведь он верблюжьих бубенцов не слышал средь степных песков.
Ты, внемля проповедь его, не верь и слову одному.

Влюбленный в ложный внешний блеск, он груду раковин купил,
Бесценный жемчуг свой за них отдав неведомо кому.

Джами, не спрашивай его о чаше истинной любви,—
Из чаши той не довелось и полглотка отпить ему.

* * *

Мне чуждой стала мадраса, и ханака мне не нужна,
Обителью молитв моих отныне стала майхана.

В круженье зикра голоса дервишей не влекут меня,
Спешу под сень, где най звучит, где песня пьяная слышна.

Что спрашиваешь ты меня о шейхах и о их делах?
Тут глотка зычная, мой друг, и стоязычная нужна.

Где кравчий, рушащий обет и попирающий запрет?
Мы благочестье продадим за пиалу иль две вина.

Ты о любви мне расскажи! Я лучше сказок не слыхал
Под куполом страны чудес, что сказок исстари полна!

Сожги крыла, как мотылек, пади у ног своей свечи,
Чтобы сердца воспламенять, она всевышним зажжена.

Но ты, Джами, чуждайся тех, кто внешним блеском увлечен!
Не в каждой раковине, друг, жемчужина заключена.

* * *

Я пьян — целую ручку чаши или кувшина основанье,
Средь пьяниц — малых и великих — с утра свершая возлиянье,

Мне вместо четок во сто зерен дай леденец — к вину заедку,
И не тащи меня поститься из дома, где весь век — гулянье.

Изумлено любовью нашей, сегодня время позабыло
О мотыльке, свече, о розе и соловье повествованья.

Что мне возобновлять с тобою мое старинное знакомство?
Я для тебя лишен достоинств, чужак исполнен обаянья!

Юродивого дразнят дети, им на потеху он бранится,
Но камни, что в меня бросаешь, не удостою я вниманья.

Тот день, когда тебя служанка причесывала перед свадьбой,
Принес для тысяч душ влюбленных невыносимые терзанья.

Джами, лишь тот любить достоин, кто сердцем мужествен, как воин.
Так будь же тверд, готов и жизнью пожертвовать без колебанья.

* * *

Вот из глаз твоих две слезинки заблестели на розах щек,
Будто брызги дождя упали на тюльпановый лепесток.

Если ты слезу уронила, что же мне сказать о себе,
Если слезы текут безмолвно по щекам моим, как поток.

У тебя действительно слезы, а не только отблеск моих,
Что в глазах твоих я когда-то, словно в зеркале, видеть мог.

Всюду, где на тропинку сада упала твоя слеза,—
То живая роза раскрылась, то нарцисса влажный цветок.

Словно редкие перлы-слезы для ушных подвесок твоих
На изогнутые ресницы нанизал ювелир-зрачок.

Изумленный редкостным перлом светлой тайны твоей любви,
Нанизал Джами ожерельем жемчуг слова на нитку строк.

* * *

Безумец, сраженный любовью к тебе, таится в руине любой.
Пред яркой свечой лица твоего луна — мотылек ночной.

Все горе Якуба малой равно частице моих скорбей,
Юсуфа цветущая красота ничто пред твоей красотой.

Живое сердце, живая душа не для себя нам даны.
Все, что дано нам, мы тратим в пути к далекой встрече с тобой.

Пусть я коснулся дерзкой рукой родинки черной твоей.
За зернышко бедного муравья грешно растоптать ногой.

И пусть у нас разрушится дом, спасибо свету любви,
Что есть у нас обиталище мук на улице бедствий глухой.

Нет потерявшим сердце свое дороги в твой радостный град;
Темной разлуки нам доля дана да пыль руины пустой.

Выпив глоток из кубка тоски, сознанье Джами потерял;
Горе, коль кравчий ему поднесет полный кубок такой.

* * *

Последний раз теперь ожги клеймом железным грудь мою!
Быть может, я в ожоге том бальзам целебный изопью.

И пусть очистится навек душа от злобы и вражды;
Очищу ль в сердце и тогда тоску старинную свою?

Внемли молению любви, приди, султанша красоты,
И скорбь мою, и боль мою перед тобой я изолью.

А это сердце — дверь казны, ее пронзили сотни стрел!
Жемчужины на жалах их, как слезы, я от всех таю.

Ты это сердце, как свою сокровищницу, сбереги.
Цари своих сокровищ дверь должны отстаивать в бою.

