Ольга Сенько - Красота в наследство

• Название: Красота в наследство
• Автор: Ольга Сенько
• Издательство: ООО «Издательство «Олимп»: ООО «Издательство ACT»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014754-6, 5-8195-0833-5

В романе Ольги Сенько «Красота в наследство» — две героини. Две судьбы. Две женщины. Одна — прекрасна и умна, вторая — ничем не примечательна, кроме разве мелких пороков. Но между ними есть связь, крепче которой нет ничего на свете — общие гены. Им никогда не быть вместе, но никуда друг от друга не деться, потому что нельзя убежать от себя…

* * *

Формула «не родись красивой…» стара, как сама жизнь… Но если женщина родилась к тому же и умной, природа, словно пожалев о своей щедрости, обделяет ее в чем-то другом, очень важном, без чего невозможно простое счастье.

Красота подчас таит в себе страшную тайну. Поэтому, пытаясь понять причины внутренней драмы, нужно быть очень осторожной, чтобы случайно не узнать о том, о чем никому не следует знать…

---

— Я согласна.

— Только у меня условие, — заявил он, — надеюсь, речь идет не только о том, чтобы запечатлеть прекрасные черты?

— Не совсем поняла вас.

— Короче, я буду писать вас так, как хочу и как читаю нужным. Не понравится, не берите. Работа в таком случае останется у меня.

— А что, простите, уже были такие прецеденты?

— Пока нет. Но красивые женщины капризны, как известно.

— Надеюсь, ко мне это не относится.

— Посмотрим. Работать будем в моей мастерской. Я никуда не выезжаю, должен вас предупредить.

— Для меня это приемлемо.

— Сеансов пять-шесть.

— Согласна.

— Привезите несколько длинных платьев на выбор.

— Хорошо. Это все?

Он на нее давил, пытался лишить воли. «Еще немного, он заявит, что будет писать меня только обнаженной, и я тоже скажу: хорошо».

— Все. Когда приступим?

— Завтра. В три.

— Не в три. В двенадцать. Мне нужен естественный свет.

— Договорились. Адрес.

Распрощавшись с Кричевским, она постаралась покинуть выставку незаметно. Было такое чувство, что о сделке с ним не нужно знать до поры до времени ни Науму Марковичу, ни всем остальным. Как будто совершила она нечто не совсем приличное. И не могла она понять, почему остался у нее в душе такой осадок. В чем дело? Хотя и так ясно, что дело в этой странной личности, именуемой Стас Кричевский. Кто он? Талант? Гений? Просто шизофреник с художественными наклонностями?

Почему он так на нее смотрел? Непонятно. Не сальным взглядом самца, не восхищенным — художника, а непонятно каким. Ирина поежилась. Потом подумала, что он не воспринимается как калека. Совсем. Даже когда переваливается с боку на бок, тяжело опираясь на палку, непостижимым образом заставляет забыть о своем уродстве. Язык не повернулся бы назвать его инвалидом или калекой. Он был самодостаточен и суперуверен в себе, как ни один здоровый человек.

Эти мысли не покидали ее до того самого момента, пока не пришла пора ехать позировать. Она пыталась переключиться, но не могла. А мужу ничего не сказала, оправдавшись перед собой тем, что портрет будет сюрпризом. И — кто знает? Может быть, у него получится нечто такое, что приносит художнику славу.

Она забыла про платья. И чуть не опоздала, перерыв весь свой гардероб дрожащими руками. Длинных платьев у Ирины было немало. Слишком открытые — вечерние — она сразу отвергла, остальные в спешке упаковала и поехала в мастерскую.

Он открыл ей дверь в джинсах и бесформенной хламиде, перепачканной красками. Буркнул что-то неопределенное, отдаленно похожее на приветствие, и сразу грубо спросил:

— Вы привезли платья?

Этот тон не подходил к его взгляду, точно такому же, какой она поймала на себе в первый раз. То ли страстный, то ли чересчур внимательный… Не могла она понять.

Молча открыв сумку, она стала доставать оттуда свои наряды и оглядываться по сторонам: куда бы их положить? Мастерская была большой комнатой с очень высокими потолками, длинными окнами, на которых висели полуоткрытые жалюзи. Полумягкое покрытие, несколько стильных стульев и стеклянный столик. У стены стояла садовая скамейка. Вернее, лавка. Обыкновенная, каких много вдоль аллеек в парках. Облупленная, со следами темно-зеленой краски. А вдоль другой стены — картина, над которой он сейчас, видимо, работал. Почти пустое полотно.

Кричевский бесцеремонно перебирал ее платья, и в этом было что-то унизительное, неприятное для нее.

— Я сама, — сказала Ирина и стала разворачивать свои наряды. Он на них даже не посмотрел. Сразу выхватил серебристо-серое переливающееся платье и коротко бросил:

— Вот это.

Значит, его интересовал только цвет, и ничего больше. А открытое, закрытое, рукава и прочее — не важно. Можно было просто принести кусок ткани и накинуть на себя — и все. Так ей показалось.

Дав ей десять минут на переодевание, он вышел за дверь.

А вернувшись и бросив на нее короткий взгляд, сразу кивнул:

— То, что надо.

