Владимир Сорокин - Обелиск

• Название: Обелиск
• Автор: Владимир Сорокин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Сорокин Владимир Обелиск

Владимир Сорокин

Обелиск

Рейсовый пассажирский автобус маршрута "Людиново - Брянск" свернул с мокрого от дождя шоссе к автостанции "Можаево" и, после недолгого подруливания, остановился.

Водитель открыл широкую, похожую на люк самолета дверь автобуса и, прикрыв голову сложенной вчетверо областной газетой, потрусил к неказистому одноэтажному зданию автостанции, успев на ходу озорно крикнуть пассажирам:

- Прошу на прогулку! Стоянка пять минут!

Он был молод, полон энергии и еще не устал шутить со своими пассажирами.

Они оценили его шутку и, улыбаясь, смотрели сквозь забрызганные дождем стекла, как он, что-то весело бормоча, перепрыгивая через лужи, подбежал к коричневой двери и исчез за ней.

В салоне было прохладно, люди провели в пути всего два часа и еще не устали. Никто из них конечно же не помышлял о прогулке - кто-то что-то жевал, кто-то негромко переговаривался с соседом; двое белобрысых пятилетних близнецов весело возились на широком заднем сиденье.

Вдруг в левом ряду поднялись со своих мест две женщины - одна полная, пожилая, другая лет сорока семи. Это были мать и дочь, едущие из Жиздры в Брянск.

Дочь была высокой, крепко сложенной, молчаливой, с бледным непримечательным лицом.

Мать же являла собой полную противоположность дочери.

Есть среди русских женщин тот хорошо известный тип пожилых сельских матерей, вся жизнь которых прошла в тяжелой борьбе с природой и лихим временем за своих детей. Родившиеся в огромной крестьянской стране в жестокие времена революции и гражданской войны, эти женщины уже в двадцать лет приняли на свои плечи тяжелое бремя крестьянского материнства и навсегда впряглись в ту суровую жизнь, полную лишений и непрестанного тяжелейшего труда, вынести которую способны лишь потомственные крестьянки. Пройдя через лютые времена коллективизации, потеряв родных и близких в сталинской войне с народом, они испили затем горькую чашу военных и послевоенных лет, ни на минуту не остановясь в своей правой борьбе за жизнь, за детей. И теперь, подойдя к краю своей жизни, состарившись в вечном труде, они хранили в своих изуродованных работой руках, в морщинистых, обветренных лицах вечную память о той борьбе.

И все-таки не эти руки и морщины поражают в них, а их характеры.

Как сохранили они доброту и отзывчивость, веселость нрава и широту души? Откуда столько энергии и неуемности в этих изломанных, изъезженных веком телах? Что помогло им выстоять и выжить, не зачерствев при этом душой, не оскудев добром человеческим? Многие пассажиры, вероятно, задавались этими вопросами, глядя на пожилую седовласую женщину - мать той самой провинциалки. Эту женщину при всем желании нельзя было назвать старухой - ее молодой, жизнелюбивый характер не позволял этого. Наоборот - молчаливая, апатичная дочь выглядела рядом с ней более старой, более равнодушной к жизни. А Галина Тимофеевна (именно так и звали пожилую женщину) за два часа дороги ни на минуту не сомкнула глаз: она балагурила с соседями, рассказывала дочери последние деревенские новости, угощала близнецов ватрушками, а шоферу приподнесла большое красное яблоко, со словами:

- Кушай, сынок, на здоровьице, да вези нас невторопях.

На что веселый водитель ответил:

- Спасибо, мамаша, довезу как положено!

Уже добрая половина пассажиров знала, что живет Галина Тимофеевна в своей деревне Колчино без малого семьдесят лет, что родила на свет божий девятерых детей, двух из которых потеряла в страшном голодном сорок шестом, когда работали в колхозе за палочки трудодней в замусоленной тетрадке, когда пекли хлеб из картофельной шелухи и толченых липовых листьев. Знали, что едет она к сыну Сергею, Сярежке, как она называла его, что живет Сярежка в Брянске, работает начальником цеха на Брянском машиностроительном, что "семья у него справная, да только ребяты баловцами растут, потому как некому окорот наложить".

Произнося это, она быстрым привычным движением поправляла свой беленький, в мелкую синюю "мушку" платок и улыбалась, давая понять, что едет она к Сярежке вовсе не для наложения окорота на своих внучат.

- Носков-то им, поди, на три года вперед навязала, пряник большой спекла, варенья наварила, пущай покушают! - говорила она впереди сидящей соседке с той искренностью и откровенностью, на которую, увы, городские жители не способны.

И, казалось, не будет конца ее оживленным рассказам, воспоминаниям и советам, но вдруг, как только проехали мост и замелькали впереди аккуратные домики Можаева, Галину Тимофеевну словно подменили: улыбка сошла с ее загорелого лица, она замолчала и вся как-то мгновенно постарела.

Сперва соседи переглядывались между собой - не обидел ли кто ненароком старушку? Но, поняв, что дело в чем-то другом, успокоились - что в чужую душу без спроса лезть...

