Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

• Название: В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
• Автор: Свен Андерс Хедин
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-037-6

Свен Андерс Хедин (Гедин) (1865–1952) — знаменитый шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель, самый известный швед, о чьем существовании забыли после Второй мировой войны. Совершил ряд выдающихся экспедиций в Тибет, Китай и Среднюю Азию, первым описал многие исторические памятники и ландшафты, устранил на карте мира десятки «белых пятен» и вообще был первым европейцем в этих местах. Среди исследователей Азии его имя стоит рядом с именем Николая Пржевальского.

Книга рассказывает о полном опасностей и приключений путешествии Свена Хедина в 1893–1897 гг. по Памиру, Тибетскому нагорью и среднеазиатским пустыням.

---

Толпы всадников становились все гуще, что указывало на близость места игрища, и наконец мы остановились на особом, отведенном нам месте, посреди открытого поля. Тут поджидал нас 111-летний старец, бек Хоат, окруженный пятью сыновьями, тоже седовласыми стариками, и десятком-двумя других всадников; в седле он держался замечательно прямо, молодецки, даром что спина у него несколько сгорбилась под бременем лет. Одежда его состояла из мехового лилового халата, коричневых сафьяновых сапог и коричневого тюрбана. Борода у него была седая, короткая, нос орлиный, и глубоко сидящие серые глаза, которые, казалось, жили больше воспоминаниями прошедшего.

Все оказывали ему большой почет, и даже беки спешили слезть с коней, чтобы поклониться ему, а он принимал всеобщее поклонение спокойно, словно какое-то божество. Прежде старец был чон-беком, т.е. главным старшиной над всеми сарыкольскими киргизами; достоинство это переходило в его роде от отца к сыну в семи поколениях — и во время владычества чужеземцев, и в период независимости киргизов. Когда он не был погружен в свои думы, то оказывался очень словоохотливым и, видимо, с удовольствием делился своими воспоминаниями и рассказывал о своей семье.

Детей у него было двенадцать человек: семь сыновей и пять дочерей; внучат сорок три человека и правнуков шестнадцать. Почти все они жили вместе, в большом ауле, который летом разбивал свои кибитки около Кара-куля, а зимой около Басык-куля. Самый старший из его сыновей бек Ошур, который мало-помалу стал одним из «моих», большой шутник, сообщал мне, что отец его в течение своей жизни имел сорок жен-киргизок, две из которых, девяностолетние старухи, живы еще, и, кроме того, около ста сартянок-наложниц, которых он время от времени покупал в Кашгаре, а затем увольнял в отставку.

Бек Хоат пришел в такой восторг от моих очков, что стал просить их у меня, но у меня не было с собой других, и я сказал ему, что если он обходился до ста одиннадцати лет без очков, то лучше так и продолжать. Потом я подарил ему разных материй, шапок и платков. Осенью старик с одним из сыновей отправился в Янги-гиссар, через перевал всего на сто метров ниже Монблана. У него в Янги-гиссаре была земля, и он хотел немножко развлечься в городе перед долгой зимней спячкой.

Перед нашими рядами был проведен баран, затем один из киргизов одним взмахом отрезал ему голову и дал стечь крови. Баранья туша должна была явиться предметом состязания — кто отобьет ее у всех других.

Один из всадников взял тушу на седло и умчался. Мы ждали несколько минут, потом вдали показалась целая толпа всадников, несущихся к нам бешеным галопом; восемьдесят лошадей громыхали копытами по твердому полю — трава была дочиста объедена пасшимися здесь стадами овец. Топот становился все оглушительнее, к нему примешивался гул диких криков и бряцание стремян. Всадники промчались мимо нас в облаке пыли. Передовой бросил баранью тушу к передним ногам моей лошади. Словно дикие гунны или опустошающая разбойничья шайка, пронеслись киргизы, описывая круг по полю, чтобы вернуться к нам через минуту. Тот, кому оказана честь бросанием к его ногам бараньей туши, обязан ответить на нее приглашением на дастархан, что обыкновенно и делают киргизы, или горстью серебра, как сделал я.

Едва успели мы несколько податься назад, как дикая ватага вновь поравнялась с нами и набросилась на тушу бедного барана, еще не успевшую остыть. Завязалась борьба из-за обладания этой тушей, словно из-за мешка с золотом; люди, лошади, все смешалось в кучу в густом облаке пыли. Некоторые из передних лошадей упали, другие взвились на дыбы или пятились от страха. Всадники, продолжая крепко держаться в седле, с размаха перегибались туловищем к земле, стараясь схватить добычу. Некоторые сваливались совсем и рисковали очутиться под копытами лошадей; другие, свешиваясь с седел, подгибались под брюхо лошади, и все одинаково барахтались и боролись в этой общей свалке, чтобы ухватиться за шерсть туши.

Отставшие или вновь прибывшие всадники в карьер неслись к толпе, врезывались в нее, точно намереваясь проехаться по этой куче лошадей и людей, копошащихся в пыли и издающих дикие крики. Маленькие уловки были позволены. Норовя пробиться поближе к туше, состязающиеся схватывали чужих лошадей за узду, или били их по морде ручкой кнута, чтобы заставить их подняться на дыбы и попятиться, или старались выбить друг друга из седла.