Как птица в сеть вовлечена приманкой малого зерна,
Душа вступила в плоть мою, увидев родинку твою.

Ты кровью сердца, о Джами, пиши крылатую газель,
Чтобы любимая тебе вняла, как роза соловью.

* * *

Говорю: «Ты вернее Христа воскрешаешь устами людей».
Говорит мне в ответ красота: «Стой! Не стоишь ты ласки моей!»

Говорю ей: «Душа-соловей из твоих улетит ли тенет?»
Говорит: «Знаешь кудри мои?.. Есть ли в мире тенета прочней?»

Говорю: «Я — вместилище бед. Как свирель, я стенаю, скорбя»
Говорит: «Ты стенаешь иль нет, не доходит твой стон до ушей».

Говорю: «Нестерпимо сечет ливень боли из тучи тоски!»
Говорит: «Ну, а травы?.. Гляди! Не отрава — прохлада дождей!»

Говорю: «Мое сердце — в крови. Исцели! Эту цель прострели!»
Говорит: «О бальзаме таком и мечтать, неразумный, не смей!»

Говорю: «Если счастья не дашь, так оставь хоть печаль о тебе!»
Говорит: «Если правду сказать, мог бы в просьбах ты быть поскромней!».

«Сокровенный свой клад, — говорю, — ты б махраму доверить могла!»
«Не махрам ты, Джами, — говорит, — уходи-ка ты прочь поскорей!»

* * *

Для небесной красоты пост суровый не годится:
Не предписаны посты для луны и для денницы.

Пери, таешь на глазах, а с тобой — сердца влюбленных.
Преступленье прекрати, положи посту границы!

Стали мы с тобой тонки, словно месяц в новолунье,
От разлуки я иссох, ты с поста худа, как спица.

Из-за мыслей о тебе ошибаюсь я в молитвах.
Где — гяур, где — пост святой?! В голове не совместится!

Не волнуйся, если ты пост нарушишь ненароком.
За тебя постимся мы, этот грех тебе простится!

Кроме думы о тебе, не вкушает сердце пищи.
Не отыщешь на земле лучших способов поститься!

Сладких вин не жди, Джами! Кровь и слезы — твой напиток.
Трудный пост да завершит эта горькая водица!

* * *

О, бедный странник в Городе Красот!
Он кровью сердца молча изойдет.

Я поражен недугом, и врачам
Не исцелить недуг жестокий тот.

Влюбленный — книга мудрая любви.
У книжника — в любви всегда просчет.

Подобных мне в подлунной — не найдешь.
Никто тебе подобной не найдет!

Пускай шумит на улице твоей
Соперников вооруженный сброд,—

Как сладкозвучный соловей, Джами
Весну твою достойно воспоет.

* * *

Ты ветки роз прелестней несравненно.
Собой любуйся, — столь ты совершенна!

Что проку пред тобой лежать в пыли?
Поверх земли парит твой взор надменно.

Тебя скрываю от чужих?.. Так что ж?..
Зенице ока я ль не знаю цену?

Он рядом, друг… В неведенье своем
Напрасно мы блуждаем по вселенной.

Небесный Лев, по мне, отнюдь — не Пес,
А для тебя я — только пес презренный!

Джами — твой верный раб. Я — не из тех,
Чье имя — вероломство и измена.

* * *

Кто я — навек утративший покой,
Смиренный странник на стезе мирской?

Но каждый вздох мой порождает пламя
И сон бежит меня в ночи глухой.

Лелею в сердце я посев печали,
И нет заботы у меня другой.

Любовь к тебе мою судьбу сгубила.
О, сжалься над загубленной судьбой!

Как локоны твои, мой дух расстроен,
В моей душе — все чувства вразнобой.

Так не вини меня в моих поступках!
Взгляни: я так ничтожен пред тобой.

Моей защитой на суде предстанут
Глаза в слезах, мой бедный лик больной.

Я пред тобой — дорожный прах; неужто
Смутить могу пылинкой твой покой?

Терпи, Джами, вздыхай под зимней стужей
И знай: зима лютей — перед весной.

* * *

То ты в сердце моем, то в бессонных глазах.
Оттого я и кровь изливаю в слезах.

Ты свой образ в душе у меня изваяла
И кумиров былого повергла во прах.

Страстно мир тебя жаждет! Подобно Юсуфу,
Ты славна красотою в обоих мирах.

Ты глубокие струны души задеваешь,
Я рыдаю, как чанг, в твоих нежных руках.