А Галина Тимофеевна, тем временем, словно в дорогу готовилась: надела старенький плюшевый пиджак, поправила платок и, приняв на колени объемную, видавшую виды сумку, стала быстро искать что-то среди свертков. Малоразговорчивая бледнолицая дочь ее с этого момента принялась отговаривать мать не выходить из автобуса:

- Мама, ну зачем и теперь идти? Ведь вы же были недавно, - говорила она ровным, слегка раздраженным голосом, таким же бесцветным, как и она сама. Теперь дождь, а вы пойдете. Да и стоим пять минут, вас опять автобус не дождется.

- А не дождется - и Бог с ним, - пробормотала старушка, вынимая из сумки два небольших свертка.

- Мама, ну зачем вам это? Что ж каждый раз себе душу травить. Мама, ну давайте останемся.

- Вот что, девк, ты мине не учи, - твердо произнесла Галина Тимофеевна, взяла в одну руку сумку, другой прижала к плюшевой груди свертки и по узкому проходу пошла к двери.

Дочь, вздохнув, застегнула свой старомодный синий плащ, взяла другую сумку и последовала за матерью.

Они спустились на мокрый асфальт в тот момент, когда водитель автобуса, отметив в неказистом здании путевой лист, перепрыгнул через лужу и подбежал к автобусу.

- Никак на прогулку собрались? - весело окликнул он женщин, но заметив их серьезные лица, спросил: - Случилось что?

- Ничаво, сынок, - ответила Галина Тимофеевна, - там вон наш батя лежит. Мы его навестить пойдем. А коли опоздаем, так не жди нас, поезжай. Тутова близко, мы сами доберемся.

Водитель посмотрел в сторону небольшой липовой рощицы у шоссе. Лицо его стало понимающе серьезным:

- Это там, где звезда?

Старушка кивнула, поудобней перехватывая сумку.

Водитель перевел взгляд с рощицы на свой автобус и спросил:

- Вам пятнадцать минут хватит?

Галина Тимофеевна неуверенно переглянулась с дочерью.

- Хватит, конечно, - ответила дочь.

- Ну и нормально. Вы там побудьте, не спешите. А я вас подожду, раз такое дело. У меня график нормальный, в дороге нагоним.

- Спасибо, сынок, дай тебе Бог здоровья, - склонила голову набок Галина Тимофеевна.

- Пустяки... - он повернулся и вошел в автобус.

Женщины быстро пошли к рощице.

Мелкий дождь моросил, все кругом было мокрым, по шоссе проезжали редкие машины.

Старушка шла первой, ее боты бодро шлепали по придорожным лужам.

- Мама, хоть сумку-то дайте! - окликнула ее дочь, но Галина Тимофеевна так и шла до самой рощицы, не оборачиваясь и не отвечая.

Рощица состояла из восьми молодых лип, посаженных вокруг небольшой площадки, огороженной белым бортиком в три кирпича высотой. Площадка была засыпана гравием. Посередине ее, в маленькой клумбе стояла объемная пятиконечная звезда в форме обелиска, чуть поменьше человеческого роста. Она была сварена из стальных листов и покрашена серебрянкой. В центре звезды на никелированном металлическом квадрате было выбито:

Здесь 7 августа 1943 года

пали смертью храбрых

в бою за деревню Можаево

бойцы разведроты

141 пехотного полка

И.Н. ГОВОРУХИН

В.И. НОСОВ

Н.Н. БЫТКО

И.И. КОЛОМИЕЦ

Е.Б. САМСОНОВ

Галина Тимофеевна подошла к клумбе, опустила сумку на гравий, положила на нее свертки, перекрестилась и, склонив голову, произнесла:

- Здравствуй, Колюшка.

Сзади приблизилась дочь и остановилась рядом с матерью. Свою сумку она не опустила на гравий, а держала в руке.

- Вот, вот... - вздохнула старушка, поправив платок и скрестив руки на животе, - так вот и ляжит наш сярдечный.

Она замолчала.

Мельчайший дождь еле слышно сыпал кругом, с лип в лужи капали крупные звучные капли. Трава и цветы в клумбе блестели от воды.

- Вот и ляжишь, Коленька, и ляжишь, - произнесла старушка и запричитала нараспев, - ляжишь ты, Колюшка, ляжишь ты золотенький. А чего ж и делать-то надобно, что ж нам поделать, ничаво не поделать. И вот пришли к табе в гости жена твоя Галина, да доченька твоя Маруся, да вот пришли-то и навестить табе и как ты ляжишь. А и как же без табе мы живем, а и все-то у нас тижало без табе. А и всю голову-то продумали по табе, а и вот горюем до сих пор. А и как же ты, Колюшка, да и ляжишь-то без нас один, как ты вот и ляжишь. А и все и помним мы, Колюшка, а и все храним, золотенькай ты наш. А и помним мы все, Колюшка, а и помню я, помню, как учил нас завету, как научил нас и завету-то своему. А и помним и как по завету-то все делали и как ты нам все делал, как надо, а и все помним. А и помним, как надобно все делал ты по завету и как мы все делали по завету, и как сейчас все и делаем по завету твоему, как ты нам наказывал. А и вот и доченька твоя Маруся и все мы с ней делаем по завету твоему, все делаем как надобно, и вот святой крест кладу табе, а и все мы делаем как ты наказал. И вот доченька твоя Маруся и все табе расскажет, как и делает все по завету твоему, чтоб ты таперича и спал спокойно...