Двое борцов, верхом на яках с острыми рогами, еще увеличивали смятение. Яки, попав в свалку, щекотали лошадей рогами, те лягались и еще сильнее раздражали яков, так что игра стала чем-то вроде боя быков. Наконец одному удалось крепко ухватить тушу и прижать ее правой ногой к седлу; вслед за тем он опрометью кинулся из толпы и вихрем помчался по полю, преследуемый остальными. Все исчезли вдали, но минуты через две опять возвратились. Снова послышался топот копыт по полю. Всадники неслись прямо на нас, не разбирая дороги; еще минута, и — мы были бы смяты; своротить нам было некуда. Но вот, в расстоянии всего двух шагов, они с еще большей стремительностью кинулись в сторону, опять бросив к нашим ногам тушу, представлявшую уже бесформенную массу. Затем борьба из-за нее возобновилась снова, и так раз за разом. Я сказал беку Хоату, что с нас, пожалуй, и довольно этой забавы — стары уж мы для нее; он расхохотался и сказал, что был так стар, как я, лет сто тому назад.

А бека Тогдасына эта свалка так раззадорила, что он сам кинулся в нее и успел один раз отбить добычу, но, кувыркнувшись с лошади и получив несколько красных китайских иероглифов на лбу и на носу, присмирел и остался с нами.

Во время игры многие поснимали с себя халаты, некоторые даже разделись совсем до пояса. И мало кто выбрался целым и невредимым; многие с окровавленными физиономиями отправились к ближайшему ручью умываться; немало оказалось и хромающих лошадей. Поле было усеяно шапками и кнутами; владельцы подбирали их. Меня очень удивляло, что никто не был изувечен, но, конечно, это объясняется тем, что киргизы с пеленок вырастают в седле. Когда опасная игра была окончена, почетных гостей пригласили на дастархан в ближайшую кибитку бека, где нас увеселяли музыкой местные музыканты.

Тотчас после прибытия в Су-баши мне пришлось уволить моего китайского толмача, таранчу Даода, так как он оказался слишком «вольным» переводчиком, а теперь, чтобы увеличить список своих заслуг, начал играть в азартные игры с китайцами и в один прекрасный день проиграл 40 тенег. Так как нанятый в Кашгаре караван-баши отправлялся теперь обратно со своими лошадьми, то Даод и присоединился к нему. Из людей, бывших со мной в Кашгаре, остался у меня лишь верный мой Ислам-бай. Мы наняли поэтому на лето двух надежных киргизов, Иехим-бая и Моллу Ислама, которые отлично служили мне во время моих летних странствований, и еще нескольких на более короткие сроки. Они же должны были снабжать нас лошадьми.

XII. Вокруг Малого Кара-куля

Я избрал исходной точкой для всех местных экскурсий и съемочных рекогносцировок озеро Малый Кара-куль и 12 июля отправился туда, чтобы занять юрту, разбитую киргизами, согласно уговору, на южном берегу озера.

По пути мы присутствовали еще на одной байге, устроенной двумя меньшими аулами, и последняя байга оказалась, пожалуй, еще более дикой, чем первая. Всадник вихрем пронесся мимо нас с живым бараном на седле, одним ударом отрубил ему голову и начал с окровавленной тушей, перекинутой через седло, бешеную скачку вокруг аулов. Остальные неслись за ним в погоню, но у него была великолепная лошадь, и догонявшие настигли его только на третьем круге, отняли у него тушу и бросили ее к моим ногам, так что пыль взвилась столбом. И тут пошло головоломное кувыркание с лошадей; один бек раскровенил себе все лицо, но продолжал скачку и борьбу как ни в чем не бывало.

Когда мы после дастархана продолжали путь к озеру, дикая толпа сопровождала нас, все еще продолжая игру. Мы были очень довольны, когда они наконец оставили нас, и мы спокойно могли разобраться в своей одинокой кибитке.

Разбита она была на самом берегу, и перед нами расстилалось уходящее в туман голубое озеро. Сопровождавшие нас бек Тогдасын и еще некоторые из моих друзей были приглашены на чашку чая и оставались с нами до самых сумерек. Веселью немало способствовал музыкант со своим кобусом (или кобызом). Победитель в байге явился с визитом и преподнес мне в медном кувшине кумыс, холодный, кисловатый и очень вкусный. Единственным недостатком нашей стоянки было то, что здесь водились мириады комаров, тучей носившиеся над песчаной равниной, усеянной озерками и ручейками, вытекающими из ледников.

13 июля было первым рабочим днем на озере. Найдя, что южный берег, изобилующий стоячими водами, представляет не особенно здоровое место для продолжительной стоянки, мы решили перебраться на восточный берег, и люди с утра стали собирать наши пожитки и перетаскивать их. Я же, вооружившись станком и диоптром, отправился с двумя киргизами производить съемку береговой линии вплоть до места новой стоянки.