Андрей Кураев - Лекции

• Название: Лекции
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религия

Внимание! Набор текстов и публикация с автором не согласованы.

Тексты являются не строго авторскими, не буквальными, а конспективными, иногда выборочными. Просьба все смысловые неясности и неточности относить на совесть того, кто их набирал, и какие‑либо цитаты из этих текстов огромная просьба нигде не приписывать о. Андрею Кураеву и официально на них нигде не ссылаться, тем более, что это не буквальный текст о. Андрея Кураева, а лишь текст, сделанный на основе текста о. Андрея, и предназначен для возможной помощи в индивидуальном изучении данных тем.

---

А дальше следует эпизод, православным хорошо знакомый — эпизод мытарств. Ну, а людям, которые или незнакомы с православной традицией, или же относятся к её свидетельствам с недоверием, те могут вспомнить достаточно популярный сейчас американский видеофильм — «Призрак», кажется, называется: там тоже описываются первые впечатления души после её расставания с телом. Так вот… вдруг душа, выходя из тела этого монаха, оказывается в объятиях тёмных духов, которые торжествующе кричат: «Она наша, мы утащим её в наши обители…». Но ангел–хранитель этого монаха не даёт им этого сделать и пробует отбить у них эту душу…

Кстати, есть одна деталь, которая меня всегда поражает, когда я читаю такие тексты: спор ангелов и демонов из‑за души человека. Меня поражает то, что это спор, а не битва. Вот так вроде бы естественно представляется, что две армии столкнутся между собою, и будет там драка, и явится Господь, который скажет: «Я сильнее… Я всех бесов отобью — иди за Мною!»

А вот интересно, что все (по крайней мере, православные) свидетельства говорят о том, что проходит какая‑то, скорее, дискуссия — тяжба, почти судебный спор. И ситуация такова, что ни одна из сторон не может увести за собой душу человека, не предъявив какие‑то права на неё. И вот бесы свои права предъявляют, и эти права, конечно, весьма обширны, потому что мы даём много поводов считать себя их слугами… Что есть, то есть. «Кто кому служит, тот тому и раб». Но и ангелы пытаются тоже и говорят, что всё же люди — это Божьи создания. И вот ангел этого монаха ищет повод, чтобы оправдать человека, хоть что‑то светлое заметить в его жизни.

В этом эпизоде из египетского патерика ангел находит такое оправдание: он показывает бесам на кровь этого монаха, пролитую на камни, о который он поранился. И ангел говорит бесам: «Посмотрите на эту кровь… Вы правы — он действительно потерял покаяние, он действительно жил не по–христиански и не по–монашески последнее время, последние сроки своей жизни. Но посмотрите на эту кровь, которую он пролил ради Христа…». Ну и после этого (заключительная фраза) — душа монаха была взята в небесные обители.

Я был просто поражён, потому что в этом рассказе употребляется выражение, которого там быть не могло. Это последнее выражение — «кровь, пролитая ради Христа». В христианской литературе это технический термин, который имеет совершенно определённый смысл: «ради Христа» кровь проливает мученик. А здесь — бытовая травма. Вот я понимаю, если бы какие‑нибудь там сарацины или ещё кто‑нибудь на него напали бы, пытали бы этого монаха, требовали: «Отрекись от Христа! Поклонись нашим идолам», — а он бы сказал «нет!» и умер. Вот тогда, действительно, его кровь была бы мученическою кровью. Но здесь ведь ничего подобного не было: он жил один, он сам сделал неосторожный шаг, повредил себе ногу и умер, пролив свою кровь. И всё же это не ошибка автора, не ошибка составителя египетского патерика.

Очевидно, дело в том, как человек воспринимает свою смерть. Этот монах, ведь он мог умирать очень по–разному. Представьте себя на его месте: человек умирает в пустыне, умирает в состоянии, которое близко, скорее, к неверию — последние минуты своей жизни он ведь мог превратить в фонтан богохульства: «Я отдал, Господи, Тебе всю свою жизнь! Я ушёл из дому, оставил семью — и Ты мне такую свинью подложил!». Он мог умереть так: «Будь проклят день, когда я решил пойти в монахи! Жил бы сейчас с людьми, кто‑нибудь мне помог бы…» — и так далее.

