Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

— Это бывает, — снисходительно и многозначительно сказал он. — У нас был один — жил со свой сестрой. Каждый год уродов рожали.

Это переполнило общую чашу терпения. На него зашикали как на виновника всех бед и самого текста, и жена разозлилась первая:

— Да замолчи ты! Нашел чем хвастать!

— Я не хвастаю, а к разговору.

— К разговору! Постеснялся бы докладчицы!

— Да она сама это говорит. Не слышала что ли? Энгельса пересказывает, — на что жена ничего уже не сказала: чтоб не обидеть — не Энгельса: он был безнадежно скомпрометирован своим трудом — а порядочную на вид девушку, но мужа наградила длинным памятным взглядом: поговорим, мол, об этом дома.

Никто более ничего не сказал, но все молча с ней согласились. Доклад потерял поддержку зала и повис в воздухе — слушали его плохо. Жан заступился за падчерицу:

— Что-то вы слишком быстро скисли. Сами ж говорили, надо во всем разобраться. Кто виноват, что тут, оказывается, такое творилось. А я и не знал ничего. Надо было это в стороне оставить, — с запозданием попенял он Рене. — Там много всякого. Кроме семьи еще частная собственность и государство, — уже с иронией перечислял он, обретая свойственную французам насмешливость. — Скачем по верхам, а с чего началось, не ведаем.

— Не с потопа же начинать? — усомнился его приятель Дени: он хоть и не был членом партии, но не пропускал ни одного мероприятия ячейки — присутствовал на них в качестве ближайшего друга Жана и оказывал ему всяческую помощь и поддержку, хотя оба при этом постоянно спорили.

— А почему нет? — не уступил ему Жан. — Если с него все начинается.

— С ирокезов? Или как их там?

— Ну да. — Жан сам не знал, как звали древних многоженцев, но как секретарь ячейки не мог показать этого. — Первобытные люди, словом. Что ж делать, если у них жены были общие?

— Этого не хватало! — разозлилась одна из гостий, вспомнив по этому поводу распространенные байки о коммунистах. — Скандал какой! Жены общие!

Ив, присутствовавший на собрании, вынужден был вмешаться, чего прежде не хотел делать. Он не хотел и приходить сюда: для него чем больше было народу, тем невыносимее — но и не придти тоже не мог: надо же было кому-то наблюдать за всем — нелицеприятным, жестким взглядом догматика.

— Никто не думает вас обобществлять! — негнущимся, как из кости или из металла, голосом отрезал он. — Это гнусная клевета на нашу партию! — Но он не внес успокоения в смятенные умы — напротив, всем стало на душе еще гаже и муторнее. — Давай кончай с этим, — подторопил он Рене, видя, что учеба пошла по ложному пути. — И поменьше подробностей. Главное — суть дела, эксплуатация человека человеком.

— Так у Энгельса, — защитилась Рене и рассказала о нравах, царящих в джунглях Австралии. Тут слушатели и вовсе ужаснулись:

— Кошмар какой! И зачем их поддерживать? Колониалистов этих? Пусть их и дальше эксплуатируют!

Это был выпад в сторону Ива, и он вскинулся торчком:

— Ничего это не значит! Если они отстали в развитии, то это только по вине эксплуататоров. Колонизаторов иными словами. Не надо путать их с жителями колоний. Борьба с колониализмом была и остается краеугольным камнем нашей политики. Тут слишком много народу, — выговорил он Жану. — Не надо приглашать всех подряд на такие важные и плохо обговоренные мероприятия. Женщин много, — прибавил он вполголоса: партия стояла за максимальное вовлечение женщин в общую борьбу, ему не хотелось прослыть ретроградом, но женщин он, надо сказать, недолюбливал. — Женщинам надо другие вопросы ставить. Хотя и привлекать их, конечно, — прибавил он, боясь, что его все-таки неверно поймут и оценят.

— Так у нас женщина и занятие ведет, — развел руками Жан. — Девушка вернее. Через пень-колоду, правда, но первый блин, говорят, комом. Может, ты нам про частную собственность расскажешь? — попросил он. — Это нам ближе как-то. Откуда семьи берутся, это мы, как никак знаем, а вот почему у одного дом в три этажа с мансардой, а другому жрать нечего — это интереснее.

— Ты себя, что ль, имеешь в виду? — В Дени словно вселился дух противоречия. — Что-то я был у тебя на днях — вроде все нормально. Не буду уж говорить, что у тебя на столе да в буфете.

— Да уж сделай милость, не разглашай. — Жан нисколько не был задет его выпадом — напротив, был доволен, что спор переходит на шутливый тон и заканчивается на дружеской ноте; Дени, собственно, хотел того же и ему подыгрывал. — Кроме меня другие есть. Кому есть нечего.