Стас менялся поминутно. Невозможно было за ним уследить. Рассеянный, раздраженный, сосредоточенный, просто злой, наглый, равнодушный, пренебрежительный, восхищенный — все это был он и почти одновременно. Он был многолик и непредсказуем. И — что самое главное — он был ей интересен. И не просто интересен. Ирину медленно, но верно затягивало в какой-то омут. Это было дико, глупо, нелепо, невозможно и смешно, наконец, но она ничего не могла поделать. Ощущая себя подопытным кроликом, человеком с парализованной волей, она по указанию Стаса села на дурацкую скамейку, положила на нее обе руки и застыла. Он бросал на нее короткие, как вспышки фотоаппарата, взгляды, и каждый раз она чувствовала себя голой и распятой на дурацкой скамейке. Ей было жутко и неловко. Но она не вставала и не уходила. И знала, что не уйдет ни за что. Через некоторое время у нее затекли руки. Он молчал, продолжая что-то чиркать на холсте, и она молчала, чувствуя, как неприятно заломило плечи.

— Можете расслабиться, Ирина. Руки опустите, — тон был неожиданно любезен. — А то решите, что я решил над вами поиздеваться.

— Спасибо, — отозвалась она. — Скучное это дело — позировать, оказывается. То есть трудное.

— Зато останетесь навечно во всем блеске своей красоты.

— Блеск красоты, — звучит как-то пошло из уст художника, — заметила она.

— Так сказалось. Вы действительно очень красивы. Но в портрете это не самое важное. Кроме красоты, у вас еще что-то есть. То, что нужно для портрета.

— Что именно?

— Ну… Я бы сказал так — загадка. Только какая — не знаю.

— Ничем не могу вам помочь, Стас. Мне кажется, я вполне обычна. Возможно, даже скучна.

— Кокетничаете? Я художник, мне виднее. То есть — я должен видеть. Иначе я плохой художник. А чем вы занимаетесь?

— Пытаетесь загадку отгадать? Ничем. Живу, и все.

— Ну хорошо. Живите. А я рисую.

— Ну хорошо. Рисуйте. Кстати, который час?

— Торопитесь? Мы работаем всего два часа. Устали?

— Устала. То есть не устала, но рассчитывала именно на это время.

— Много дел?

— Не так уж и много. Но время я рассчитываю всегда.

— Я, представьте себе, тоже. Когда мы с вами увидимся? — он спросил так, будто речь шла о любовном свидании.

— Завтра в это же время. Мне не хотелось бы затягивать наш совместный творческий процесс, — слегка отомстила Ирина за все свои страдания. — А теперь я могу переодеться?

Она думала о нем, думала теперь почти постоянно. Поскольку Женька уехал в командировку по делам, никто ее не мог отвлечь от этих мыслей. Муж, конечно, тоже не смог бы, но при нем приходилось бы играть, стараясь казаться прежней. А она перестала быть прежней, и никто ей в этом не мешал. Закрывая глаза перед сном, она представляла себе изуродованные ноги Стаса. Наверное, они выглядят ужасно, по спине от этой мысли пробегал холодок. Кричевский совсем не вызывал жалости: и непонятно было, что же преобладает в ее мыслях: страх, интерес или как раз то, о чем она так часто думала в молодости и чего никогда не испытывала.

«Если я влюбилась, то почему так страшно, так странно и непонятно? — пытала она себя. — Неужели так происходит со всеми? А где же состояние эйфории, свойственное влюбленным? Это совсем не эйфория, это психоз, натуральный психоз. И не любовь. Это что-то страшное. Почему я его боюсь? Или я себя боюсь, когда его вижу, когда он смотрит на меня — этот урод, этот калека. Он странный. Возможно, он шизофреник. Интересно, есть ли у него женщина? А если есть, то какая она? Хочет ли он меня?.. Нет, это невозможно… Эти страшные изуродованные ноги…»

Сеансы были почти каждый день. Стас запрещал Ирине смотреть на холст, пока работа не будет завершена, и Ирина не возражала. Она сидела на скамье и думала о том, что же дальше? Как она будет жить, когда заберет портрет и в последний раз закроет за собой дверь его мастерской. Она не знала, чего хотела. А он, рисуя, иногда заводил с ней вроде безобидные светские беседы.

— А почему вы вдруг увлеклись живописью? Зачем вам картины?

— Не знаю, — задумалась Ирина. — Просто нравятся.

— А мне кажется, вам хочется быть интересной. Образованной. Дамой с широким кругозором.

— А вы в этом усматриваете что-то постыдное?

— Нет, конечно. Просто банально.

— А что для вас живопись? Вся жизнь?

— Ну нет. Не вся, слава богу. Просто большая ее часть. Я не могу по-другому. Я такой родился.

— А что в меньшей части?

— У меня есть свои тайны. Хотя это звучит достаточно пошло, я понимаю. Вы слышали когда-нибудь, чтобы говорили о мужчине: «В нем есть загадка»? — произнес он, томно закатив глаза. Ирина засмеялась.

— Вот видите. Загадок во мне нет, это ваша, женская прерогатива. У меня есть частная жизнь, закрытая от остальных. Скажем так.

— Это есть у каждого человека.

— Нет. Далеко не у каждого. Люди примитивны в своем большинстве, как амебы.