Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

— Какие чины?! — не выдерживал отец. — Ты думаешь, что говоришь?! Какие чины у Ленина?! Дикость какая!

Ценципер глянула насмешливо на юного спорщика: она видела в жизни всякое.

— Да он у тебя нигилист, Яков.

— Вы сами нигилисты! — в пылу спора возражал сын. — Я же не против Цюрупы, — лицемерил он, идя на мировую, хотя сочетание Цюрупы с бульваром очень уж резало его слух, — назвали бы его именем какую-нибудь улицу на новостройке. А вы Чистые пруды хотите переименовать. Нигилисты и есть! Чистейшей воды!..

Гостья уходила, думая о состоянии умов нового поколения, а отец в очередной раз ломал голову над тем, как разрешить создавшееся положение: сын не давал ни спокойно жить, ни работать. Повторялся его конфликт с отцом — он сам теперь видел это — но он-то ушел из дома, а Самуил, кажется, не собирался делать этого.

— Если хочешь, я устрою тебя в разведку, — сказал он как-то без большой связи с предыдущим: это была домашняя заготовка. — Нет, мне это ничего не стоит, моя протекция много значит, — повторил он, когда сын с ходу отверг его предложение: может быть, посчитал отец, решил, что разведка ему как еврею недоступна. Но сын во второй раз и наотрез отказался пойти по стопам родителей: у него были другие планы на жизнь, и Яков вынужден был отступиться, а так хорошо все было задумано. Сын рассказал о разговоре матери — та обомлела, услыхав, и разозлилась — дальше некуда: отец не предупредил ее об этом демарше. Но и так тоже долго продолжаться не могло. Сын сам это знал и объявил, что копит деньги на кооператив и намерен съехать, — только тогда в дом пришло спокойствие: появился свет в конце туннеля.

Самуил кончил к этому времени школу с золотой медалью, и поскольку эта медаль давала ему преимущества при поступлении в вузы, решил поступать в самый престижный из них: в Институт международных отношений. Он подал документы, но умные люди посоветовали ему не терять времени и взять их обратно: евреев принимали туда с процентными ограничениями и свои преподаватели на много лет вперед разобрали скудные вакансии. Он перенес документы на факультет журналистики университета и вначале был направлен на собеседование. Его он не прошел, потому что не смог ответить на вопрос сфинкса из экзаменационной комиссии: «Какой самый страшный удар нанес по состоянию умов культ личности?» Никто бы не ответил. Оказалось, что тот, что отучил людей думать. Золотой шанс утек, он сдавал потом туда же вместе с серебряными медалистами, опустившись на ступеньку ниже, два экзамена, устный и письменный: устный сдал на пятерку, а письменный — на четверку, хотя его сочинение по Гоголю было признано по содержанию лучшим: в нем на двадцати страницах было четыре ошибки. Меньше ни один смертный на таком пространстве не сделает: я эту книгу пишу еще хуже, но на то есть редактор, а на письменном экзамене это самый удобный способ отсеять всех нежелательных.

Семья оставалась в представлении властей не вполне лояльной, неким чужеродным элементом и во втором своем поколении: обычная награда всем перебежчикам. Самуил, не особенно расстраиваясь по этому поводу, забраковал задним числом, как лисица виноград, оба вуза, которые не учат профессии, а дают лишь возможность (при наличии связей) занять место в жизни, и пошел в институт, дающий человеку пожизненное ремесло и возможность им заработать: в тот самый Первый Московский медицинский институт, с которым так много было связано у его матери. Кончив его, он решил стать психиатром: больше платят, длиннее отпуск, и профессия может пригодиться и дома. Он продолжал писать, носил в театры сочиняемые им по вечерам пьесы, но везде наталкивался на цензуру, которая в то время была всесильна и несговорчива, а он не хотел поступаться ни единой своей строчкой. Не сошелся он и с театралами: они, как и цензура, тоже не хотели видеть и показывать правду, но подражали в этом самому российскому зрителю, который больше всего на свете любит хорошо кончающиеся сказки, зеркал же в доме не жалует, а Самуил бредил истиной. Он не унывал, зарабатывал врачебным трудом и женился. Со своей девушкой он встречался давно — она была медсестрой в больнице, он познакомился с ней, проходя практику; потом она тоже получила врачебное образование. Это была русская девушка, звали ее Алла, она была маленькая, красивая, как китайская фарфоровая миниатюра, но на взгляд Якова — не очень общительная: он основывал это мнение на том, что она не принимала участия в разговорах на общие темы и помалкивала. Именно этим, помимо ее красоты, она и полюбилась сыну: у них с отцом были разные вкусы (а может, и наоборот, схожие, только отец скрывал свои от других и от себя тоже — как не очень приличествующие человеку из общества). Так или иначе, но когда Яков, дружески усмехаясь, спросил сына, не скушно ли ему будет с его девушкой, сын отрезал:

