Дмитрий Сорокин - Блуждающий лифт, или Больные Связи

• Название: Блуждающий лифт, или Больные Связи
• Автор: Дмитрий Сорокин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Три месяца прожили мы с ней душа в душу, не считая того, что почти не общались, и я начал уже было к ней привыкать к ней и смиряться с судьбой, как эта самая судьба нас и разлучила. Произошло это потому, что у моего приятеля тракториста Василия, с которым мы иногда ходили в сельпо и, взяв по три бутылки кислого сутяжского пива, часами беседовали о нелёгкой женской доле, крыша поехала окончательно. Как-то, в конце зимы, напился он у меня в гостях хорошего коньяку - сильно напился, надо сказать,- сорвал с себя женские тряпки и громогласно объявил, что он, де, Мужик, причём непременно с большой буквы, и подать ему сюды штаны, да немедля.Я послал Люську за его штанами, она принесла их, он пробурчал что-то типа благодарности и ушёл, не прощаясь. Четыре дня после этого его можно было видеть слоняющимся по Кукуевке, сам мрачнее тучи, но в штанах. На пятый день бухнулся он мне в ноги.

- Митрий, что хошь, со мной делай, люблю Люську, мочи нет! Не отдашьзасохну без неё и помру.

Я ответил, что я бы с удовольствием, но ещё неясно, как на это смотрит закон. Тогда мы с ним покурили, махнули по маленькой за успех нашего безнадёжного дела, и пошли к председателю. Председатель долго глядел на нас, как на двух идиотов, затем смекнул, о чём речь, и ответил, что закон на это смотрит вполне благосклонно.

- Мы всегда стеной стоим и стоять будем за здоровую семью!- закончил он свою речь.

Развод оформили в тот же день. Ещё полдня понадобилось, чтобы перетащить люськины шмотки к Ваське, а ещё через день они поженились. Гулянка вышла славная - люди шумно приветствовали возвращение заблудшего Василия в сильную половину человечества.

- Ты это, того, не обижай её только,- смущаясь, сказал я Ваське.

Дом без Люськи показался чересчур большим и каким-то опустевшим. Долго после этой свадьбы я ловил себя на том, что мне не хватает люськиного присутствия, даже её вечно раздражавшей меня глупой песенки. Нет, я её не любил, просто...привык я к ней, что-ли....

Затем было недоразумение. Одна из девок на выданье, Серафима, забегала ко мне буквально на минутку, чтобы передать гостинчик, посланный мне её добрейшей матушкой. Несколько позднее я был склонен считать, что эта её матушка - натуральная ведьма. Гостинчик был достаточно бесхитростный - два огурца, шмат сала и три десятка куриных яиц. Тут я должен пояснить, что подобные дары подносили мне все без исключения матери невостребованных дев, стремясь завлечь меня в свои сети. Началось это на третий день после моего развода с Люськой - я даже в мыслях не называл её более косой - и продолжалось вот уже пятый месяц. Денег пока не предлагали, но корову как бы невзначай подкинули в июне на рассвете, и экстренно поднятый по этому поводу с постели старшина милиции Коля Пивоваренко пинками прогнал рогатую обратно в Кукуевку. Итак, когда Серафима споткнулась, выходя, об мой порог и растянула ногу, стоял август месяц. Дело было вечером, я только что вернулся с поля, где мы с Васькой потели чуть не с рассвета, и совершенно не был расположен ко всякого рода шуткам и розыгрышам. Сима, однако же, грохнулась вполне серьёзно, плакала она тоже натурально, я намазал её ногу мазью Вишневского, которой запасся ещё зимой в местной аптеке и замотал эластичным бинтом, добытым там же. Полчаса я успокаивал бедную девушку, заговаривал её зубы всякими байками из моей прошлой, московской, жизни, и даже гладил по головке, что и явилось моей роковой ошибкой.. Затем на руках - сама Сима идти не могла - я отнёс её в отчий дом, где меня встретили более, чем приветливо. Сдав пострадавшую на руки отцу, я поспешил раскланяться, сославшись на сильную усталость, что было чистой правдой,и пошёл домой. По пути встретил старшину Колю, возвращавшегося со службы, пригласил его на бутылочку чего-нибудь - запасы погреба ещё оставались весьма внушительными, и вместе с ним вернулся домой. Там мы быстренько изготовили яичницу с салом, порезали огурцы, достали из погреба хороший коньяк, которому исполнилось почти сто лет, и приступили к нехитрой деревенской трапезе. За ужином Коля поведал мне о последних милицейских новостях - в Сутяжске, по оперативным сводкам, орудует банда молодых налётчиков, город трепещет, и ходят слухи, что гнездится эта банда в кирпичной башне, что по другую сторону моего пустыря. Башня нынче заселена полностью, и проверили всех жильцов, всё оказалось чисто, только два выживших из ума старика, некие Кацман и Пейсахович с двадцатого этажа, не постеснялись взять ответственность на себя. Конечно же, им никто не поверил.В ответ я рассказал ему своё приключение с Серафимой.

