Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

• Название: Политическая и военная жизнь Наполеона
• Автор: Генрих Жомини
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-54881-1

Русский перевод сочинения «Политическая и военная жизнь Наполеона» был сделан со знаменитой работы Жомини, изданной в Париже в 1827 г., — «Vie politique et militaire de Napoléon, racontée par lui-même au tribunal de César, d’Alexandre et de Frédéric» («Политическая и военная жизнь Наполеона, рассказанная им перед судом Цезаря, Александра и Фридриха»). Для данного труда Жомини избрал форму рассказа, который Наполеон ведет о своих походах. В основу этого повествования от первого лица лег, без сомнения, труд Э. О. де Лас Каза — секретаря Наполеона, записывавшего его мысли и воспоминания на острове Св. Елены, изданный в 1822–1823 гг. под названием «Mémorial de Sainte-Hélène» («Мемориал Святой Елены»).

---

Опасения, внушенные Европе моим предприимчивым гением и моим превосходством, могут объяснить согласие, с которым сухопутные державы приняли проект Лондонского кабинета; а опасение беспрестанно подвергаться подобной опасности оправдывает все меры, принятые мной, чтобы первенствовать в Европе, и тем избегнуть угрожавшей мне погибели. Такие обоюдные опасения, слишком далеко простертые, служат часто поводом к самым ужасным политическим несогласиям и увлекают людей за границы благоразумия, в особенности после революций.

Как худо ни был расположен ко мне Российский кабинет, но не мог не найти проект Питта преувеличенным; новое происшествие отстранило все затруднения. Я чувствовал, что Италия не могла существовать под республиканской формой рядом с моей империей; это бы было противоречие. Я не мог также никому предоставить управлять ею, потому что Европа мне ее уступила, и полуостров этот был необходим для моих морских планов.

Итальянская депутация, прибывшая к моему коронованию, была обращена в совет под председательством Мельци(2), и после прений, продолжавшихся несколько недель, поднесла мне 17 марта конституционный акт, по которому Итальянская республика обращалась в наследственное kopолевство и корона предоставлялась мне.

Чтоб успокоить Европу, хотя на время, я велел предложить эту корону моему брату Иосифу, надеясь уменьшить этою тенью раздельности опасное впечатление, произведенное таким увеличением моего могущества.

Но Иосиф затруднился принять трон, платящий дань и хотел предписать мне уничтожение договора, по которому Италия обязана была платить ежегодно 30 миллионов, или содержать 30 000 французов, необходимых для ее защиты.

Мне не понравилась эта кичливость, несогласная с моими намерениями, и я возложил на мою собственную главу железную корону Ломбардских королей, венчавшую некогда чело Карла Великого и уже несколько веков забытую. Однако, чтобы предупредить возражения моих неприятелей, я обещал передать венец другому и отделить его от короны французской, когда англичане возвратят Мальту, а русские очистят республику Семи островов: это бы мне позволило оставить владения Неаполя и возвратить Ломбардии некоторый род независимости.

Впрочем, в сущности, Европе было все равно, был ли я пожизненный президент или король: важно было то, чтобы корона Италии была отделена от французской тотчас же, или, по крайней мере, после моей смерти. В особенности настаивала на этом Австрия, охотнее соглашаясь однакоже иметь на границе своей королевство, нежели демократическую республику.

Для объявления этой важной перемены, я прибыл 18 марта в сенат и снова имел случай объяснить перед Европою мои политические виды: я заключил речь свою следующими словами:

«Гений зла тщетно будет искать повод возжечь войну на твердой земле: что присоединено к нашей империи конституционными законами, то и останется к ней присоединенным. Никакая новая держава не будет с ней соединена; но постановления Батавской республики, акт посредничества 19-ти Швейцарских кантонов, и этот первый статут Итальянского королевства, останутся постоянно под нашим покровительством; мы никогда не потерпим, чтобы на них посягнули! Всегда и во всех обстоятельствах мы будем так же умеренны, и надеемся, что народ наш не будет более в необходимости снова напрягать те усилия и то мужество, с которыми он всегда защищал свои законные права».

Но то, что я считал умеренностью, казалось насильством в глазах остальной части Европы. Император Александр стал договариваться с Англией насчет проекта Питта в то время, когда получил это известие. Он рассудил, что нельзя было более колебаться объявить войну, и, не теряя времени, подписал 11 апреля оборонительный и наступательный договор с Лондонским двором. Однако ж Россия, по благоразумной умеренности, не определила в нем ничего положительнаго на счет Бельгии и Рейнских провинций; она требовала только очищения Неаполя и Голландии, возвращения Пьемонта Сардинскому королю и независимости Швейцарии. Хотя эти первоначальные распоряжения делались в величайшей тайне, но я не мог обманываться на счет неприязненного расположения России; впрочем, пока Австрия не приступила к союзу, чего мне было опасаться неприятеля, отделенного от меня 500 лье непроходимого для нас пространства?