— Нет, не скушно, — а матери, с которой по-прежнему был более доверителен и разговорчив, пояснил:

— Если выбирать, мама, среди красивых и умных, надо останавливаться на красивых, потому что красота — налицо, а с умом сложнее: говорят, дурак, дурак, да умный, умный, умный, а дурак… — Он к этому времени был уже законченный циник и писатель. Мать в ответ только застонала:

— Ооо! — решила почему-то, что его слова относятся к ней и ни к кому больше…

Младший, Сережа, был всегда ближе отцу: так уж повелось с самого начала. Яков любил брать его к себе в воскресное утро и возиться с ним в постели — старший в этом возрасте был недотрогой и не любил даже, когда его гладили по головке: отворачивался. Яков и Сережа распевали вдвоем песни тех лет. «Эх дороги!»— запевал отец: у него был красивый баритон, а Сережа подпевал: «Пыль да тулуман» — так это и запомнилось. Сергей и в политических спорах не принимал участия: когда подрос и осмотрелся — они были ему неинтересны; Самуил же ссорился с отцом, потому что был из одного теста с ним: ему не хотелось видеть себя в стареющем зеркале. Впрочем, с Яковом и другим было нелегко: он создавал иллюзию бодрости и веселости, но они выглядели напускными, от него исходила аура некой наигранности: нельзя было понять, действительно ли он в хорошем настроении или только его симулирует. И как и прежде, с гостями он был проще и веселее, будто тяготился домашними. Только с Дусей у него были вполне обычные житейские отношения, строящиеся на простых вещах — таких, как стирка белья и готовка пищи. Он постоянно нуждался в опеке и помощи.

— Дуся, где мой китель?

— Висит в маленькой комнате, куда вы его вчера повесили.

— А где это? — и вертел в воздухе рукой, изображая нечто вроде росчерка пера и давая понять, что имеет в виду авторучку: они давно уже, экономя слова, перешли на понятный Дусе язык жестов.

— На кухне. Вы вчера свое бибиси слушали и в блокнот записывали. — Она всегда оказывалась права, Элли было за ней не угнаться.

Вернулась из поселения мать Инны — Инна переехала к ней. Та долгое время пыталась добиться от Якова компенсации за оставленное Инной жилье, ее доли в семейном пае, но у Якова не так-то просто было что-либо выцыганить — он просто пропускал мимо ушей все намеки и инсинуации.

Сергей кончил школу — тоже с золотой медалью, пошел на физический факультет университета, блестяще закончил его, был одним из самых способных студентов на курсе, поступил в институт Академии наук, где охотно помогал другим, не заботясь о собственной диссертации: его буквально заставили ее защитить, потому что нельзя было иначе. И он женился — тоже на русской девушке, тоже будущем враче и тоже Алле — ее в семье звали, в отличие от первой невестки, Аленой. У обоих сыновей родилось двое детей с пятилетним промежутком: у старшего сыновья, Алексей и Александр, у младшего — дочери, Екатерина и Ирина.

Таковы были семейные новости. Рене жила с семьей Сергея, с Дусей и с Яковом. Отношения в доме были неровные: было слишком много хозяек под одной крышей, что вело к трениям, — Рене подумала, подумала и решила пожить одна. Жизненный цикл ее близился к завершению. Она сменила несколько профессий, поездила по миру, осела в стране — не самой легкой для жизни, но и не самой скучной из всех возможных, родила двух сыновей, которые, в свою очередь, продолжили начатый ею с мужем род. Возможно, ее жизнь с Яковом были не такой, какой она хотела видеть ее с самого начала, но эти отношения вообще редко когда удаются, а рассчитывать на то, чтобы брак, заключенный на необитаемом острове, куда выбросило волной обоих брачующихся, оказался стойким и по возвращении на большую землю, было бы просто наивно. С возрастом Яков стал терпеливее, терпимее, спокойнее и даже добрее, но игра была сделана, кости брошены и наступало время уходить из-за игорного стола — с проигрышем или выигрышем, этого никто никогда не знает. Она вступила, с помощью Управления, в жилищный кооператив и стала ждать получения квартиры, потому что те, что у нее до сих пор были (не считая первой квартиры на Тружениковском), ей не принадлежали. Мужа она оставляла преданной ему Дусе и делала это без претензий к ней и без какой-либо досады: Дуся от этой опеки ничего, кроме пожизненных хлопот, не выиграла. Но она донесла свой крест до конца: она любила своего хозяина, а он отвечал ей взаимностью — в том смысле, что предпочитал ее заботы и попечение Эллиным…