— Что-то я давно таких не видел, — продолжал крамольничать тот, целясь уже в Ива: он терпеть его не мог и из-за него, кажется, не вступал в ряды партии. — Если только в Австралии.

Ив не мог вытерпеть столь открытого покушения на коммунистические принципы.

— Не только там! Во Франции треть населения живет на грани бедности. Если кому-то и живется хорошо, это не значит, что всем так! — и поглядел зло на Дени, которого звал за глаза гнилым социалистом и оппортунистом.

— А кто ее проводил, эту черту? Она ж все время едет — как линия горизонта, — возразил Дени, но не стал спорить дальше: чтоб не подводить приятеля. Ив и этого не снес, выговорил Жану:

— Ну и друзья у тебя! Провокатор какой-то!

— Ээ, полегче! — возмутился тот. — Какой он провокатор? Ты что, Дени не знаешь?

— В России таких вопросов не задавали. — Ив не унимался, и глаза его зажглись огнем фанатика. — А взяли да сообща скинули царя и капиталистов и строят теперь у себя рабочее государство. Хотя неграмотных там — половина населения. Знаете, какой там царит сейчас подъем и воодушевление? — Он всегда, когда терял верх в споре, начинал говорить про Россию: чтоб подавить ею оппонентов — вот и теперь решил поделиться закрытой информацией: — Наши товарищи были там недавно: присутствовали на первомайской демонстрации. Неизгладимое, говорят, впечатление!

Дени усомнился и в этом — показал всю глубину своего нравственного падения:

— А у нас один говорил: голод там. Жрать нечего. Как в Австралии.

Говорить этого не следовало. Красная Россия была пробным камнем для всякого революционера — подтверждались худшие опасения Ива. Он помолчал.

— Так может говорить только враг партии… Как он вообще попал сюда? — обратился он к Жану через голову Дени: последний уже не существовал для него вовсе.

— А как ему не попасть? — проворчал Жан, занятый совсем иным: какими словами выругает своего приятеля, когда они сядут за бутылкой красного. — У нас вход свободный.

— Свободный вход, когда обсуждаются такие вещи?.. — Ив прищурился: он давно подозревал Жана в преступном попустительстве оппортунистам.

— Какие?! — не выдержал тот. — Ирокезы, что ли?.. Давай, Рене, закругляйся! Не доросли мы еще до Энгельса.

Рене сидела притихшая. Она не понимала, отчего разгорелись страсти.

— Я не так что-то сказала?

— Почему? Все ты рассказываешь как надо. Только мы разные… — Жан в последний раз попытался спасти положение: очень уж не хотелось ему кончать занятие на такой ноте. — Нет у тебя ничего другого, из того же Энгельса — только позанятнее и чтоб всем понятно было?

Тут Рене осенило. То ли размышления над Энгельсом навели ее на это, то ли она думала об этом раньше и мысли ее вернулись на накатанное русло, но она сказала:

— У Энгельса нет, а вот вы басню Лафонтена «Стрекоза и муравей» помните?

Жан опешил.

— Помним, конечно. Кто ж ее не знает?

— Ну и какие мысли у тебя на этот счет? — совсем уже расхрабрилась Рене и обратилась к нему на «ты». Неделю назад она прочла эту басню, и теперь ей не терпелось поделиться с людьми своими соображениями на ее счет.

Народ приободрился. Скучная лекция на глазах оживала и обретала второе дыхание.

— Что может сказать нам этот Лафонтен? Буржуа с феодальными замашками?

— пробормотал Ив, но скорее себе под нос, чем вслух: его уже не слушали.

— Какие мысли? — Жан покосился на Рене в ожидании каверзы. — Такие же, как и у всех. Пела все лето да плясала, делом не занималась, а зима пришла, так и есть нечего. Так оно бывает всегда, когда люди дурака валяют, не работают. Кто дело делает, у того всегда поесть найдется.

Это можно было расценить как выпад против коммунистов, но даже Ив не заметил вопиющей мелкобуржуазности этого высказывания — настолько очевидно было общее осуждение бездельницы. Одна Рене стала грудью за поющее и стрекочущее насекомое.

— А теперь пусть умирает? — недоверчиво и испытующе спросила она.

— А что сделаешь? — развел руками отчим, теряясь в догадках, но получая удовольствие от происходящего: в отличие от твердолобого Ива, который терпеть не мог неизвестности и неопределенности. — Раньше надо было думать.

Рене вспыхнула и залилась краской.

— А я наоборот думаю!