«Эй, Джами! — ты спросила, — в кого ты влюбился?»
Все ты знаешь сама, не нуждаясь в словах.

* * *

На улице виноторговцев придира некий восхвалял
Того возвышенного мужа, что в майхане запировал,

Который от сорокалетних постов и бдений отрешился
И сорок дней у винной бочки пристанища не покидал.

У Джама был волшебный перстень, и, силой перстня одаренный,
И смертными, н царством джиннов он полновластно управлял.

Приди, налей вина, о кравчий, чтобы волшебным перстнем Джама
Нас одарили капли влаги, сверкающие, словно лал.

Когда ты за подол схватился того, к чему всю жизнь стремился,
Взмахни руками, как дервиши, кружась, покамест не упал.

Душа, свободная от злобы, способна тосковать о милой,
Цветок возвышенной печали не в каждой почве прорастал.

Ты не скликай, о шейх почтенный, отныне нас к своим беседам
У нас теперь иная вера, и толк иной отныне стал.

Когда б михрабом поклоненья для верных были эти брови,—
Весь город пал бы на колени и лбамн к полу бы припал.

Джами отныне возвеличен пред знатным и простолюдином,
Так ярко он в лучах любимой достоинствами заблистал.

* * *

Надеюсь, будут иногда твои глаза обращены
На тех, что навсегда тобой до смерти в плен уведены.

Сиянье твоего лица меня заставило забыть,
Что славился когда-то мир сияньем солнца и луны.

Что стройный кипарис в саду пред статью стана твоего?
Со стройной райскою тубой тростинки будут ли равны?

Коль, кроме твоего лица, увижу в мире что-нибудь,—
Не будет тягостней греха и непростительней вины.

Но если впрямь согласна ты моих заступников принять
То эти слезы, как гонцы, к тебе теперь устремлены.

Как горестен мой каждый вздох, свидетельствует сам рассвет
А ведь свидетельства его и неподкупны и верны.

Что за огонь в груди Джами, о чем опять вздыхает он
И неутешно слезы льет среди полночной тишины?

* * *

Войско идолов бесчисленно, мой кумир — один,
Звезд полно, а месяц, явленный сквозь эфир, одни.

Сколько всадников прославлены в воинствах земных,—
Мой — в красе его немыслимой — на весь мир один!

Что коронам царским кланяться? — Сто таких корон —
Прах дорожный у дверей твоих… А за дверью — пир.

Там во сне хмельном покоишься, на губах — вино,—
Два рубина мной целованы, в сердце — мир один…

Власть любви не стерпит разума, царство сердца взяв!
Падишах второй не надобен, — мой эмир один.

Убпенье жертв невиннейших — вечный твой закон.
Что ж, убей! Я всех беспомощней, наг и сир, один.

Не меняй кабак на сборище дервишей, Джами! —
В махалла любви не разнятся, будто клир один!

* * *

Не найти стройней тебя, как тебе известно.
О, ничтожны мы, любя, — как тебе известно!

Роза! Ступишь ли на луч, сдвинется он с места,
Поплывет, стыдясь себя, — как тебе известно…

Грудь белее серебра, — в серебре упрятан
Сердца твердого гранит, — как тебе известно.

Серна пз тенет любви прянула обратно —
И свободу сохранит, как тебе известно!

Косы долгие до пят — память о тенетах,
Роза — тень любимых щек, как тебе известно…

Блеск чела — мой ясный день, кудри — ночь и отдых,
Черный мускус — лишь намек, как тебе известно!..

Вместе плоть и дух — твой гость, твой Джами — с тобою,
Без тебя он — праха горсть, как тебе известно!

* * *

…С поздним сбродом распиваешь цвета роз вино!
Наш сосуд стеклянный камнем что ж ты разбиваешь?

Мирны мы и так смиренны! Для чего стучишь
Камнем гнева в двери распри? — Бьешь и разбиваешь!

С верхней губкой, оттененной мускусным пушком,
Тех прелестниц спесь пустую, всю их ложь сбиваешь!

Войском Рума войско негров покорив, поешь,—
Песноплясцев хор кидаешь в дрожь, — и побиваешь!

Страсть мне сердце ощетинит, в гребень обратив,—
Ты расчесываешь кудри, гребнем вьешь, взбиваешь…

Вот вспорол жасмину ворот ранний ветерок…
О мутриб! Свой час для чанга для чего ж сбиваешь?

Там, где ты, Джами, ютишься, — святости простор,—
Вновь шалаш на узком месте что ж ты разбиваешь?

МУРАББА