Может быть я избежал бы грозы, если бы согласился заплатить за нейтралитет Австрии совершенной независимостью Итальянской республики; но я повторяю, это было бы противоречие в организации Европы; а как только в Италии утверждалось монархическое правление, то следовало или овладеть самому короной, или видеть ее на главе чужеземного принца; в таком случае, для чего же мы покорили эту страну? Впрочем, кто мог ручаться, что моя умеренность не будет принята Венским кабинетом за слабость? Я не мог доверять Австрии: она была слишком дурно ко мне расположена, и я полагал, что довольно сделал со своей стороны, обязавшись торжественным актом, отделить Италию от Франции.

В самом деле, большая часть древних династий ужасалась, видя меня на троне. Несмотра на учтивость, нами друг другу оказываемую, они видели во мне опасного противника. Я в самом себе заключал уже революцию. Oни опасались империи не менее республики; даже еще и более, потому что империя была могущественнее.

Со временем я бы успокоил их моей умеренностью; но жестокая необходимость, заставлявшая меня закрыть для англичан Неаполь, Голландию и Ганновер, распространила везде опасения. Несмотря на мои уверения, что эти действия клонились к общей выгоде и составляли меру чисто оборонительную, все великие державы уверились, что политика их требует напасть на меня сколь возможно скорее, то есть, не дав мне времени собрать все мои силы.

Однако же Австрия колебалась еще несколько времени, или от того, что она опасалась принять участие в борьбе, которой первые удары ей самой должно было выдержать, или от того, что хотела лучше приготовиться. Венский кабинет, уверенный, что не следовало торопиться, но, напротив, выждать благоприятнейшую минуту, медлил; он впрочем и не был согласен с англичанами насчет организации, предположенной ими для государств твердой земли.

В то самое время, как мои эскадры плыли к Мартинике, чтобы совершить соединение легче и удобней, чем в Европе, я решился отправиться в Италию, чтобы короноваться в Милане. Эта поездка соответствовала многим равно важным целям. Первой из них было усыпить англичан, обманув их совершенно насчет моего предприятия; во-вторых, я хотел устрашить Австрию моим присутствием на ее границах; наконец возбудпть народный дух итальянцев, явясь в блеске, который был для них нов и должен был возбудить любовь к славе и Отечеству. По дороге к Лиону я заехал в Бриенн, где получил воспитание, которому был всем обязан и где судьба готовила мне впоследствии ужасные удары. Лион меня встретил с невиданным восторгом; роскошь, которою я окружал мой двор, была ему порукой за процветание его мануфактур: слава и выгоды одушевляли прием лионцев.

Проезжая Алессандрию, я предписал приступить к работам, которые сделали ее в несколько лет сильнейшим пунктом Европы и ключом Италии. Двадцать миллионов были назначены для этого предмета. Находясь в южной долине реки По, в выгодном расстоянии от Турина, Генуи, Милана, Пьаченцы и Пармы, Алессандрия должна была в случае неудач служить убежищем большой армии и основанием всех наших наступательных действий в северной Италии. Может быть Павия или Кремона более бы способствовали к военным действиям против Австрии и к господствованию линию реки По; но, как политический пункт, Алессандрия вполне соответстовала моим видам. Шестнадцать полков пехоты, собранные для маневров в лагере при Маренго, должны были представить выигранное нами сражение и напомнить австрийцам о превосходстве нашего оружия; другой лагерь, собранный у Кастильоне для той же цели и состоявший из 17 полков, доказывал Венскому кабинету, что я готов был вступить с ним в бой, если бы ему это вздумалось.

Коронация моя в Милане совершилась 26 мая с торжественностью, достойною великолепного собора, в котором она происходила. Даже во времена Карла Великого подобная пышность не ослепляла итальянцев. После благословения, данного архиепископом и кардиналом Капрарой, я взял железную корону ломбардских королей и возложил ее на себя. Милан был в восторге, который Ломбардия тем откровеннее разделяла, что духовенство возносило меня до небес, как восстановителя алтарей. Папа, ехавший впереди меня на расстоянии двух дней пути, раздавал благословения подвластным мне народам, и тем возвысил в глазах черни блеск моих побед. Стоустая слава верно не передаст потомкам той деятельности, с которой я во время этого путешествия в одно и то же время учреждал организацию Итальянского королевства, отдавал приказания Булонской экспедиции моим эскадрам, находившимся в море, занимался приведением в порядок внутренних дел Франции и, наконец, переговорами с европейскими кабинетами о присоединении к моей империи Генуэзской республики. Один из красноречивейших писателей сего века [Mathieu Dumas: Precis des evenenients militaires], которому не достает только более твердой точки зрения, чтобы сравниться с известнейшими писателями древности, занялся изображением этой занимательной картины, которое потомство верно поставить наряду с лучшими местами Тита Ливия. Оставив Милан, я передал бразды правления Евгению с титулом вице-короля; он во всех отношениях был достоин моей доверенности, и сделался искреннейшим другом моим и одним из лучших моих генералов. Вскоре после этого лукский трон был отдан моей сестре Элизе Баччиоки(3). Я прибыл в Геную и занял ее с торжеством и пышностью, которая на несколько минуть заставила генуэзцев забыть перемену их положения: Генуя присоединена была актом 4 июня.