Я думаю, что каждому из нас приходилось видеть или, по крайней мере, слышать, людей, которые так уходили из жизни… Но, очевидно, что у этого монаха исход был другим: умирая и уже понимая, что смерть неотвратима, в эти минуты он что‑то изменил в своём сознании — и как‑то иначе воспринял свою жизнь. И своё последнее дыхание он принёс как последнюю жертву Христу… Эту кровь, которая вытекала из него вследствие бытовой травмы, он воспринял как последний дар Богу, как последнюю и высшую жертву Богу… И эта жертва была принята…

Итак, вот главное, что я бы хотел сказать сегодня: в христианском опыте открывается, что смерть не есть антоним жизни — смерть есть часть жизни… Опыт смерти есть часть опыта жизни.

Обычно говорят, что смерть «настигает» человека, смерть «вторгается» в человеческую жизнь, «разрушает» её и так далее. А вот в христианском опыте есть какое‑то иное восприятие смерти: моё умирание может быть чем‑то, в чём я являюсь не страдающим, пассивным восприемником, а я являюсь сотворцом моей смерти. Я — соучастник моей смерти. Не в смысле самоубийства (христианство крайне резко оценивает самоубийство). Вопрос в другом.

Мы — люди. Человек тем отличается от животного, что человек всюду видит смысл, ищет смысл. И вот в этом разница между смертью животного и кончиной человека. Для животного его смерть бессмысленна, потому что само животное не может понять смысла жизни. А человек может умирать не как животное. Для этого (чтобы наша смерть отличалась от смерти животного) мы должны в своём сознании наделить свою собственную смерть каким‑то смыслом. А здесь есть элементарное правило философии: осмыслить нечто означает — применить к этому феномену какую‑то более высокую шкалу ценностей. Смысл всегда выше того, что оценивают с помощью смысла.

Смысл, ценность всегда выше того, к чему эта шкала прилагается. И, если я хочу осмыслить мою смерть, это означает, что я тем самым исповедую, что моя смерть не есть самое главное, что происходит со мною, а есть некое более высокое начало, более высокая ценность, которую я могу приложить к моей смерти, и сквозь мою смерть прозреть нечто более высокое. Если этого не происходит, тогда смерть становится страшной…

Был такой замечательный русский философ — Василий Розанов. У него однажды умер его племянник, довольно молодой. И его сестра пишет Василию Розанову о смерти этого их племянника: «Как страшно он умер: он умер без болезни — внезапно. Так животные умирают — не выболев, не выстрадав своих грехов…». Неслучайно церковь молится: «Избави нас от внезапныя смерти».

Очень многое изменилось в современной жизни людей оттого, что изменилось отношение к смерти… Эта тема стала почти неприличной — о ней не принято говорить. Россия — это счастливое исключение, где возможны такие встречи. В западных городах есть предписание, запрещающее траурным процессиям шествовать днём. В канонических протестантских странах покойников хоронят в закрытых гробах — не дай Бог увидеть лицо мёртвого человека. Какое бывает потрясение для англичан, когда они заходят в православный храм и видят наши погребения — когда усопший лежит с открытым лицом. И старые англичане подходят проводить в последний путь какого‑нибудь своего, скажем, русского друга и впервые за долгие годы жизни они видят лицо мёртвого человека. Для них это бывает настоящим потрясением — прежде всего, тем, что это далеко не всегда оказывается так ужасно, как кажется.

Так вот… в прежних культурах, когда наступало время старости, это время воспринималось как время всматривания в будущее — подготовки к смерти. Сегодня старость воспринимается как время борьбы за уходящую молодость — как время борьбы за прошлое, а не за будущее. И это рождает совершенно другое отношение между поколениями: старики перестают быть носителями мудрости. Не просто знания, опыта, а мудрости… Потому что мудрость — это умение оценивать всё в жизни по самой высокой шкале, исходя из самой высокой целесообразности: а перед лицом Бога как мне умирать будет? (Перед лицом Бога что значат эти события или вот эти события?)

И сегодня мы видим поразительную вещь, когда в нашем обществе роль старшего поколения оказывается такой странной: старшее поколение боится за романтические воспоминания своей юности и свои романтические красные косынки пробует повязать на головы своих внуков и правнуков, которым они совсем не нужны. И, напротив, молодые, скорее, требуют у стариков: да покайтесь же, наконец, о Боге подумайте!…

Итак… человек призван осмыслить свою смерть. И пройти через неё. Вот то, что открыло христианство: смерть не есть тупик. В Ветхом Завете мы видели — смерть есть тупик. А теперь оказывается, что смерть есть проходной двор: можно пройти через пространство смерти, не оставшись в нём… Так прошёл Христос — Ему нужно было три дня, чтобы преодолеть пространство смерти. Нашим душам — наверное, больше… И, тем не менее, мы тоже это пространство пройдём. И выйдем из него к новой жизни….