- Смотри, Митяй, осторожно с нею, глазом моргнуть не успеешь - наш Артём враз тебя повенчает. Как тогда, с Люською.

- Я очень осторожен, Николай, голыми руками меня не возьмёшь. Но - это я уже понял - без бабы в доме плохо. Кстати, не знаешь ли, долго мне тут ещё осталось?

- Не знаю, ежели честно. А за Люську косую ты уж прости меня как-нибудь - это я ей дитё запроектировал. Пьян был вусмерть, от тебя, кстати, возвращался, захотелось вдруг бабу до чёртиков, а тут она и подвернулась. Ну, затащил в кусты, сам понимаешь...А потом тебя вдруг на ней женили, и мне, знаешь, стыдно так сделалось и неловко,и не знал, как и сказать тебе. У меня-то ведь жена, дети. Понимаешь ты меня, как мужик мужика?

- Да, Коля, я всё понимаю.

- Жениться тебе, конечно же, надо.Но будь осмотрителен. Слава Богу, выбор у тебя есть, и он неплох, на мой, конечно, взгляд.

Засиделись мы с ним за полночь, благо нужды в выпивке не знали. Обсудили все возможные кандидатуры для создания мной новой ячейки общества, ни к какому выводу я не пришел, зато обнаружил, что спать мне осталось три всего часа. Я выпроводил Николая и завалился дрыхнуть. А наутро проснулся неотдохнувшим и с квадратной головой поплёлся работать.А пока я спал, снился мне странненький какой-то заяц, был он чёрный и устойчивой для восприятия формой не обладал.И вели мы с этим зайчиком какие-то заумные беседы, которых я, конечно, не запомнил. Вернувшись с поля на следующий день, я зашёл к бабе Наташе, иногда посещавшей городскую библиотеку, и заказал ей "Алису в стране чудес".

Меня приворожили - в этом не было никакого сомнения, потому что в конце сентября я женился на Серафиме. Она оказалась бабой глупой и вздорной. Толку от неё в хозяйстве не было никакого, целыми днями, пока я работал, она сидела в деревне на лавочке со старухами, вела пустые разговоры и лузгала без конца семечки, которые я с тех пор ненавижу.В постели и бревно было бы более подвижно и эмоционально, так что три месяца моего второго брака были сплошным мраком. Да, всего три месяца, слава Богу, потому что через три месяца Сима скончалась от какой-то не вполне понятной нашей славной медицине болезни, чем избавила меня от необходимости разводиться с нею. По-человечески, мне, конечно, было жаль её, но как о любимом человеке я не горевал о ней, ибо не любил её никогда.

Потом, с отчаяния, я женился на Ольге. Хозяйкой она оказалась неплохой, зато была сварлива, и по примеру своей матери пыталась затолкать меня под свой каблук, но тщетно. Месяц почти я прожил с ней, а потом она пошла в город за платьями, и на обратном пути её настигла банда из Дома Одиночества. Они её избили и изнасиловали, после чего она впала в невменяемое состояние. Председатель опять меня развёл, а Ольгу отправили в районную психушку на вечное поселение. Навещать её там у меня желания не возникало

Так, в трагикомичном междубрачье, заполняемом работой и пьянками с Пивоваренко, прошло три года. Мне исполнилось двадцать три года. Сейчас, пять с лишним лет спустя, в преддверии двадцать третьего своего дня рождения, мне грустно и странно вспоминать об этом. К тому времени изо всех изначально имевшихся семи девок на выданье в живых осталась лишь одна Марина, а обо мне в окрестностях поговаривали, что я - Синяя Борода, и меня боялись даже ночные шакалы Дома Одиночества.И, по закону жанра, именно в Марину я влюбился по уши. Она смертельно боялась меня, безоговорочно веря во всё, что обо мне говорили, но и любила меня страстно с тех самых пор, как я диким отшельником появился в этих краях. Она обмерла от страха, а мать её упала в обморок, когда июньским вечером 1996 года ( по кукуевскому времени) я с огромным букетом купленных в Сутяжске роз появился у калитки дома, где она жила. Она не вышла тогда, и, перегнувшись через калитку, я осторожно положил цветы на землю. Она не вышла и тогда, когда я, абсолютно в трезвом уме, обсадил её забор по внешней стороне целыми кустами цветущих роз, она не вышла, а кусты не прижились, и уже через четыре дня на них было неприятно смотреть.Я страдал, я изводил себя пустыми мечтами и глупыми грёзами, я исписал все стены своего дома сонетами, я сам уже начал чахнуть и сохнуть, как те кусты, которые я посадил у её забора, а она, любя, шарахалась от меня, как лошадь от паровоза.Я писал бесконечные письма, на девяносто пять процентов состоящие из слова "люблю", но тщетно. И, когда я начал уже погружаться в пучину безумия, окончательно озверев от переполнявшей меня любви, ко мне пришёл Коля и впервые отказался от выпивки. Он посмотрел на меня так, словно первый раз в жизни видел, вздохнул и ушёл, сказав напоследок лишь одну фразу: